иногда даже занимали у знакомых деньги, чтобы прокормить большую семью из бабушки, мамы, четырех детей, включая меня, и приходящего отца. Последний любил выпивать, красть и бить маму, поэтому все дети любили его только в самом начале очередного визита — в конце он всегда оставлял заплаканную маму с синяками, нас без денег, а иногда ещё и с новым членом семьи.
Так было и в тот раз. Через три дня мне должно было исполниться шестнадцать, я кое-как сдала школьные экзамены и предвкушала спокойные трудовые будни — школа отнимала много времени, особенно когда занимаешься кучей подработок для подростков. Но все они были мелкими и плохо оплачиваемыми. Тогда должно было всё измениться, потому что я могла работать на полную ставку, как делал это старший брат, и хотела получать нормальные деньги. Всё было отлично.
До того момента, пока пришедший на эти три дня отец ушёл без наших накоплений, помимо тех собранных мной на праздничный ужин, а ещё оставил маме сюрприз — она сделала тест на беременность сразу после его ухода, после чего побежала за ним вдогонку, нашла через несколько часов и получила ещё и сломанную руку.
Она работала продавцом в магазине. Трудно представить, как именно мы должны были жить на зарплату с шабашек брата и бабушкину пенсию, учитывая, что к нам подближались отцовские долги, а мама ушла на затянувшийся больничный сперва со сломанной рукой, а потом с ребёнком. Свой выпускной я, естественно, пропустила. И это казалось мне самым ужасным во всей этой истории, ведь к приходам отца я привыкла, но судьба решила дать мне ещё большего пинка, сделав это весёлым и радостным лицом старшего брата, пришедшего немного пьяным и разговорчивым на тихий и грустный семейный ужин.
Тогда снова были макароны. Терпеть не могу макароны.
— Я женюсь! — упал рядом со мной на стул Пабло, — приведу завтра знакомиться с вами. Она такая… вы бы видели её! Красавица. Из хорошей семьи и даже училась в институте! Представляете?
Мне почему-то стало смешно.
— Она тебе соврала, — хихикнула для него, — не может такая, как ты её описал, взглянуть на тебя, — смешок, — ты работаешь грузчиком, Паб. Ты скорее всего придумал её, когда перепил!
Парень скривился и отправил в рот ненавистные макароны.
— Заткнись, Долорес. Хоть так будешь выглядеть умнее, чем ты есть, — он толкнул меня в плечо, — вот кто сдохнет или в девочках, или в ближайшей канаве, как шлю…
— Прекратили! — рыкнула на нас мама.
Она последнее время была ну очень злой. Ещё бы нет.
— Что значит ты женишься?! — вспыхнула краской бабушка, — ты совсем сдурел? Мать на сносях, а ты придумал притащить в наш дом еще один… одну… да я тебя скорее выгоню, чем… пользы от тебя…
— Она хотя бы работает? — спросила у брата.
— Если из университета, то должна хорошо зарабатывать, — с надеждой смотрела на него мама, — ну же!
Пабло поджал губы.
— Мы будем снимать с ней квартиру, — заставил замереть всех нас он, — и мне плевать, что вы все скажете, ясно? Мне девятнадцать! Я сам могу распоряжаться собой и своей жизнью! Ха! И тем более деньгами. А вы… вон, вы сколько дней говорили, что Долорес теперь будет работать. У вас есть замена! Вот пусть она и пашет. А у меня новая семья, — он поднялся из-за стола, дернул его назад так, что почти уронил, опрокинул пальцами свою наполовину пустую тарелку и добавил, — разве я виноват, что ты без конца рожаешь от этого… — на маму, — что ты старая, — на бабушку, — а ты тупая и никому не нужная даже для того, чтобы тебя попользовать? — на меня, — эти мелкие не в счет, — на своих же сестер, — почему отцу можно уходить, а мне нельзя?! — к маме, — командуй теперь всеми ими. Я тут не при чём. Мне надоело тянуть вас!
По столу сперва попрыгали, а после застыли раскиданные с его тарелки макароны. Я смотрела на них с такой нехваткой сил, что горечь резала по животу и горлу. Бабушка начала ругаться, дети плакать, брат уходил, а мама бежала за ним так же, как делала это за отцом. Вскоре из комнаты ушла и бабуля. А я осталась одна. Вернее, с теми, кого стоило успокоить, но кто не мог поддержать меня.
Иногда казалось, что я одна думала про младших. Остальным было плевать. В то же день на плечи будто упало больше тяжести и ответственности, ещё не раздавив меня, но точно заставив осознать, что я не справлялась и с прежней кучей.
Просящая у судьбы и получившая лишь в мечтах возможность сделать всё немного легче я, поняла, что просто в моей жизни не будет никогда».
— Лучшая семья, — лениво, но как-то важно облокотился на свою тумбу Эксаль, — ты оправдывала каждого из них. В то время как они лгали тебе, использовали и давили, — он хмыкнул, — знаешь, что я понял за время нашего брака, Долли? — он подался ближе ко мне, сильнее надавливая, — ты привыкла к ссорам и тяжёлой жизни, потому и настраиваешь себя на эту гадость, — его глаза сверкнули, — ищешь во мне пороки, например.
Я отвернулась от него. Ему лишь бы показать себя как самого лучшего. Как доброго и понимающего. А до меня и в самом деле дошло, что счастливой мне никогда не стать. Всё всегда будет плохо.
— Вы начали издалека, — нахмурилась судья, — это так важно? Какое отношение ваша жизнь до брака, а тем более детство, имеет к разводу?
— Не давите на неё, — смотрел зло из-под ресниц на женщину Эксаль, — если она говорит про что-то, то это важно. Для неё.
Он упивался тем насколько он хорош. Какой солидный у него тон голоса, и насколько он сам по себе важный и защищающий. Он говорил, и не раз, что обожает это. А я, дура, влюблённо смотрела на него и восхищалась.
— Странно слышать от тебя такое, после того… что ты сделал, — рывком стёрла слезу.
Мужчина дёрнулся.
— Что я сделал, Долли? — прошипел он, — ничего не было! Ты и сама это понимаешь, но хочешь немного пострадать. Ты же так долго этого не делала, — смешок, — я не изменял тебе. И не планировал. Единственное, о чём я сейчас жалею, это то, что мы с детьми не уехали из этого дурдома раньше!
Я фыркнула.
— Не изменял? Я что ли совсем дура?! — я тяжело дышала, но сдерживала крик, — я всё слышала и… видела! А-а ещё… как тебе было не стыдно? Ты же видел, что в комнате был