Шрифт:
Интервал:
Закладка:
РАПОРТ № 302.348
16 октября 1941, 17:00
Войска 4-й армии сломили последнее сопротивление неприятеля и вошли после обеда в город одновременно по всем направлениям… С 16:00 в порту проводится акция по ликвидации последних очагов сопротивления. Население встречает наши войска с энтузиазмом.
Командующий 4-й армией,
генерал Иосиф Якобич
Въезд «победоносной» румынской армии в Одессу, оставленную советскими войсками почти двенадцать часов назад, был, по правде сказать, не очень торжественным. Хотя день был чудесным – хмурый туманный рассвет сменился необычным для октября ярким солнечным днем, словно лето вернулось в город. Ободренные затихшим грохотом войны, на ветках акаций чирикали воробьи, легкий ветерок весело гнал по улицам желто-красные листья платанов, обрывки старых газет и последнюю листовку обкома партии:
«Ко всем гражданам Одессы и Одесской области!
Дорогие друзья!
В связи с изменившейся обстановкой Одесса потеряла свое стратегическое значение. В силу этого Советское правительство и Ставка решили оставить город…
Областной комитет партии и исполком областного Совета депутатов трудящихся призывают вас не складывать ни на минуту оружие. Беспощадно расправляйтесь с немецко-румынскими захватчиками, бейте их на каждом шагу, преследуйте по пятам, уничтожайте их, как подлых псов…
К оружию, товарищи! К оружию и грозной мести врагу!»[2]
Румыны в городе…
Медленно тянутся по мостовой грязно-серые колонны. Вдоль Пушкинской, Екатерининской, Преображенской…
А на тротуарах толпятся жители Одессы. Глазеют, обмениваются впечатлениями, но особой враждебности не проявляют и уничтожать «захватчиков», как «подлых псов», явно не собираются. Но и энтузиазма, о котором докладывал в Бухарест генерал Якобич, тоже, видимо, не испытывают.
Хотя… отдельные лица действительно выражают радость – в основном, по поводу «освобождения от большевиков». Эти «радостные» даже оделись по-праздничному, прихватили хлеб-соль, вытащили из чуланов пылившиеся там иконы, царские ордена, мягкие шляпы. Они размахивают этими побитыми молью шляпами, бросают в «освободителей» коробочки спичек, печенье и даже несмело кричат «ура».
Но большая часть все-таки вышла на улицы просто из любопытства, желая увидеть наконец собственными глазами «этих румын».
Говорят, что на Пушкинской, у полуразрушенного Свято-Ильинского храма, было даже нечто похожее на официальную встречу, с приветствиями и торжественными речами. Но как только окончилось торжество, все участники его разбежались, торопясь добраться домой до темноты.
Между тем и колонны «освободителей» рассыпались, растеклись по городу грязно-серыми ручейками, грязно-серыми каплями.
С явной опаской снуют они по этому чужому городу, по-воровски разглядывают нашу Одессу, бывшую для них столько дней неприступной крепостью.
Полноте, да Одесса ли это?
Такой ли виделась она Великому кондукаторулу, Великому маршалу Иону Антонеску?
Одесса всегда почему-то притягивала румын. В давние дореволюционные времена они частенько наезжали сюда – и по торговым делам, и так, развлечения ради. И почему-то именно в Одессу в 1918-м сбежал непутевый наследник румынского престола, будущий король Кароль II, когда ему приспичило, вопреки запрету родителей, обвенчаться с маленькой одесской певичкой Зизи Ламбрино.
Самому Антонеску не пришлось побывать в Одессе. Но он слышал, ему рассказывали, что этот красавец-город чем-то напоминает милый его сердцу Париж.
Антонеску мечтал об Одессе и теперь наконец получил ее!
Но таким ли видел он торжественный въезд своей «победоносной» армии в «захваченную» ею крепость?
Одесса мертва.
Улицы перепаханы бомбами и снарядами, засыпаны щебнем и осколками стекла, перерезаны баррикадами – мешками с песком, брусчаткой, вывороченной из мостовых.
