Читать интересную книгу Как далеко до завтрашнего дня - Никита Моисеев

Он, по настоящему, много сделал хорошего для всех тех учреждений, которыми руководил – потому его наверное и снимали с работы. Так он вывез ЦАГИ из тесных помещений на улице Радио и создал в Жуковском современный центр авиационной науки (до сих пор принято говорить о допетровском и послепетровсом ЦАГИ). Но главным его достоинством была искренность побуждений, которой люди верили, несмотря на изрядную долю, ему присущей крестьянской хитрецы. Он умел подбирать людей и защищать их от разной скверны. Благодаря этим качествам у него было много настоящих, искренних друзей и многие, многие его вспоминают добрым словом. Будучи начальником ЦАГИ он, например, на свой страх и риск допустил М.В.Келдыша – будущего Президента Академии Наук СССР, и будущего Главного теоретика советской космической техники до работы в ЦАГИ, хотя ему, сыну генерала и внуку генерала в конце тридцатых годов тоже не давали допуска к секретной работе. А вот теперь и я оказался в похожем положении: он, на свой строах и риск, разрешил мне начать работу без допуска нужной формы, что могло грозить ему самыми разными осложнениями.

Так вот однажды, когда дальнейшее ожидание могло грозить руководству МФТИ серьезнейшими неприятностями, Иван Фёдорович взял и сам поехал на Лубянку. Он знал как и с кем надо разговаривать. Как там у него произошли все разговоры – не знаю, но Петров получил возможность прочитать мое досье. И вот, что он там, по его словам увидел – элементарный донос, донос моего «особняка», некого старшего лейтенанта, начальника особого отдела СМЕРШ,а того авиационного полка, в котором я прослужил всю войну. Уже не помню его фамилию. Но хорошо помню, как этот «осбняк» стремился быть в числе моих друзей. Часто приходил ко мне. Я поил его спиртом, благо этого добра у меня было сколько угодно. Да и закусь у меня водилась – уж очень хозяйственным мужиком был мой старшина.

Будучи инженером полка по вооружению, я, тем не менее не любил жить вместе с полковым штабом. Устраивался обычно поближе к самолетам вместе со старшиной Елисеевым, бывшим колхозным шофером, мужиком добрым и умельцем на все руки. Он был у меня шофером, писарем и, одновременно, папой и мамой. Будучи ровно в два раза старше меня, он действительно относился ко мне почти по-отечески и очень заботился обо мне. Он даже иногда забывался и обращался ко мне «сынок». Так вот Елисееич, как я его называл, терпеть не мог нашего «особняка». «Ууу... гнида, любит на дармовщину» – выражение «на халяву» тогда еще не использовали. Спирта он не жалел – казенный. Но луковицу и ломоть хлеба на закуску приходилось вытягивать из Елисеева клещами.

Особняк никогда не напивался и мы вели долгие и, вообще говоря, добрые беседы. Он был чудовищно невежественен и с видимым удовольствием и интересам расспрашивал меня о всем чем угодно. Говорили мы и о русской истории и о литературе. Всю войну в моем вещевом мешке, вместе с домашними свитером и шерстянными носками ездил томик «Антология русских поэтов», который я купил в городе Троицке Челябинской области перед самым вылетом на фронт. Мы иногда читали что нибудь вслух. Иногда одно и тоже по многу раз. Мы оба очень любили «Вакхическую песнь». Я иногда пробывал что-то сочинять. Мне иногда казалось, что и он тоже: во всяком случае, он хорошо чувствовал музыку русского стиха. Однажды я вернулся с передовой где целую неделю пробыл в качестве офицера связи нашей авиадивизии. Елисеич был рад моему возвращению, где то раздобыл банку свиной тушенки и мы собрались с ним отметить мое благополучное возвращение. И тут в мою землянку ввалился особняк. В тот вечер его приход не испортил настроения даже Елисееву. Мы тогда, как помню, очень славно выпили.

Во время моего дежурства на КП, откуда, если понадобится, я должен был держать связь с авиционным начальством, я написал вот такие стихи:

С утра пушистая зимаОдела праздничным уборомИ лес и поле. Из окнаВидны холмистые просторы.Ковер усыпан серебром,Блестящим радостным огнемБесчисленных песчинок света.

И бруствер снегом занесён,И танк, как белая громадаНа минном поле, заснежёнРазрыв последнего снаряда.И снова в мире тишина.Светла прекрасна и яснаУлыбка зимнего рассвета.

