Читать интересную книгу Ольга Седакова: стихи, смыслы, прочтения. Сборник научных статей - Сборник статей

Философ и поэт Эмили Гросхольц начинает свое эссе «Детство и пульсирующее равновесие (стазис) в работах Ольги Седаковой» с объяснения метафорической и когнитивной функций кругов в творчестве Седаковой. Для этого она обращается к философии и математике, в частности к репрезентации компактных пространств в топологии. С ее точки зрения, жесты возвращения к местам и людям из детства всегда возрождают для поэта то, что казалось безвозвратно утраченным. Гросхольц характеризует координаты поэтического мира Седаковой, опираясь на эссе «Похвала поэзии». Обращаясь к наследию учителя Седаковой Сергея Аверинцева, она выявляет моменты возвращенной гармонии и восстановленного равновесия в поэтических и прозаических текстах разных периодов творчества Седаковой.

Вместе взятые, эти три эссе, открывающие сборник, убедительно показывают нам Седакову как мыслителя, чья поэзия имеет философские основы, чья эстетическая философия постоянно занимается сложнейшими проблемами и не избегает прямых высказываний по вопросам большой общественной значимости и в чьих текстах разрабатываются формальные средства, в новизне и смелости которых раскрывается эстетическая глубина и сложность поэтических высказываний.

Во втором разделе внимание переключено на вопросы богословия и религиозного мышления. В этот раздел, Поэзия и богословие, вошли четыре эссе, которые исследуют значимость творчества Седаковой как современного христианского поэта и мыслителя. На первый план в этих работах выходят религиозные темы, стилистика и способы миропонимания, авторы обсуждают модели описания духовного опыта в стихах и эссе Седаковой, сравнивают ее с другими поэтами и мыслителями, в том числе с теми, о ком она писала и кого переводила. Раздел открывает эссе Эндрю Кана «Книга Часов Ольги Седаковой и религиозная лирика: читая “Пятые стансы”». Показывая, что два столпа, на которых основан мир Седаковой, – это поэзия и вера, автор фокусирует внимание на одном большом тексте – стихотворении «Пятые стансы», устанавливая связь между молитвой и поэзией на основе аналогии между чтением стихотворения и чтением Часослова; важную роль в эссе играет анализ связей со сборником Рильке с тем же названием. Развивая и уточняя свою аргументацию, Кан исследует работу Седаковой с другими поэтическими голосами и отголосками, характер взаимоотношений между подлинником и копией, значение красоты как объекта поклонения и необходимость признать утрату для обретения мира.

Далее, в эссе «Искусство перемен: адаптация и апофатическая традиция в “Китайском путешествии” Ольги Седаковой» Марта Келли рассматривает православную апофатическую традицию одновременно как тему Седаковой и как способ письма: апофатический импульс – с его дискурсом опустошения ради наполнения – показывает, как поздне- и постсоветское общество могло творчески реконструировать свою идентичность на протяжении травмирующего переходного периода. Седакова, утверждает Келли, в своем творчестве предлагает уникальную модель адаптации к непрерывно меняющемуся миру. В стихах Седаковой мы встречаем апофатизм как эстетику, способную преобразить наше восприятие и бытие. Для доказательства своего тезиса автор эссе выбирает текст «Китайское путешествие», который на первый взгляд может показаться неподходящим для богословского по сути аргумента, однако Келли убедительно показывает, что дело обстоит как раз наоборот. Эссе также служит в некотором смысле противовесом к «китайскому» подходу к этому же тексту – подходу, который будет изложен в последнем разделе сборника, в эссе специалиста по сравнительному литературоведению Натальи Черныш «Путешествие Ольги Седаковой по “Книге перемен”».

Сара Пратт в эссе «Разрушение разрушения: православный импульс в творчестве Николая Заболоцкого и Ольги Седаковой» исследует общие философско-богословские основы творчества Заболоцкого и Седаковой в терминах православия, уделяя особое внимание репрезентации иконы в их текстах. Оба поэта «разрушают разрушение» – а именно разрушение православия советской культурой – посредством непрерывного диалога между формами выражения в искусстве и в сфере духовного / религиозного. Пратт определяет процесс построения сознания и знания через репрезентацию конкретного объекта – иконы – или реальных физических страданий Христа; и это процесс, ведущий обоих поэтов к единению с высшей истиной. Она также связывает обоих поэтов с предшествующей традицией русской метафизической поэзии (Баратынский, Тютчев).

