Читать интересную книгу Факел - Уилдер Пенфилд

И вдруг раздался какой-то новый звук. Олимпия посмотрела на занавес, но он не шелохнулся, и тогда она бесшумно, словно кошка, подкралась к двери и прислушалась, Она услышала долгий всхлипывающий стон, стук упавшего на пол тела и судорожные замедленные вздохи.

Олимпия сжала кулаки. Пенелопа! Опять за прежнее! Ненавистная девчонка!

Она прильнула к крохотной дырочке в занавесе — к дырочке, о существовании которой она, несомненно, знала и раньше. Она увидела рабыню, испуганно прижавшуюся к стене. Трое врачей молча смотрели на Пенелопу, которая билась на полу в судорогах. Лицо девушки было землистым, глаза закрыты, волосы растрепаны. Вдруг тело ее изогнулось, голова запрокинулась, ноги вытянулись, локти прижались к бокам, кулаки стиснулись. Она снова испустила всхлипывающий стон и медленно перекатилась на бок.

Служанка вскрикнула и бросилась к ней, но один из врачей жестом остановил ее. Веки Пенелопы непрерывно подергивались. Потом ее тело вдруг обмякло, и она замерла. Девушка, казалось, потеряла сознание, но как только ее веки перестали дергаться, она чуть-чуть приоткрыла их, и можно было заметить, что белки ее не заведены кверху, как у спящих.

Пиндар, младший и самый высокий из трех врачей, нагнулся и одернул ее сбившийся хитон. Девушка дышала теперь глубоко и свободно, и щеки под спутавшимися черными кудрями окрасились румянцем.

Гиппократ по-прежнему стоял в стороне, но Эврифон подошел к больной и присел возле нее на корточки.

— Ну, Эврифон, — сказал Гиппократ, — припадок, кажется, кончился. Ты видел достаточно, так каков же твой диагноз?

— Я хочу кое-что проверить, — ответил Эврифон, не оборачиваясь.

С этими словами он сильно прижал большим пальцем глазное яблоко больной. Девушка вздрогнула от боли и отдернула голову. Эврифон легко выпрямился.

Это был лысый костлявый человек лет пятидесяти с продолговатым непроницаемым лицом и аккуратно подстриженной бородкой. Держался он очень прямо и поправил плащ размеренным движением, с тем достоинством, какого можно было ожидать от прославленного целителя

— Да, я могу определить болезнь и предсказать ее течение. А выбор лечения я предоставлю тебе, — сказал он Гиппократу. — Пожалуй, нам будет удобнее побеседовать снаружи, — добавил он, взглянув на Пенелопу, все так же неподвижно лежавшую на полу.

* * *

Гиппократ помог служанке поднять Пенелопу и положить ее на кровать. Он провел ладонью по лбу девушки, а потом первым вышел из комнаты. Ни в рукодельной, ни на галерее никого не было, но Гиппократу показалось, что за одной из дверей мелькнул шафрановый хитон.

Трое врачей свернули в короткий коридор и очутились на наружном балконе, откуда был виден соседний Лес, возделанные поля и море внизу, и, пока они беседовали там, влажный ветер играл их плащами.

Гиппократ повернулся к Эврифону.

— Архонт в первый раз попросил меня осмотреть его дочь несколько дней назад. Но он упомянул, что ждет в гости тебя и твою дочь Дафну. И тогда я сказал, что хочу прежде посоветоваться с тобой, а потом уже сообщу ему свой диагноз. В Элладе есть много ученых целителей, но первые среди них — асклепиады Книда, а среди них первый — ты. Я счастлив, что могу обратиться к тебе за помощью.

Эврифон почесал короткую бороду большим пальцем. Лицо его по-прежнему оставалось непроницаемым, но глаза улыбались.

— Право, Гиппократ, мы не заслуживаем таких лестных похвал. Ты ведь тоже асклепиад, такой же потомок Асклепия, как и я, а к нам в Книд порой доходят слухи, что асклепиады вашего прославленного островка неодобрительно отзываются о том, как лечим мы, потому что мы, говорят они, лечим признаки болезни, а вы, коссцы, лечите самую болезнь.

Заметив, что Гиппократ хочет его перебить, Эврифон поднял руку и продолжал:

— Погоди. Посмотрим, заслуживаю ли я твоих похвал. Я назову тебе эту болезнь, объясню ее причины и скажу, как ее можно было бы вылечить. Ты видел, как я нажал пальцем на чувствительное место над гладом Пенелопы. Она вздрогнула от боли, и я убедился, что припадок, который мы видели, — это не эпилепсия, не священная болезнь. Иначе девушка не почувствовала бы никакой боли. Ведь после припадка прошло совсем немного времени.

