дуристику в нашей. Так её закроют скоро. Я этому посодействую.
Сергей покивал головой, попрощался с Анастасией и двинулся дальше. А вдогонку услышал от соседки:
— И передай ей, чтобы трагедию не выдумала! Пускай открывает! Всё нормально у неё со здо…
— Насть, ну ты я не знаю! Мне еще ёлки вести, так тебя, блин! — докурил свою сигарету Павел Семёныч. Соседка живо кинулась в дом.
Сергей вздохнул пару раз, поглядев на Семёныча, и пошел к речке.
Дорога тянулась краткой грустью по всей длине. Ботинки чавкали, продавливая грязь под ногами. Трава чуть ли была не зелёная. И это тридцать первого декабря то! Слабый туман окутывал бродячую личность Сергея. Невозможно было рассмотреть что вдали. Только грузные мысли были видны, да разборчивы грёзы среди лысых деревьев и тянувшейся грязной тропинки.
Пару раз свернув по тропе, Сергей дошел до своего излюбленного места. Вширь глядела на подошедшего рыбака водная бездна. Отражалось в ней печальное небо со своими просящими слезами. По краям речушки находились заросли, где в летние времена, бывало, сидели мужики с удочками. Тоже рыбачили, но ничего не ловили. Давно в этой речке ничего не ловится. Измельчала тут рыба, да и вода грязная.
Вдохнул Сергей и уселся на пень, расположенный перед небольшим обрывом. Рядом находилось маленькое кострище, куда рыбак накидал травы, с упорством разжег слабый костёр и кинул удочку в сторону вместе с сачком. Ягодицы сквозь штаны чувствовали, насколько сырой являлась кора пня. Воздух прохладный и чересчур сырой. Зато запах приятный, свежий.
Сергей достал из-под куртки стеснительную бутылку «горячей», налил в раскладывающийся стакан сто грамм, положил рядом с костерком. После вытащил из пакета благодарность Анастасии Игоревны и незаметно улыбнулся.
«Вот спасибо» — подумал Сергей. «И брать ведь не хотел. Дурак. Так бы и помер от грусти и градуса. Пить эту водку невозможно. Мне бы и Наташа чего наготовила, да переживет всё. Может, отдохнёт. Хоть телевизор вместе посмотрим. Эх, Наташа…»
В голове Сергея всё метались обрывки разных мыслей, спешащих друг за другом паровозом. Он думал, размышлял, и не успевал ловить себя на чем-то определённом. Трудно было, да и желания никакого думать. А то вновь начнешь рассуждать, как бы оно с ребёночком хорошо было бы. Только вот Сергей давно от таких мыслей освободился, но Наташа нет. Всё горюнилась, да поговаривала про сыночка, то ли дочку. Как бы в садик водили, как в школе от учителя замечания выслушивали бы.
Наташа санатории хорошие знала, куда ребёночка отправить можно. Им бы соседка путёвочку выбила. Много там, в поликлинике выдают. Сама Наташа раньше много по лагерям, да санаториям ездила. Много счастливых моментов оттуда. И много чего осталось в этих лагерях у неё. Много надежд, счастья. Что должны были привести их с Серёжей к приятной семейной жизни. Где она воспитывает, смеётся и радуется, а муж за хозяйством ухаживает, да с соседом горилку хлещет. Конечно, Наташа не хотела, чтобы муж выпивал, но казалось ей, будто есть в этом что-то. Может, хотела чувствовать эту семью, где она могла и отчитать своего мужа, а потом позаботиться. Человек, ведь он человеком везде является. Даже в такой Новый год — сырой, грязный и грустный.
«Да чтобы голову мою!..» — рассердился на себя Сергей. Не получилось убежать от мыслей.
Он уже и не заметил, как развернул сало и порезал пару кусочков, расположив всё у себя на ноге. Бутерброды еще были в пакете. К ним потом.
— Ну, — выдохнул Сергей, схватив горячий стакан, да посмотрев в пасмурную белую даль речки. — За жизнь грошовую.
Хлебнул Сергей водки, не сощурился, и закусил куском сала. Сразу брови чуть приподнял: сало, благо, вкусное какое. Соль в меру расположилась на краях языка. Мясо, будто грязь на ботинках, мостилась на зубах, но Сергей хорошо жевал, проглатывал. Потом и не выпивая, скушал еще кусочек. Потом еще отрезал, закинул в рот.
— Хорошо сальце, — причмокивая, протянул он довольный.
Просидел так Сергей долго. Костерок намеревался погаснуть, но рыбак подкидывал соломы. В какой-то раз кинул газеты от бутербродов и ножа. И тут соседке спасибо.
Выпивал Сергей одну за другой, закусывал. Глядел он на речку и думал. Тут его место излюблено давно. Приходил сюда каждый год, ничего не ловил, кроме грёз ушедших.
Что же поделать им с Наташей? Жить нужно так, как живётся, а не так, как на голову упало. Не могут завести ребёночка, да ну и ладно. Что же теперь? Не жить вовсе? Будет и хозяйство и деньги. Только на кой черт ему всё это?
Вздохнул Сергей. Выпил вновь.
Голова чуть расслабилась. Мысли неуклюже водили хоровод вокруг сырого, потемневшего неба. Рыбак чавкнул губами, поглядел на тлеющий костерок и пустил слабую слезу. Закурил. Как же это? Жить-то без ребёночка? Зачем оно сдалось ему, жизнь эта без будущего? Смерть и то краше бывала в голове у Сергея. Но от Наташи он не выдумывал уходить. Знает он её лет так с пятнадцати. В двадцать три женился на ней, как с армии вернулся. Так вот в деревне и живут, друг друга не предают, не ругаются. Да и зачем им ругаться?
Посмеялся чуть Сергей, и вновь ощутил слезу на другой щеке у себя.
Конечно, хорошо всё это. Только не нужно. Оно человеку много чего нужно, и одновременно мало. Его «мало» для кого-то целый мир. Жена верная, здоровье, крыша над головой. А чьё-то непослушное, грязное и крикливое — ему целое будущее, вся мечта. Ценит человек эту мечту сильнее, когда она для него недоступна.
«Вот она любовь какая» — усмехнулся Сергей.
«Может, и не любить мне вовсе, если такое в жизни суждено пройти? А зачем любовь мне эта? Новый год не новое счастье, а старое горе. Что в этом, что в прошлом ничего не измениться. Только часы вперёд убегут. Ручкой помашут и пойдут дальше. Вот так и проживу, улыбки не видовав. На кой черт мне всё это? Хоть утопись, ничего не измениться…»
Всё размышлял Сергей, упёршись на руку. Пил водку и не подкидывал в костёр соломы. Вот тебе и Новый год. Не ловил рыбак рыбы, не думал о мечтах Сергей. Не о чем здесь мечтать и думать. В речке рыба не ловиться, а в семейной жизни Сергея с Наташей уж и подавно…
Но если в речке ничего не уловить, это же не значит, что рыбы тут вовсе нет. Какая-нибудь, да должна же быть.
— А может, и не рыба вовсе, — снова усмехнулся