Хенрике Шталь в своем эссе «“пока тебя это не коснулось”. Имманентность трансцендентности: поэтологические размышления о мистических аспектах поэзии Ольги Седаковой» развивает и уточняет определение метареалистической поэзии, предложенное Михаилом Эпштейном. Шталь заостряет внимание на том, что в текстах Седаковой поэзия уходит корнями в трансцендентальный опыт. Она сосредоточивается на формальной стороне поэзии Седаковой, включающей в себя, согласно широкому определению Шталь, репрезентацию поэтического субъекта, использование оркестровки звуков и поэтического ритма, а также создание системы символической образности, проходящей сквозь все стихи и поэтические сборники. С точки зрения Шталь, эти формальные аспекты поэзии, как и ее темы, привносят в нее духовный, даже мистический опыт; ее исследование позволяет увидеть точки сходимости между фигурами речи и фигурами божественного в нашей человеческой жизни. Вывод Шталь о мистическом опыте перекликается с идеей материализации религиозного знания в эссе Сары Пратт, с апофатической темой у Марты Келли и с проведением связи между поэзией и молитвой у Эндрю Кана.

Эссе третьего цикла – Контексты прочтения: языки, культуры, источники – сосредоточены на языках, культурах и источниках поэзии Седаковой. В них исследуются ее взаимоотношения с другими людьми, другими местами, другими культурами – ушедшими и нынешними – и, таким образом, прослеживается диалог Седаковой с русскими поэтами, повлиявшими на ее творчество; ее связи с европейскими поэтами, которых она переводила; ее отклик на традиции, кажущиеся далекими от русской культуры, однако ставшие важными для поэта – например, древнекитайские. Автор первого эссе – Илья Кукулин – назвал свою работу «Стилизация фольклора как воспоминание о Европе: “Старые песни” и “Песни западных славян”». Сравнивая «Старые песни» Седаковой с пушкинскими «Песнями западных славян», Кукулин сопоставляет культурно-политические проблемы, решаемые каждым из этих поэтов. Хотя их разделяет больше сотни лет, жизни обоих отмечены моментами исторического и культурного кризиса. Седакова писала «Старые песни» в период небывало высокого напряжения между условно русским и европейским мировоззрениями (1980); ее ответом на эту риторику времен конца холодной войны стал взгляд на русскую культуру как на культуру самобытную и при этом европейскую в своей основе, и, как убедительнейшим образом доказывает Кукулин, только в контексте этого сравнения начинаешь понимать, насколько европейским является мироощущение цикла стихотворений, которые при этом так глубоко укоренены в православной народной культуре. Эссе Кукулина представляет тонкий филологический анализ «Старых песен» в широком культурно-историческом контексте.

Далее в этом разделе представлено эссе Веры Поцци «Поэтическая антропология Ольги Седаковой. Диалог с Сергеем Аверинцевым и Борисом Пастернаком». На первый план Поцци выдвигает всепроникающее ощущение открытости другому, повторяющиеся открытия возможностей для свободы, счастья и надежды. Критические тексты Сергея Аверинцева о человеке и разуме и поэтические взгляды Бориса Пастернака на «жизнь» и «новизну» стали, как показано в эссе, неотъемлемой частью художественного мировоззрения Седаковой. Это видение проявляется в стихах как пробуждение подлинного антропологического опыта.

Мария Хотимская возвращает нас к богословским основаниям предыдущего раздела, рассматривая их в лингвистическом контексте. В своей работе «Семантическая вертикаль: церковнославянское слово и поэтика перевода в творчестве Ольги Седаковой» Хотимская устанавливает связи между обширной переводческой практикой Седаковой и творческим развитием ее поэзии. Опираясь на историю церковнославянского языка как на модель расширения семантического потенциала языка и культуры, Седакова говорит о переводе как о способе открытия новых поэтических возможностей. Она переводит избирательно и часто вступает в живой диалог с зарубежными поэтами и литературными традициями, в том числе с творчеством Дикинсон, Рильке и Целана. В своем эссе Хотимская внимательно читает выполненные Седаковой переводы из этих трех поэтов и показывает, как эти переводы, в свою очередь, отражаются в собственной поэтической практике Седаковой. Сводя воедино размышления Седаковой об искусстве перевода, ее работы о церковнославянском лингвистическом и культурном наследии, а также ее поэтический диалог с наставниками и любимыми поэтами, автор эссе объединяет анализ переводов Седаковой с исследованиями отдельных стихотворений и приходит к выводам о разнообразии форм ее поэтического роста.