Особняк был первым и, может быть единственным человеком, которому я прочитал эти стихи. Он слушал внимательно и, как мне казалось вполне искренне сказал мне какие то добрые слова. И я внутренне доверял ему. Особенно после того вечера, когда капитан, старший лейтенант и старшина под американскую свиную тушенку выпили хорошую дозу казенного спирта. У меня начали складываться с особняком отношения похожие на дружеские. И я даже говорил моему закадычному другу, отличному летчику и доброму смелому человеку, тогда ещё старшему лейтенанту Володе Кравченко – вот и особняки бываю людьми. Но Володя относился к нему совсем по-другому и не раз говорил мне: «не может нормальный парень залезть в шкуру особняка. Вот потребуют от него процента раскрываемости шпионов и продаст он тебя за милую душу». И я, под воздействием таких слов, все-таки, немного остерегался моего неожиданного друга-особняка далеко не выкладывая ему все то, о чем хотелось поговорить. И, как оказалось – совсем не зря! А история была, и в самом деле, нестандартная.

Наш полк в 44 году стал получать трофейные авиабомбы. В отличие от наших, они требовали боковых взрывателей (немцы использовали электрические взрыватели без ветрянок. У нас их не было – мы должны были использовать механические взрыватели). У таких взрывателей ось ветряннки должна была быть перпендикулярной боковой поверхности бомбы. Подобные взрыватели использовались в русской армии в первую мировую войну – это, так называемые, взрыватели Орановского. На наше счастье, оказалось, что на военных складах, еще со времен самолета «Илья Муромец», сохранилось довольно много таких взрывателей и они начали поступать в полки. Но с использованием взрывателей Орановского дело гладко не пошло. Очень часто сброшенные авиабомбы, по неизвестной причине просто не взрывались, хотя сами взрыватели были безусловно исправными.

Начальство заволновалось и начало издавать грозные приказы, в которых вина за отказы, само собой разумеется, приписывалась стрелочникам. В приказах приводились одни и теже аргументы: небрежность в подготовке авиационного оружия, нарушение инструкций по эксплоатации. На бедных оружейников сыпались довольно жесткие наказания. Особенно неиствовал мой непосредственный начальник – главный инженер по вооружению 15-ой воздушной армии полковник Тронза – педантичный жестокий латыш, из тех которые делали русскую революцию в 17-ом году. И вот он добрался и до нас. Прилетел однажды в полк на У-2 вместе со своим механиком. Демонстративно при всех снарядил несколько бомб, взлетел на том же У-2 и сбросил их на ближайшем болоте. Все бомбы взорвались!

Тронза публично обвинил меня в предательстве рабоче-крестьянского государства (не родины, а государства!), отстранил от должности и приказал отдать под суд. Одновременно он сказал, что уже давно собирался прислать нового инженера полка. Каждый знал, чем мне грозит происшедшее: по существу это был смертный приговор.

Я ничего не мог понять – мы, готовя бомбы, делали все тоже самое, ни на иоту не отступаясь от того, что делал нагрянувший полковник и его механик. Но у нас бомбы почему-то не взрывались! И в мучительном поиске решения, от которого зависела моя жизнь, неожиданная помощь пришла от Елисеева: решение мне было подсказано. Он сидел в другом конце избы и мрачно смотрел на улицу. Неожиданно он повернулся ко мне с каким то просветленным лицом: «товарищ капитан, может все потому, что он бомбил с У-2?» И меня осенило.

Скорость наших самолетов была в 5 раз больше скорости знаменитого кукурузника. Значит сопротивление воздуха лопастям ветрянки взрывателя будет больше в 25 раз. Значит нагрузка на ветрянку станет больше тоже в 25 раз. Да такая сила просто согнет ось ветрянки, она ее заклинит. Ветрянка не вывернется и взрыватель не взведется. Вот и все! Надо только уменьшить нагрузку на лопасти ветрянки. А для этого достаточно кусачками откусить все ее лопасти, кроме двух симметричных. Для того, чтобы это понять не надо было быть инженером.

Позднее за эту догадку меня публично поблагодарит – нет, не полковник Тронза, с ним никогда больше судьба меня не сведет, а сам командующий армией генерал-лейтенант Науменко. Предложенный способ «откусывания лишних лопастей» станет широко использоваться и в других полках, а сбрасываемые бомбы перестанут «не взрываться». Но это произойдет несколько позже, а тогда? Тогда я без оглядки побежал к командиру полка. Он сразу все понял, крепко выругался, вспомнив и меня и Тронзу и наших родителей. Мы мгновенно поехали на летное поле. Я сам поготовил бомбы, дрожащими от волнения руками откусил лишние лопасти и самолет командира ушел в воздух. И на том же болоте взорвались все шесть бомб!