Читать интересную книгу Квадратность жизни. (Сборник рассказов) - Евгений Жироухов

– Кто бросил? – Мать его. Кто же ещё…

– Дела у вас, молодёжь, как я посмотрю. Перебрасываетесь живой душой, аки мячиком… Превратили общежитие… прости господи… Детей рожают, когда захотят, и от кого – сами не знают. Всё оттого, что воспитательная работа слабо ведётся… – отходя от Лесникова, неизвестно кому внушала Альбина Петровна.

Петька поднял учебники, обозлённо на себя и на всё вокруг, покатил коляску обратно к подъезду общежития. Ребёнок то ли от резкого толчка, то ли чувствуя себя виноватым перед Петькой, перешёл от крика к слабому мяуканью. Лесникова вдруг пронзила острая жалость. Он нагнулся, сказал успокаивающе:

– Ну что ты? Что ты? Успокойся… Хочешь, песню споём? Военную? А?

Из окна второго этажа высунулась бородатая физиономия и, улыбаясь, спросила: – Признал, что ли, наследника? – Признал, – без энтузиазма ответил Петька, просто каким-то суеверным чувством боясь обидеть отрицательным ответом мяукающего в коляске человечка.

– Как зовут-то?

До Петьки дошло, что имя ребёнка ему неизвестно. Чтобы не вдаваться в объяснения, сказал небрежно: – Пока числится под порядковым номером.

Борода посоветовал несколько имён, по его мнению, самых модных в текущем сезоне, поинтересовался, почему плачет дитя – и сам же объяснил: потому что ещё не привык к отцу.

Лесников со всем соглашался. Бородатый – всё-таки старшекурсник, в этих вопросах, наверное, разбирается квалифицированней. – Может, он того… проголодался? – спросил уважительно Петька.

– Возможно, возможно… – Бородатый в своём глубокомыслии напоминал молодого аспиранта, замещающего на лекции старого профессора. – Вы его чем питаете? Грудью или через соску?

Петька поморщился и уверенно ответил: – А всем. Он особенно солёные огурцы любит. – Ну-у? – серьёзно удивился «борода». Потом он что-то рассмотрел на дорожке, идущей от трамвайной остановки, и успокоил Лесникова: – Вон, идёт ваша мамаша… Не спешит. – Вот я ей устрою сейчас мамину школу, – со зловещей интонацией сказал Петька.

Старшекурсник остерегающе помахал указательным пальцем. – Лишний кипишь здесь ни к чему. Но! Но поставить на место нужно. Она должна внимать твоему голосу, как старая верная собака.

Беззаботно размахивая сумкой Ленка подошла и, опустив ресницы, виновато проговорила:

– Петь, я так спешила, так спешила… Как тут Аркашка? Погуляли?

Петька ответил неразборчиво, каким-то горловым звуком.

– Аркадий – тоже хорошее имя, – заметил из своего окошка бородатый старшекурсник.

– Ну ты теперь свободен. Дальше – я сама.

Ленка перекинула сумку на сгиб руки, подхватила ребёнка из коляски.

Из сбившихся пелёнок выскользнула, вся в складках, ручонка и потянулась к Ленкиному носу. Та игриво поймала её губами и засюсюкала:

– Ты – мой маленький, ты – мой красивенький… Соскучился по мамочке…

Посмотрев исподлобья на все эти нежности, Петька сказал холодным голосом: – А ну, дай-ка сюда, – и подставил руки, точно собираясь принять поленницу дров. – Не видишь, весь распеленался. Заверни его как следует, простудишь пацана. Эх!..

– Жалко, что ли? – коварно улыбнулась Ленка.

– Жалко – у пчёлки, – сурово произнёс Петька.

Лесников с ребёнком на руках, теряя на ходу учебники из-под мышки, поднимался по лестнице со смущённой гримасой на лице. Позади коляску тащила Ленка и подбирала упавшие книжки. При встрече со знакомыми Петька краснел и отводил глаза в сторону. Ему все улыбались. Парни хлопали по плечу, а девчонки прямо млели от такой идиллии, чуть ли не пуская слезу от умиления.

Все почему-то считали себя обязанными поздравить Лесникова – но с чем, не объясняли. А сам Петька, злой и потный от смущения, огрызался фразой: «А пошли вы».

В комнате Ленки, аккуратно скатив ребёнка со своих рук, Лесников распорядился угрюмо:

– Кажись, мокрый он. Переодень… И покорми там чем-нибудь. Кажись, голодный он. Чем ты там его кормишь – всё время орёт и орёт. – Петька оглядел комнатёнку, завешенную постиранным бельём, и добавил строго: – Форточку закрой, сквозняков не устраивай. Соображать надо…

Ленка поспешно, как новобранец под взглядом ротного старшины, побежала исполнять указание. Петька забрал со стола свои учебники и, не сказав больше ни слова, ушёл.

