На физкультуре он мог легко пройти по бревну, но мягко соскочить на носки ему не удавалось. Физрук сердился: «Не торопись, Маркелов, а то стекла дрожат. Прыгай еще раз!»
А сколько визга и удовольствия вызывала в конце урока игра «Щука и караси»! Ленька нередко оказывался «щукой» и сломя голову носился по залу, стараясь осалить «карасей» и не пропустить их сквозь «невод».
Однажды на перемене Анна Ивановна вошла в класс:
— Ребята! У вас теперь новый учитель пения. Зовут его Глеб Игнатьевич. Во время войны он потерял зрение и перед уроком кто-нибудь из вас должен сходить за ним в учительскую. Сегодня это сделает Солодкин.
Толстяк сидел за первой партой, с аппетитом жевал бутерброд.
— Да ну… — Солодкин надул щеки и отвернулся в сторону.
Анна Ивановна взглянула на притихших детей:
— Ребята, кто хочет пойти?
— Я… я… мы!
Ленька кричал громче всех.
— Пожалуйста, Маркелов!
С тех пор перед уроком пения Ленька бежал в учительскую, перепрыгивая через две ступеньки, и приводил в класс Глеба Игнатьевича. Вместе со всеми увлеченно тянул под баян: «Орленок, орленок, взлети выше солнца!»
Но больше всего он любил читать. Вечерами, выждав, когда уляжется усталая тетка, Ленька на ощупь всовывал ноги в валенки и пробегал на кухню. Порой зачитывался там до ночи. Являлся в класс сонный, тер воспаленные глаза и, уронив голову на руки, засыпал.
— Ленька дрыхнет! — хихикали девчонки.
— Ну-ка, Маркелов, марш домой! Выспишься — приходи! — говорила Анна Ивановне. Она знала Ленькину страсть и про себя думала: «Сирота, уложить вовремя некому».
Каждое утро у входа в класс санитарка проверяла руки, уши, воротнички и докладывала перед уроком:
— В классе все чистые, только Маркелов опять умыться позабыл!
После замечания учительницы Ленька весь сжимался и сидел так до перемены. Со звонком вихрем несся к крану. Возвращался мокрый и громко рапортовал:
— Анна Ивановна, я теперь чистый как стеклышко!
Однажды вечером Ленька сидел за столом, готовил уроки. Призадумался над задачкой, невзначай взглянул во двор и замер: из окна школы, из форточки, черной змейкой вился дым. Стремглав выскочил на улицу. По пожарной лестнице вскарабкался на третий этаж, свистнул ребятам и выбил ногой стекло. На шум подоспели старшеклассники. Вскоре огонь в кабинете химии потушили. Так Ленька сделался героем дня. А в субботу к нему домой зашел корреспондент из газеты. Но на его расспросы Ленька только хмыкнул:
— Вот еще… Обо всех писать — бумаги не хватит!
Корреспондент растерялся, а «герой дня» тем временем удрал во двор и стал гонять с ребятами консервную банку.
— Ну что с ним поделаешь? — развела руками тетка. — Пострел!
Как-то староста Инка Ежова пропела:
— А я знаю. Наша уборщица, Катерина Федоровна, твоя тетя.
— Ну и что? — взорвался Ленька.
— А вот и ничего! — Ежова полуприкрыла глаза. — Похож очень, и глаза, и нос курносый…
— Вот еще выдумала… — Такого Ленька никак не мог ожидать. Соседи говорили; «Вылитый отец! И лоб, и глаза, и походка». Это верно, пожалуй. А нос и губы матери. Тоже возможно. Мать у Леньки ткачихой была. Он ею очень гордился. Ее фотографию на доску Почета в городском парке поместили.
— А где ты раньше учился? — допытывалась Инка.
— В седьмой, на улице Чапаева… А тебе что? — огрызнулся Ленька, и добавил: — Много знать будешь — скоро состаришься!
— Не бойся, не состаримся, — не унималась Инка. — А где твои родители?
Смекнув, что так просто от Ежихи не отделаться, Ленька схитрил:
— Они у меня вот что… в командировку… в Сибирь уехали. Отец там лес по Енисею сплавляет, а мамка ему помогает. Ясно?
— Угу, — лукаво пропела Инка. — А я-то думала… — И спохватившись: — Лень, а Лень, скажи, а почему у тебя зуб выпал?
— Хочешь, и тебя окантую! — обиделся Ленька, втянул голову в плечи и помчался по коридору.
В начале весенних каникул Анна Ивановна почувствовала себя плохо. На другой день слегла.
Высокий худой врач долго осматривал, выслушивал ее и наконец заключил:
— Острый процесс в легких.
А соседке сказал:
— К больной никого не пускать!
На пятый день Анне Ивановне было особенно плохо: дышалось тяжело, в груди протяжно свистело.
