«Желтая опасность» М. Ф. Шила (1898) — по определению Д. Сувина, «безумная мелодрама отвратительного расизма».
То были кошмары грядущей войны, доведенные до предела. Они не имели непосредственной и сколько-нибудь существенной связи с тогдашней мировой ситуацией, что ясно выразил капитан Данри[3], посвятив свое трехтомное Черное нашествие (L'Invasionnoire, 1895-6) Жюлю Верну. Данри писал, что его фантазия о вторжении в Европу орд африканских фанатиков-мусульман во главе с гениальным султаном «…построена на весьма сомнительном предположении, так как в наш век происходит совершенно обратное. Европейские державы по своей воле перекраивают Черный континент и распределяют между собой его примитивное население, как если бы это были стада дешевого скота»[4]. Подобное беспокойство, связанное с европейским колониализмом, породило воображаемое извержение непреодолимых сил — китайцев, японцев, африканцев — которые вступали в собственное имперское соперничество с западным миром. Возникшие в эту эпоху версии «американского кошмара», например, явно коренились в подсознательных тревогах по поводу «внутреннего врага», как в Предсказании будущей войны (Next War: A Prediction, 1892) Кинга Уоллеса или новой Японии, как во Вторжении в Нью-Йорк или Аннексии Гавайев (The Invasion of New York; Or, How Hawaii was Annexed, 1897) Д. Г. Палмера. Авторы, мужественно признававшие за собой расовые предрассудки, выдвигали и проекты окончательного решения вопроса восточного кошмара — истребление «неполноценных» рас.
За звание «лучшей фантастики геноцида» соревнуются два произведения. Первое, которое может претендовать на победу хотя бы про причине своего объема — это глава под названием «Судьба неполноценных рас» из книги Через три сотни лет (Three Hundred Years Hence, 1881), написанной Уильямом Делилем Хэем, в свое время членом Королевского географического общества. Второе — рассказ Беспримерное нашествие (The Unparalleled Invasion), побочный продукт опыта, почерпнутого Джеком Лондоном в период работы военным корреспондентом на русско-японской войне. Британский автор видит в будущем совершенное общество викторианской мечты — передовые технологии, всеобщий мир и благосостояние, Экуменический парламент Штатов Человечества, объединяющий белые расы. В Век Мира, пишет Хэй, «умам людей открылась истина, они осознали разнообразие видов, поняли закон развития Природы… Суровая логика фактов свидетельствовала, что негры и китайцы уступали представителям белой расы и были лишены возможности достичь интеллектуального уровня последних» (235). Закон Природы гласил, что мир должен принадлежать белым. Громадные воздушные флотилии проносятся над Китаем и обрушивают на «цветущую страну», распростертую внизу, «дождь жуткой смерти» —
…дождь смерти для всякого живого существа, ливень, смывающий с лица земли отсталую расу, давно уже пассивно противопоставившую себя прогрессу Объединенного Человечества.
Стоит ли рассказывать дальше? Вам известна эта ужасающая история (ибо она, несомненно, была ужасающей), история уничтожения тысячи миллионов существ, которые некогда считались равными нам, людям интеллекта. Мы вспоминаем о Желтой Расе с жалостливым презрением, поскольку видим в ней не что иное, как расу человекоподобных животных, и не можем рассматривать ее как относящуюся к той расе, что составляет славное Объединенное Человечество (248).
Американские доводы, доказывающие полезность уничтожения китайцев, не строятся на «законе развития Природы». Это, по словам Джека Лондона, вопрос самой обычной предусмотрительности: «С поразительным китайским уровнем рождаемости справиться невозможно. Если население Китая составляет 1000 миллионов и увеличивается на 20 миллионов в год, через 25 лет оно составит 1500 миллионов — что равняется всему населению мира в 1904 г.» Инициатором окончательного решения становятся Соединенные Штаты: в 1975 году президент Мойер собирает коалицию основных «белых» государств для уничтожения всего населения Китая.
«Народы Европы, защищайте свои святые сокровища» — работа Г. Кнакфусса (1895), выполненная по эскизу Вильгельма II, которая вскоре стала известна как «Желтая опасность» или «Гроза с Востока». Копии ее германский кайзер рассылал европейским монархам.
Первого мая 1976 года их самолеты начинают сбрасывать «странные, безобидные на вид снаряды, трубочки из хрупкого стекла, которые разбивались на тысячи осколков, падая на улицы и крыши» (269). Эта атака — начало запланированной программы бактериологической войны:
Все лето и осень 1976 года Китай представлял собой чудовищный ад… Нигде нельзя было спастись от микроскопических снарядов, проникавших и в самые надежные убежища. Сотни миллионов трупов оставались непогребенными, микробы же только размножались; вдобавок, миллионы ежедневно умирали от голода. Голод, к тому же, ослаблял жертв и уничтожал их естественную сопротивляемость эпидемии. Людоедство, убийства и безумие воцарились повсюду. Так погиб Китай[5].
Подобные радикальные фантазии проистекали из непрестанного диалога между западной культурой и громадной мощью новых индустриальных обществ, все увеличивавшейся с 1764 года, когда в Глазго Джеймсу Уатту впервые пришла в голову идея изолированной камеры для конденсации пара. Сто лет спустя на сцену вышел Жюль Верн, первый великий научный фантаст, и достижения Немо, Ро-бура и балтиморского Пушечного клуба раскрыли наиболее плодотворные аспекты применения новых технологий. Позднее, в Пятистах миллионах бегумы (Les 500 Millions de la Begum, 1874), Жюль Верн обратился к моральной стороне использования научных знаний. Его Франсевиль — идеальный город, устремленный к миру, счастью своих граждан и благу всего человечества; Штальштадт — темная противоположность, обиталище доктора Щульце и его сверхпушки, город тоталитарный, регламентированный и нацеленный на завоевание мира. Негласный вывод состоит в том, что, располагая достаточными средствами, любой — любая страна, любая группировка, любая раса — может овладеть планетой Земля. Никто не выразил это лучше Г. Дж. Уэллса в наиболее выразительном и впечатляющем из всех произведений о грядущих войнах, Войне миров (1898). В своем классическом романе Уэллс изначально ввел идею высшей силы, какую испытали на себе тасманийцы: «Жители Тасмании… были уничтожены до последнего за пятьдесят лет истребительной войны, затеянной иммигрантами из Европы». Когда на пустоши между Хорселлом и Уокингом приземляются марсианские цилиндры, ружья и артиллерийские орудия англичан оказываются такими же бесполезными, как деревянные дубинки тасманийцев. Сверхоружие марсиан, их огневая мощь и мобильность, которым позавидовал бы любой генерал, служили предупреждением: наука может до неузнаваемости изменить военное дело.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});