Так хоть бы помощи дождаться…
— Лекаря позови, — хрипло простонал он и, устало уронив голову обратно на подушки, отвернулся от девчонки. Наслушалась о нем страшилок от других служанок! Шут накрылся с головой одеялом и закрыл глаза.
Одиночество.
Порой Шуту казалось, во всем мире нет человека, которому он был бы дорог. И тогда нестерпимо — хоть ненадолго, во время простой беседы — хотелось спрятаться за иллюзией, будто на самом деле кому-то интересен и нужен. Да не в корыстных целях, как это бывало обычно…
Едва слышная мышиная возня горничной не давала вновь провалиться в липкую неспокойную дрему. Неожиданно для себя Шут вспомнил, как годы назад вот также лежал где-то в грязном хлеву, немытый, оборванный, голодный, тихо умирал от лихорадки. Кто его вытащил тогда? Почему оставил вонючего бродяжку под дворцовыми воротами?
Едва ли ему суждено узнать это хоть когда-нибудь.
Шуту стало жарко. Он выпростал из-под одеяла руку, и, свесив ее с высокой кровати, попытался нащупать бутыль с вином. Пальцы слепо шарили в пустоте. Шорох стих.
— Да где же ты! — застонал Шут. Он отбросил одеяло и перегнулся через край постели, ничуть не беспокоясь, что горничная увидит его голым. В этом дворце слуги и не такое порой лицезрели… Куда там хворому господину Патрику до пьяных выступлений барона Дранта! Да и не искать же ему штаны, когда тут весь мир перед глазами так и норовит расплыться темными пятнами…
Бутылки не было.
— Где вино? — просипел он. Но девица, все-таки сраженная бесстыдством господина, столбом застыла посреди комнаты и не проронила в ответ ни слова.
«Голых мужиков не видала что ли? — догадался Шут. — Вот уж не подумал бы, что подобное целомудрие еще можно встретить в Чертоге? Кабы знать, что она так расстроится — не стал бы пугать нарочно…» — горничные, которых обычно посылали убирать в его комнате, сами были те еще баловницы — так и норовили состроить господину глазки. Благо, с ним это было позволительно…
От досады Шут выругался про себя, вслух уже не мог: горло огнем горело, а темные пятна окончательно заволокли весь мир — ни извиниться, ни залезть обратно сил не осталось.
«Да, и демоны с ним, с вином, кроватью и этой скромницей… — подумал он, сползая на пол. Старого вытертого ковра отчего-то не оказалось на месте, видать служанка уже успела свернуть его, чтобы снести во двор для выколачивания. Но прикосновение каменных плит показалось жаркому телу даже приятным. — Зато здесь прохладнее…»
Шут улыбнулся и провалился в забытье.
— Экий же ты, братец, дурень…
На сей раз служанка была пожилая, сильная, что лошадь, и начисто лишенная предрассудков. Матушка Нелла почти без натуги подняла и так-то не очень большого, а тут и вовсе отощавшего Шута из кресла, где тот, очнувшись, себя обнаружил, и в два шага перенесла на чистую перестеленную кровать. Он окончательно пришел в сознание, когда женщина, придерживая его за плечи, поднесла к губам Шута глубокую деревянную чашку с порцией лечебного отвара. Не первую, судя по горьковатому привкусу трав, что стоял у него во рту. Шут со стоном сел и сделал несколько глотков, пытаясь самостоятельно ухватить чашу бессильными, как у тряпичной куклы, руками. Служанка пресекла эту глупость:
— Сиди уж… — она крепко держала пиалу, пока та не опустела. Ее собственные ладони были теплыми и мягкими. Шут хорошо знал эту женщину, она состояла при дворе давно и работу свою по-настоящему любила, хотя сама много лет, как дослужилась до помощницы старшей горничной и могла бы уже не возиться с тряпками.
Вновь откинувшись на подушки, Шут на миг прикрыл глаза — голова его все еще была тяжела и кружилась от каждого движения. Тем не менее, он сразу заметил, что комната убрана и проветрена, ночная ваза вымыта и больше не смердит, а самого его переодели в чистую рубаху. Точно младенца или калеку какого — вот стыдоба…
«Теперь весь двор будет знать, что господин Патрик не только с виду такой хилый, но и на самом деле — ходячее недоразумение…» — Шут с тоской представил себе лица родовитых барышень Солнечного Чертога. Почти наяву услышал их ехидный звонкий смех и машинально — сказалась многолетняя привычка — тут же начал придумывать достойные ответы.
— Давай-ка, мальчик, давай, поешь теперь, — спустя какое-то время, матушка Нелла вновь возникла перед ним, прервав этот безрадостный внутренний диалог. От пышнотелой женщины вкусно пахло кухней и еще чем-то очень домашним. Она поставила на столик у изголовья поднос с простой доброй едой и села на край постели, аккуратно расправив на коленях белый передник. — Иль тебя и кормить теперь с ложечки надо? Ну-ка, давай уже, соберись, Патрик.
Пряча глаза от неловкости, Шут осторожно сел. Жар спал, и хотя в горле все еще скребло, боль тоже почти ушла. Матушка смотрела на него с доброй усмешкой и, казалось, действительно была готова выхаживать, как младенца. В ее простом круглом лице без труда читались все пережитые горести и печали. Однако, окруженные сетью морщин, глаза остались ясными, точно годы их вовсе не коснулись.
«Наверное, она и со своими внуками так же возилась бы…», — подумал Шут с благодарностью. Сам он давно не знал домашней ласки и всегда с каким-то особенным волнением принимал чужую заботу.
— Спасибо… — вздохнул он еле слышно. Да, забота доброй женщины тронула Шута, но то, что его застали таким беспомощным и жалким, было ужасно… На сей раз стоило больших усилий сделать вид, будто все замечательно, «собраться» и с дурашливой улыбкой отвесить поклон: — Вы спасли мне жизнь, прекрасная дама!
— Ишь ты! Уже паясничает! — служанка чуть хрипловато рассмеялась, и смех этот красноречивей любых слов отразил искреннюю радость, что непутевый королевский шут больше не лежит обморочный на голом полу. — А не больно много у тебя друзей, я погляжу, — обронила вдруг она.
«Да уж… за четыре дня никто не хватился…»
Шут, конечно, притворился, что его это мало волнует, но на самом деле, в часы болезни он не раз задавался вопросом, отчего все сложилось именно так… Отчего ни шутки, ни даже деньги не принесли ему то, в чем нуждаются и король, и распоследняя уличная нищенка…
Так что в ответ на матушкину реплику Шут лишь вздохнул и пожал плечами, удерживая на лице слегка подувядшую улыбку:
— Кто захочет дружить с дураком? — промолвил он, не ожидая ответа на этот риторический вопрос.
Служанка подала ему ломоть хлеба и хмыкнула:
— Нет, парень… Шибко у тебя глаза умны для дурачка. А глупость вся — от того только, что подсказать некому, как жить надо.
Шут развел руками — дескать, согласен. Он уже вполне пришел в себя и с удовольствием выпил полную чашку густого бараньего бульона, а затем расправился с сыром и хлебом. Все дни до этого его рацион составляли только апельсины с яблоками, да легкое ягодное вино, которое, как и везде, являлось во дворце основным напитком. Приятно было снова ощутить вкус настоящей еды. Пугающая слабость отступила, и посуда, хвала богам, больше не норовила выпасть из пальцев. Когда он закончил трапезу, служанка собрала все чашки на поднос и, сочтя свой долг выполненным, устремилась к двери. На самом пороге она обернулась и, подбоченясь, строго сказала:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});