Сейчас похожую смелость выказывают государственные телевизионные каналы, демонстрируя образцы вольнодумства, вскрывая тайны начала прошлого века и уже – почти – ничего не опасаясь. От собственной неописуемой смелости у них аж дух захватывает и просыпается чувство искреннего самоуважения. Государственный журналист уже неотличим от телевизионного историка, когда широким мазком переписывает прошлое в угоду новому высокому заказчику.
Двадцать лет назад это было честнее, государственная система сохраняла преемственность с 1917 года и ой как могла напомнить о своем революционном прошлом. Так что дозволялось интеллигентничать в разумных пределах и не увлекаться, как говорили и тогда и сейчас – без фанатизма, друзья.
Слишком резкие движения приводили к необратимым и тяжелым последствиям, вплоть до специализированных лечебных заведений, а то и просто зоны, но, конечно, по неполитическим статьям. Только в это время мог отправиться в зону интеллигентный еврейский мальчик, попавшийся на распространении кришнаитской литературы. Ему было мало тихих еврейских забав с поиском самоидентификации и попыткой уехать на историческую родину? Конечно, своим непредсказуемым поведением он насмерть испугал людей с тяжелыми взглядами, так как перестал попадать в клеточку классификационных диссидентских ересей, а следовательно, становился опасен, сигнал поступал в головной мозг и принятое решение всегда оказывалось неотвратимым.
Вот в этой атмосфере, о которой Наум Коржавин сказал, что она невозможна в связи с отсутствием кислорода для жизни, все, что приходило из Америки, было абсолютно истинным.
До сих пор атавизм веры в американскую непогрешимость силен в людях, по праву считающих себя интеллигентами. Мы с решительностью камикадзе бросаемся отстаивать страну, от нас этого не ждущую и зачастую удивленную такой самоотдачей. Американцы совершенные прагматики, и им не понять, что истинные патриоты Америки живут вдали от континента девушки с факелом.
Это не наш недостаток, скорее данность. Долгое проживание в затхлом воздухе вырабатывает инстинктивное стремление к раскрытию окна, а вот что уже окажется там, не столь важно. Два коротких пояснения. Первое – классический советский анекдот. Рабиновича вызывают в ЦК и спрашивают: "А с десятого этажа ради дела партии спрыгнете?" – "Конечно, ведь лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас".
Второе – из личного опыта. Америка насквозь кондиционирована и пролегает в нескольких климатических поясах. Впервые прилетев в прохладный Нью-Йорк, прохожу все формальности в кондиционированном аэропорту имени Кеннеди, оказываюсь в зубодробильно остуженном самолете, летящем в Форт-Майерс, штат Флорида. Прилетаю в столь же охлажденный аэропорт, где меня встречает Джон в шортах, не без изумления смотрящий на мой боекомплект (описание выше). Садимся в его машину, раскалившуюся под солнцем, и я, как всякий советский человек, открываю окно, в уверенности, что на улице воздух-то попрохладнее будет, и меня обдает горячей влагой. Урок: то, что здесь душно, не означает, что там есть чем дышать, ной от этого осознания воздуха не прибавляется.
Не поймите превратно – в Америке есть чем дышать, но это их воздух, их путь развития, прекрасная, построенная ими для них жизнь. Многие наши, приезжая туда на ПМЖ, до сих пор чувствуют себя несчастными, в каждой беседе с туристом пытаясь доказать ненапрасность своего отъезда. Абсолютная глупость. У каждого своя судьба. Кто-то ненавидит Америку за то, что она больше, чем ненавидящий ее, и живет по своим законам, приказывая тебе им следовать, а если ты не хочешь, то заставляет тебя. При этом законы правильные, но иные, они построены на базовых принципах, которые нам чужды уже в силу исторических и моральных особенностей.
Главный из них – уважение к себе и осознание святости закона и равенства всех перед ним. Я часто задаю вопрос, а что лежит в основе современной демократии, и слышу много разного. Мой собственный ответ таков: осознание святости частной собственности, так как в первую очередь закон защищает ее. Именно это лежит в основе юридической пирамиды американского общества, именно на этом основополагающем принципе зиждется и вся философия американского общества и образа жизни. Конечно, для нас это пшик. В России никогда не было никакого уважения к частной собственности, как, впрочем, и собственности, а уважение к закону и правовое сознание всегда заменялось клановым. "Ну как не порадеть родному человечку?" Те из наших, кто пытался побороть общинно-нищенскую психологию, основанную на принципе "все вокруг советское – все вокруг мое", поэтому тащи все, что можешь, в Америке адаптируются быстро, а вот мечущиеся интеллигенты, не уважающие окружающих и погруженные в себя, оказываются на обочине жизни.
