Бесконечно продолжаться такое не могло — загорелся танк Казенникова; горит ярким пламенем, а все продолжает утюжить траншеи противника.
Тут уж наше командование не выдержало. Мы начали бить по врагу из пушек и пулеметов. Автоматчики с криком «Ура!» полезли форсировать болото.
Тем временем в танк Казенникова попало еще несколько снарядов, снесло башню, порвало гусеницы. И, видимо, убило или тяжело ранило Казенникова — из машины он так и не показался… Потом его обгоревшее тело мы похоронили там же, на песчаном бугорке, рядом с болотцем…
Будь это при других обстоятельствах, Казенникову сходу бы Героя присвоили. Пусть даже посмертно… Хотя и говорят, что победителей не судят, но у нас получилось по иному. Вскоре понаехало начальство, и началось следствие. Заморина и не успевшего еще покомандовать младшего лейтенанта Заруду разжаловали в рядовые, А нас, свидетелей этой роковой шутки, лишили присвоения очередного звания.
Но самым мучительным и тяжелым для нас наказанием были письма Веры. Лейтенанта Казенникова давно не было в живых, а письма ему из Камышлова все шли и шли. Они для нас были как страшный укор, как вопиющая апелляция к нашей совести. Мы не вскрывали эти письма, не читали их, но прекрасно знали, что в них написано.
Больше месяца письма Вера гонялись за нами по всей Белоруссии. Их накопилась у нас целая пачка. Никто из нас не решался написать девушке, рассказать ей всю правду.
Поток писем оборвался сразу. И потом уже до конца войны не было ни одного. То ли узнала Вера гибели лейтенанта Казенникова, то ли что-то другое подумала… Этого я не знаю…