Горит порт. Горит городской холодильник.
На Ришельевской горит аптека, на Дерибасовской – дом Пурица, на Екатерининской – магазин. Пожары не тушат: воды давно нет, электричества тоже нет – электростанция на Пересыпи взорвана.
Одесса похожа на мертвого человека. Даже море мертво – лежит неподвижно, серым свинцовым пластом – ни одного корабля у причалов.
Между тем наступают ранние осенние сумерки, и вместе с ними накатывается, совсем как будто бы неожиданно, первая кровавая волна террора.
Выстрелы… это в Сабанских казармах.
Выстрелы… это на Куликовом поле.
Крики… это уже совсем близко, где-то под самыми забитыми фанерой окнами.
Шаги бегущего человека. Топот боканч. Гортанный окрик… Режущий душу вскрик… И тишина…
Первыми жертвами стали просто случайные прохожие.
Дыша перегаром цуйки в лицо ошарашенного человека, солдаты даже как-то весело вопрошают: «Жидан? Жидан?» И, не дожидаясь ответа, прикладом ружья проламывают голову.
Кровь на брусчатке мостовых.
Кровь на синих базальтовых плитках тротуаров.
К утру 17 октября повсюду валяются трупы – на Пушкинской, где только вчера проходила торжественная встреча, валяется труп Якова Зильберберга с обрывком веревки на шее, на Новом базаре – трупы расстрелянных Виктора Гойхмана и Якова Нусиновича, а на Хмельницкой, возле ворот дома № 13, труп замученного Иосифа Гиммельфарба[3].
Да что же это такое? Как же это?
Почему на улицах трупы?
Ведь в город вошли не немцы, не гитлеровские людоеды. В Одессу вошли румыны, которые, как известно, «не убивают»!
«Румыны не убивают» – странный, ничем не оправданный этот миф существует более полувека. Нам приходится слышать «такое» даже сегодня в Израиле, за дружеским столом, из уст интеллигентных и безусловно порядочных людей. Евреев, между прочим.
«Да что вы, что вы! – говорят они смущенно, стараясь нас не обидеть. – Все, о чем вы нам здесь толкуете, касается только немцев. Румыны не убивали. Нам рассказывала об этом одна русская женщина, работавшая кухаркой в доме румынского офицера. Офицер, по ее словам, с большим уважением вспоминал о вожде румынского народа Антонеску, которого никоим образом нельзя было причислить к антисемитам».
Так что же – убивали румыны или не убивали?
И был ли Антонеску антисемитом?
Антонеску и его личные «жиды»
Как многие его коллеги – кадровые офицеры румынской армии, Ион Антонеску, несомненно, был антисемитом или, скорее даже, юдофобом.
К общепринятому в Румынии бытовому антисемитизму примешивалась его личная жгучая ненависть к евреям. Все его беды, все постигшие его несчастья были связаны с «жидами» – именно так он имел привычку называть евреев.
Во всем виноваты были жиды.
Начать с того, что когда-то, в начале века, отец его бросил семью ради жидовки по имени Фрида Куперман. Эта наглая женщина сменила свою жидовскую кличку на звучную фамилию Антонеску и ни за что не желала расставаться с ней после смерти мужа[4].
Да и в дальнейшем судьба, словно издеваясь над Антонеску, всякий раз «подсовывала» ему жидов.
Непрезентабельный рыжий и прыщавый юноша, он дважды пытался устроить свою личную жизнь. И оба раза помолвки расстроились. И оба раза его несостоявшимися невестами были жидовки. А когда ему все-таки посчастливилось жениться, его женой оказалась опять-таки жидовка – некая Рахель Мендель.
Эта жидовка Рахель предала его, воткнула
- 22 июня, ровно в четыре утра - Влад Тарханов - Историческая проза / Периодические издания / Русская классическая проза
- Пролог - Николай Чернышевский - Русская классическая проза
- Девять часов после… - Георгий Соген - Русская классическая проза