После приглушенных слов Гарри послышался звонкий удар пощечины. У Бетани замерло сердце, она крепко зажмурила глаза.
— На этот раз ты слишком далеко зашел, мой мальчик. Только посмотри на свою мать — она едва может поднять глаза от стыда: мало того, что ты связался с этой католичкой, так еще посмел привезти ее в родной дом и представить нашим гостям как равную. А теперь это… твое недовольство нашим королем, размахивание гнусными памфлетами Отиса[2]…
Бетани распахнула дверь и вошла в библиотеку, прижимая руки к груди и стараясь успокоить тяжело бьющееся сердце. На секунду ее взгляд задержался на портрете короля Георга III, висевшего над камином. Все сразу смолкли.
Ее мать Лилиан сидела в высоком кресле, сжимая в руке изящный платочек и осторожно прижимая его к напудренным щекам. Старший сын Вильям одной рукой успокаивающе похлопывал ее по плечу, а в другой держал бокал с ромом. Гарри и Синклер стояли друг против друга перед большим камином: отец — весь красный и злой, а сын — усмехающийся и непокорный. Щека Гарри ярко горела от полученной пощечины. Неожиданная тревога омрачила радость долгожданного приезда домой. Вильям, слегка подурневший и совсем не такой, каким его запомнила Бетани, казалось, первым пришел в себя. Он обошел кресло матери и, протянув руки, направился к Бетани. Она без улыбки приблизилась к брату, почувствовав от него запах рома. Затем девушка по очереди поцеловала родителей. Они сдержанно приветствовали дочь, еще не придя в себя после ссоры. Наконец она обернулась к брату-близнецу. С самого рождения их души были мистически связаны: они знали друг друга, как человек знает свое отражение в зеркале, — если Гарри испытывал боль, Бетани ощущала ее, как свою. Она заглянула в его глаза орехового цвета с золотистыми бликами, как и ее собственные, и прочитала в них тревогу, наполнившую ее сердце сочувствием.
— Что стряслось, Гарри? — тихо спросила она, беря его за руки.
— Прости, что омрачил твою радость возвращения домой, Бетани. Меня исключили из Род-Айлендского колледжа.
— Кроме всего прочего, — проворчал сердито Синклер, а Гарри тем временем с нескрываемой враждебностью взглянул на портрет над камином.
— Да, — со сдержанным вызовом ответил он. — Кроме всего прочего. — Гарри взял сестру за руку и повел к выходу. — Пойдем в сад, там мы сможем поговорить.
— Минуточку, щенок! Мы еще не закончили разговор.
— Нет, закончили, сэр. — Глаза Гарри сузились. — Из него следует только один вывод: вы не уважаете женщину, которая любит меня, поэтому ничего другого не остается, как пресечь всякую вашу попытку помыкать мною. Я уеду, как только поговорю с Бетани.
Ошеломленная услышанным, Бетани нетвердой походкой последовала за братом. Он молча шел по узкой тропинке к летнему домику, мимо пчелиных ульев и голубятен матери. Бетани не отставала от него. Небольшой нарядный домик стоял на высоком восточном берегу острова Эквиднек, откуда виднелись крыши Ньюпорта. Она села на скамейку, глядя сквозь мутное окно на бурные воды залива Наррагансетт, и, посмотрев на брата, заметила его откровенный интерес к ее желтому люстриновому платью, отделанному изящным рюшем и кружевом.
— Ты изменилась. — Знакомая мальчишеская улыбка осветила его лицо. — Я помню тебя худенькой девчонкой-сорванцом с голыми ногами и спутанными волосами.
— Я? Сорванец?
— Не говори, что не помнишь, как мы убегали с уроков в наши потаенные места, где прятались от гувернанток и учителей. Тебе нравилось больше скакать на лошади по зеленым лугам Эквиднека, чем слушать в гостиной фортепьянную игру или разучивать па с учителем танцев.
Она почувствовала, что брату хочется поговорить о прошлом, вспомнить добрые счастливые времена. И хотя ее сердце разрывалось от боли, девушка рассмеялась, вспоминая высокомерного и напыщенного Сильвестра Файна, учителя танцев.
— Мисс Абигайль приручила меня, — призналась Бетани, — хотя в некотором смысле она сделала меня еще более отважной.
Гарри удивленно приподнял брови:
— Значит, слухи о мисс Абигайль Примроуз верны. Обедневшая знатная дама, недавно приехавшая из Англии, не так уж строга.
— Она сквозь пальцы смотрела, как мы читали Локка и Тренчарда, разрешала пропускать уроки вышивания и хороших манер — я никогда не придавала им большого значения. Но ты не думай о ней плохо, Гарри: мисс Абигайль очень дорожит своей репутацией — ее престиж может пострадать, если станет известно, что она позволяет своим ученицам читать Гордона и Като.
— Славные мятежные души. Я рад, что ты училась в ее школе. Ты слишком умна, чтобы терять время на всякие мелочи и великосветские манеры.
Бетани сжала руку брата. Его рука так походила на ее — та же узкая кисть, длинные пальцы, овальные, красивой формы ногти.
— Лучше расскажи, из-за чего произошла ссора.
Его улыбка исчезла, как солнце за облаками. Он провел рукой по волосам.
— Все началось в прошлом году, когда я привез домой Фелицию, чтобы познакомить ее с родителями.
— Ты писал мне о Фелиции. Судя по твоим письмам, она замечательная девушка.
Выражение лица брата смягчилось, он стал похож на прежнего мальчишку, к выражению нежности прибавилось озорство.
— Не просто хорошая. Умная и добрая, а для меня — все. Сначала мать и отец отнеслись к ней хорошо, считая меня слишком молодым, чтобы принимать самостоятельные решения, но скоро им стало понятно, что у меня в отношении Фелиции серьезные намерения. Я собираюсь жениться на ней.
«Жениться». Какое непривычное и удивительное слово. Бетани хорошо понимала, что ей тоже предстоит выйти замуж, но она относилась к этому как к чему-то отдаленному и абстрактному. От слов Гарри ее пробрала холодная дрожь.
Он хмуро смотрел на волны, вздымавшиеся и разбивавшиеся о скалы далеко внизу.
— Мне хотелось дать Фелиции то, чего ей недоставало всю жизнь, но, кажется, сам лишаюсь всего: отец пригрозил, что мне не видать ни единого шиллинга, если мы обвенчаемся.
Бетани почувствовала на губах привкус соленого морского воздуха. Как она скучала по дому, и так много здесь изменилось.
— Не могу себе представить, чтобы отец обошелся с тобой так жестоко. Что он имеет против Фелиции?
— Она католичка, дочь мельника из Провиденса и на несколько лет старше меня.
Бетани непривычно и приятно было осознавать, что брат влюблен, но отношение родителей омрачало.
— А почему тебя исключили?
— Я сжег корабль.
— Что ты сделал?
— В гавани стоял британский корабль «Антониа», его специально пришвартовали в гавани для устрашения американских торговцев. Однажды вечером мы с товарищами слишком много выпили в гостинице «Олд Сабин» и решили, что ему в порту делать нечего. Ночью подгребли к кораблю и подожгли его. Вся команда спаслась, но судно сгорело до самой ватерлинии.