Петька стоял перед кастрюлькой, закипающей на электроплитке, и помешивал фирменный супчик – «Два дня до стипендии» из аджики и кильки в томатном соусе. В комнату вошёл Витька-привидение, который вместо «привет» произнёс своё обычное «закурить – есть?».

Петька промолчал, помешивая задумчиво в кастрюле. Витька вздохнул, осматривая сбоку Петькино лицо, точно парикмахер клиента.

– Опять какой-то, смурной… В чём проблема?

– Купили меня, Вить. Понимаешь, с потрохами купили…

– Не понял, – сказал приятель, принюхиваясь к супчику в кастрюльке.

– Женюсь на Ленке, чёрт возьми! Понимаешь?

– Зачем? Не понял! Если не хочешь – зачем жениться?

– Как бы тебе объяснить… Заморит она сына… Такая баба непутёвая…

– Ага, честным хочешь быть, – бесстрастно определил Витька.

– Не знаю даже. Решил вот внезапно – аж не по себе стало… Это ж вся жизнь теперь изменится. Всё по-другому пойдёт.

– Потерпи до утра, мой совет, может, передумаешь.

– Может, – согласился Петька. Он молча мешал в кастрюльке, углубившись в свои размышления.

Немного погодя, произнёс, как резолюцию:

– На меня он похож – это факт. Я свои фотографии помню в этом возрасте. Вылитый…

– Ну-у, в этом возрасте – все на одно лицо. Можно, конечно, его кровь на анализ взять. Сейчас делают такие экспертизы. Установят процент тождества. – Да ты что! – Петька встрепенулся, чуть не уронив с плиты кастрюльку. – Кровь у ребёнка брать? Ему же больно будет!.. Не-е, я же чувствую – мой сын. Чувствую – и всё тут. Без всяких анализов… А Ленка… Ленку-то я перевоспитаю. Она – перевоспитается!

БАШНЯ

(рассказ)

Дом напоминал одновременно и азиатскую пагоду, и миниатюрную башню рыцарского замка, и старую водокачку, с которой дождями смыло штукатурку, обнажив круглые стены из красного кирпича. Дом-башня стоял рядом с железнодорожным полотном и наполовину в своей высоте скрывался за деревьями снегозадержательной полосы.

Почти сразу от колышка, обозначающего территорию личного владения, начиналось вспаханное поле, и до ближайшего жилья от этого места, по крайней мере, километров десять. Проезжающих мимо на электричке несколько удивляло, некоторых смешило, а кое-кого и злило архитектурное своеобразие этого строения и оригинальничанье его хозяина, какое-то не по духу времени вызывающее диогенство.

Разумеется, будь Поливанов Иван Сергеевич рядовым, без заслуг человеком, а не ветераном войны, доктором технических наук, кто бы ему выделил на этом месте участок и разрешил строить нетипичное, отвлекающее внимание граждан жилое помещение. И то было ему не легко. Но на то Поливанов и имел в кругу сослуживцев прозвище Настырный Ваня, что хотел делать то, что хотел.

Он получал пенсию и жил одиноко. Но продолжал работать так, как и работал до ухода на пенсию. В штатном расписании того НИИ, где трудился Поливанов, просто не было такой единицы – генератор идей, и чтобы быть им в чистом виде, Иван Сергеевич предпочел пенсию, а не зарплату, за которую надо было не только думать, но и добросовестно скрипеть стулом от звонка до звонка, в соответствии с правилами трудового распорядка. Первое, по его мнению, противоречило второму. Это – раз. Два – это то, что, или у Ивана Сергеевича с годами ухудшился характер, сделавшись раздражительным и нетерпеливым; или настолько изменились в плохую сторону его сотрудники-сослуживцы, превратившись в сквалыжных и жадных дояров науки. И поэтому Поливанов уже последние два года до пенсии числился в своем институте на полставки.

В это же время, угрохав все имеющиеся накопления, он взялся строить свой дом и построил по собственному проекту красную башню из трех комнат, расположенных в вертикальной плоскости одна над другой. Из окна маленького кабинета на третьем этаже Поливанову хорошо были видны проносившиеся мимо электрички с переполненными вагонами то из города, то в город. Этих впечатлений ему вполне хватало, чтобы не тяготиться одиночеством и не тянуться к людям. Из окна в другой округлой стене кабинета открывался пустынный пейзаж по-осеннему перепаханного поля, над которым черными точками кружились вороны и галки.

Поливанов любил осень. И когда по стеклам тарабанили капли дождя, пугающе завывал ветер, он чувствовал себя в самом оптимальном рабочем режиме, ему казалось, что именно в такие минуты на нестандартных людей снисходят нестандартные мысли.

…Сквозь шум дождя и ветра до Поливанова донесся какой-то посторонний звук, будто что-то упало и зазвенело. Он прислушался к тишине в доме, на одну секунду задумался о вероятной причине звука – но тут же сразу позабыл об этом и вернулся к прерванным размышлениям, которые, особо ни на чем не задерживаясь, скользили по общим вопросам бытия.