Но тогда мы не знали Америки, хотя и сейчас многие ее не знают и пишут дурацкие пасквили об этой великой стране, нахватавшись идиотизмов из красной прессы.
Для нас Америка была страной за окном, свежим воздухом, мечтой, абстракцией.
Каждый американец казался молекулой кислорода. Они об этом не догадывались, зачастую оказываясь не молекулой, а живыми людьми со свойственными им недостатками. Разочарование накапливалось постепенно, и немалую роль в этом сыграли и те иностранцы, которых мы здесь встречали, да и они сами не очень понимали наши ожидания и им не соответствовали.
Вот один из примеров того, какие мы разные. В Америке сейчас судят их прихватизаторов, за нечистоплотность ведения дел в России, наши же Чубайсы – Кохи замечательно себя чувствуют и задействованы не только в экономической, но и в активной политической жизни, продолжая своим присутствием дискредитировать правую идею.
Изменилось чувство к американцам после того, как жизнь лучше не стала, хотя винить надо было бы себя, но это не в нашем характере. Мы-то ведь думали, что достаточно любви к звездно-полосатым и все будет хорошо, оказалось не совсем так. Иностранцы не понимали всего происходящего в нашей душе и ехали сюда с иными ожиданиями.
На заре перестройки каждый приезжавший американец ощущал себя пионером Дикого Запада и миссионером в одном лице. От нашей действительности у них происходило переполнение клеточек головного мозга, и они впадали в благородный ступор.
Любимые шутки были связаны с кириллицей и русскими девушками. Они все никак не могли понять, как можно есть в «ПЕКТОПА» – так звучал ресторан, если прочитать это русское слово по-английски, и каким образом происходит превращение любого тупого урода с долларами в объект вожделения потрясающе красивых молоденьких русских девушек. Очевидные объяснения им в голову не приходили, и, когда девчонки оказывались в статусе жен в США, вот тут-то и приходило прозрение вместе с грамотно проведенными бракоразводными операциями, но не сразу, а лишь по прошествии времени и приобретении нужного опыта. Однако до грустного прозрения время еще было.
Доллар воспринимался как знак надежды, как росток будущего несметного богатства и имел колоссальный магический смысл. Зарплата в долларах превращала тебя в супермена, поднимала по социальной лестнице на неведомые высоты, туда, где нет и не могло быть никого из прошлой номенклатурной жизни с их смешными чеками разных серий в "Березке".
Символ свободы – кооперативы расцветали в совместные предприятия как цветы после дождя при появлении в жизни учредителей любого случайно попавшего в Россию иностранца. О качестве этих гостей нашей родины говорить не очень хочется.
Скажем, были и остаются до сих пор замечательные, увлеченные, честные слависты, которые все мечтали понять таинственную русскую душу. Другие поддались моде и занялись здесь бизнесом, с годами остыли и осели в больших компаниях. А кто-то вернулся в свое американское захолустье с багажом ярких воспоминаний, пережитых венерических болезней и русской женой.
С одним из таких романтиков я познакомился году в 1989-м, его звали Роберт, и он чем-то напоминал героя голливудского фильма. Что-то щелкнуло в его американской душе и, бросив богатых родителей и размеренную жизнь, он в один прекрасный день оказался во Владивостоке, где решил придать актуальности своему знанию русского языка, проехав на поезде до Москвы.
Мой близкий друг хорошо знал девушку, которая позже стала женой американца, так что в какой-то момент мы все оказались в одной компании.
В Москве стоял компьютерный бум, все деловые бегали и пытались купить и продать пару контейнеров экстишек, а вот Роберт мог их купить у себя дома, что превращало его в золотого мальчика. Путем сложных комбинаций он оказался на приеме у Иосифа Орджоникидзе, в ту пору уже чиновника, и поразил всех тем, что за все время беседы на русском языке так и не опустился до использования нормативной лексики. Мат стоял такой, что сделка провалилась. Роберт был огорчен, но осознал, что язык поезда несколько отличается от языка общения в официальных кругах.