Вдруг кто-то робко постучался. Соседка вышла открыть дверь. Не успела оглянуться, как в коридор набились ребята.
Взволнованные, раскрасневшиеся, они таинственно перешептывались.
Соседка приложила палец к губам:
— Ш-ш… к Анне Ивановне нельзя…
Приумолкли. Вперед вышел большеглазый веснушчатый мальчуган. Пальто нараспашку, фуражка сползла на ухо, в руках он держал подснежники.
— Это Анне Ивановне… — громко сказал мальчик.
— Спасибо, родной! Только тише… Как тебя звать?
Ученик смутился:
— Это от нашего класса…
Потоптавшись, ребята ушли.
— Видать, твои.
— Знаю… слышала…
Соседка поставила в вазу подснежники.
Вот они стоят на столе — первые цветы лесных проталин. Белые лепестки, длинные прозрачные стебли.
«Ленька, Ленька, — улыбнулась Анна Ивановна, — Сорвиголова, а душа — подснежник!»
ТРЕХРЯДКА
За окном хмурое осеннее утро. Студеный воздух. Больной Славка полулежит на кровати и читает вслух стихи:
Унылая пора! Очей очарованье!Приятна мне твоя прощальная краса —Люблю я пышное природы увяданье,В багрец и золото одетые леса…
Мальчик давно выучил их наизусть, но без конца повторяет снова и снова, будто хочет разгадать тайну пушкинского стиха. Все слова такие простые, знакомые, а из них слагаются удивительные строки, загадочные и певучие, как музыка. «Унылая пора, очей очарованье», — еще раз произнес Слава и позвал:
— Ма-ма!
Мать, раскрасневшаяся, пришла из кухни и, вытирая руки о фартук, спросила:
— Чего тебе?
— А в лесу сейчас красиво? Листопад?
— Кто его знает… — мать пожала плечами. — Только не о том ты, сынок, думаешь. Давай-ка лучше уроки учи…
— Ты только послушай, мама!
И мальчик снова прочел пушкинские стихи. Слова слетали с его губ легко и бережно.
Мать, спохватившись, ахнула и убежала на кухню:
— Оладьи небось подгорели!
В это время раздался глухой стук в дверь.
— Ну что ты будешь делать! — мать всплеснула руками и в сердцах крикнула: — Кто там еще?
— Дед-колдун! — ответил густой бас.
Мать поспешила к двери. Щелкнул замок, и Никодим Кузьмич переступил порог дома.
— Здравствуй, здравствуй, папаня! — запричитала мать. — Ишь как зарос в лесничестве-то у себя!
Дед откашлялся, степенно огладил бороду и не торопясь, как делал каждое дело, расцеловал дочь в щеки. Затем огляделся, ища вешалку. Приметил в углу Славкино пальто:
— А внук, Ирина, где?
— Да вот неделю уж хворает. Горло болит.
— Болезнь не беда, коли есть хлеб да вода. Хлеб выкормит, вода выпоит, — изрек дед и скинул с плеч бурый полушубок.
— Все шутки шутишь, — осекла его дочь. — А одежонку давно уж сменить пора.
— Сменить не тесто месить, — Никодим Кузьмич отдал ей полушубок.
Шаркнул по блестящему паркету сапогами, прошел в комнату.
— Философ, тоже мне. — Дочь взяла полушубок за воротник и повесила в передней на гвоздь.
Тем временем из комнаты донесся радостный смех Славки. Позабыв про больное горло, внук бросился деду на шею:
— Ура! Деда приехал!
— Приехать не напасть, как бы после не пропасть!
— Да ты, деда, все стихами говоришь!
— А как же, — поддакнул Никодим Кузьмич. — Небось круглый год в лесу живем. А природа-то, она к сочинительству располагает.
— Точно! — вскрикнул Слава. — «Унылая пора! Очей очарованье!..»
— А то как же, — подмигнул дед. — Чарованье оно и есть. А ну, стой, егоза!
Старик долго развязывал тесемку, пока не выудил из мешка гроздь багряной рябины:
— Урожай ее в лесу нонче богатый. А эта уж морозцу отведала.
— Сладка, и горчит капельку, — попробовал ягоду внук.
— В нашей-то деревне ее северным виноградом величают…
— Какой виноград, папаня? — в комнату вошла Ирина. Увидела Славку, аппетитно жующего ягоды, поморщилась:
— Батя, ты и вправду зарос совсем. Ведь рябину-то мыть надо.
— И-их, дочка, — старик махнул сухой узловатой рукой. — Кто ж лесную ягоду лучше дождя вымоет?
Но дочь тут же отобрала у Славки рябину и пошла мыть под краном:
— Авось не в лесу живем…
— А в лесу как? — помолчав, спросил внук. — Листопад?
— Да, — задумчиво пробасил дед. — Прямо ярмарка. По ночам лист светится…
— Неужели светится? — вздохнул Слава.