Гиппократ кивнул, и Эврифон продолжал:

— Нет, она страдает болезнью, которую мы называем истерией. Мы называем ее так, потому что ее вызывают движения утробы, «хистэры», внутри тела. Я заметил, что болезнь эта чаще всего встречается у девушек, особенно у тех, которым давно пора замуж. Книд лежит недалеко от Персии, и многие персы приезжают из-за Карийских гор, ища у нас исцеления от своих недугов. Мы заметили, что болезнь эта поражает персидских женщин, чаще, чем греческих. Ты, наверное, слышал, что их царь приглашал Аминту лечить свою дочь. У нее тоже была истерия. Утроба с большей силой движется у девушек, и особенно в новолуние и полнолуние. — Теперь Эврифон говорил с уверенностью всеми признанного учителя, чьи слова редко подвергаются сомнению (пожалуй, слишком редко). — Я подробно описал эту болезнь в папирусе, который захватил с собой сюда. Больше об этом я пока говорить не буду.

Он потер руки, словно не сомневаясь, что узнать про эту болезнь больше, чем знает он, невозможно. Затем он прибавил:

— Упомяну также, что лучшее лечение в таких случаях — брак и рождение ребенка. — Он помолчал. — Отец Пенелопы все еще считает ее маленькой девочкой, но Афродита уже одарила ее юное тело теми таинственными чарами, которые покоряют мужчин. И конечно, многие отцы давно подумывают о том, чтобы попросить дочь Тимона в жены своим сыновьям. Ведь она принесет с собой большое приданое — очень, очень большое. Ее мать Олимпия была богата. Архонт же, удачливый судовладелец, еще умножил это богатство.

Пиндар все это время только слушал, как и подобает ученику. Эврифон бросил на него лукавый взгляд и, повернувшись к Гиппократу, сказал самым серьезным тоном:

— Обдумав этот случай, я полагаю, что лечение больной следует поручить Пиндару.

Молодой человек покраснел, и Гиппократ поспешил прийти ему на выручку:

— Со многим из того, что ты сказал, Эврифон, я согласен. Брак может принести пользу Пенелопе. Но не сам по себе и даже не потому, что беременность положит конец тем ежемесячным движениям утробы, которые ты нам описал. Выйдя замуж, она уедет из этого дома, освободится от… — Гиппократ умолк, оглянулся и затем продолжал вполголоса: — Какая-то женщина в шафрановом хитоне подглядывает за нами вон оттуда, с крыши. — Потом с улыбкой добавил громко: — С помощью своей матери Пенелопа скоро поправится. Девочка слишком долго просидела в четырех стенах. Ей следует побольше гулять и заниматься гимнастикой. Я согласен с тобой, что у нее нет эпилепсии. Над ней не тяготеет проклятие богов.

Врачи перешли на дальний конец балкона, где могли говорить, не опасаясь, что их услышат, и Гиппократ сказал:

— Из слов Энея я заключил, что Олимпия — очень странная женщина. Мне кажется, она слишком горячо любит своего сына Клеомеда и слишком мало любит свою дочь Пенелопу.

— Ты меня удивляешь! — воскликнул Эврифон. — Олимпия показалась мне прелестной женщиной, просто обворожительной. Я знаю, что длинные, завитые спиралью локоны давно вышли из моды, но мне они нравятся. У нее очень красивые черные глаза, и она умеет выбрать наряд к лицу. Ну что ж, может быть, все это просто признаки запоздалой весны у Олимпии, да и у меня тоже!

В глазах Эврифона мелькнули веселые искорки, и Гиппократ вдруг понял, что этот сухой насмешливый человек нравится ему, несмотря на всю свою самоуверенность.

— Я должен сказать, — заметил Гиппократ, — что Пенелопу уже лечит весьма почтенный асклепиад, и это делает наше положение несколько затруднительным. Он, конечно, поджидает нас внизу на террасе. Это очень хороший человек, весьма благочестивый: он молится богам о здоровье своих больных и применяет очищения и заклинания. Зовут его Эней.

— Да, я знаю старика, — кивнул Эврифон. — Он гостил у меня в Книде.

'Гиппократ слегка улыбнулся.

— Я боюсь сказать, что лечить так, как он лечит, Эней научился в Сирне. Ведь Сирна лежит неподалеку от Книда, и вы, книдские врачи, многим ей обязаны.

— Сирна! — рассерженно воскликнул Эврифон. — Асклепиады Сирны — чванные глупцы, упрямо цепляющиеся за старину.

— Ну, Эней не так уж плох, — засмеялся Гиппократ. — Тут он, конечно, ошибся, но с кем этого не случается? Правда, лечил он Пенелопу самым глупым образом — запретил ей принимать ванну, касаться коз и даже козьих шкур, запретил есть рыбу и птиц, особенно голубей, петухов и стрепетов; велел избегать мяты, чеснока и лука из-за сильного запаха и не класть ногу на ногу или руку на руку, чтобы ею не могли овладеть злые духи, и еще много такой же чепухи. Она совсем изголодалась, бедняжка.