Читать интересную книгу Упрямцы - Полина Вилюн

из простыней вездесущие Клавдюшкинские ноги, Ирка подобрала выпавший из брюк бейджик.

А ведь так и не познакомились вчера, – подумала Ирка, – на личности не переходили, вдруг оказалось, что местоимения «ты» вполне достаточно для полноценного общения.

– Клавдюшкин И. – доверительно поведал Ирке бейджик, блестя ламинированным бочком. – Самый Главный по Кредитам в Том Самом Банке, в котором у тебя, Ирка, дура набитая, теперь завелся и подрастает здоровенький и крепенький кредит. И, пониже, размашистая подпись, которую Ирка уже однажды видела и накрепко запомнила – такую витиеватую загогулину и захочешь забыть – не сразу получится.

От хлопка входной двери содрогнулись стёкла в дорогих стеклопакетах, подпрыгнул стоявший на столе тонкостенный итальянский стакан и спавший счастливым сном честного человека Клавдюшкин.

Сука! – вопили на Клавдюшкина с зеркала косматые чёрные буквы. Классики с красной помадой не получилось, так как из писчих принадлежностей в сумочке у Ирки обнаружилась только тушь.

– Так даже страшнее, – решила Ирка.

– Хорошо, не убила, – подумал, окончательно проснувшись и обнаружив послание, Клавдюшкин, – а ведь могла во сне и подушкой придушить. Славная всё-таки женщина, – заключил он и поплёлся отмывать зеркало.

Глава 3

Ирка ворвалась в размеренные Клавдюшкинские будни, как сигнальная ракета в чёрную южную ночь – где-то грохнуло, жахнуло, всё враз залило цветным светом – и бесследно растворилось в окружающей темноте, оставив в глазах мельтешение ярких точек. Клавдюшкин был с детства привычен к своей ночи, неплохо в ней видел и ориентировался, особенно не переживал по поводу отсутствия света, а тут вдруг как ослеп. Разом. Раньше вокруг была темнота, а теперь вдруг не стало совсем ничего.

Ирка ушла, и через прореху, оставленную ей в мироздании, ушла Клавдюшкинская прежняя жизнь.

Клавдюшкин, не привыкший к неожиданностям и не знающий, как на них правильно реагировать, на всякий случай загрустил. Прибрал дом, помыл посуду, позвонил на работу, взял больничный, обещал зайти предъявить врачу свои травмы и принести справку. Работа была согласна отпустить И. Клавдюшкина и так, без справки. Работа даже посоветовала Клавдюшкину недельку отлежаться, благо не выбранных за год отгулов у него накопилось на некрупный отпуск. Клавдюшкин поблагодарил работу и повесил трубку.

Потом долго сидел напротив зеркала, вспоминал чёрные косматые буквы, водил пальцем по стеклу. Жалел, что стёр. Жалел, что не узнал ни имени, ни адреса, ни номера телефона. Не понимал, где искать. И как. И надо ли. Недоумевал, чем провинился. Иркино появление породило в Клавдюшкине больше вопросов и сомнений, чем предыдущие десять лет его жизни.

Пока Клавдюшкин грустил, его работа получала за него по шапке от Всяких Важных Инстанций и от Ирки лично. Иркин платёж вернулся на родной счёт, невесть откуда взявшийся кредит был аннулирован с извинениями и пламенными заверениями, что «больше никогда» и «виновные понесут заслуженное наказание». Ирка была в меру кровожадна и решила, что виновные, пожалуй, уже понесли всё, что были способны вынести. Смилостивилась. Победно улыбнулась. И ушла.

Казалось бы, в этот момент пути Ирки и Клавдюшкина, нечаянно столкнувшиеся на мгновение, снова начали медленно, но неумолимо расходиться в разные стороны…

Ирка состояла сплошь из вихров, веснушек и ехидства. Она не просто была остра на язык, её языком можно было резать металл и плавить камень. Вихры – каштановые, дикие, всегда были настроены против. Из принципа. Стояли насмерть. С ними можно было либо смириться, либо снять под ноль, что Ирка периодически и грозилась сделать. Веснушки же были крошечными, тёмно-коричневыми и очень интеллигентными. Собственно, они – это всё, что было интеллигентного в Ирке.

В отличие от Клавдюшкина у Ирки не было ни мамы, ни бабушки. Ирка с самого детства жила с папой. Папа воспитывал её сообразно с тем, как в его представлении выглядели гипотетические воспитанные девочки. Баловал, как умел. Иркины Аленькие цветочки принимали причудливые формы, часто хищные и плотоядные – дочкин террариум был предметом жгучей зависти городского зоопарка. Ирка клянчила анаконду, папа возражал, что такому зверю нужны вода, простор и движение, а у них дома уже есть один зверь, которому нужны простор и движение – и это папа.

К двадцати пяти годам Ирка умела вполне сносно стрелять – из духовой трубки, рогатки, пращи, воздушки и папиного пистолета, в том числе и по движущейся мишени, неплохо читала следы, метала ножи и дротики. Говорила на языке зверей – могла заклясть кобру, переубедить барана, взглядом и парой слов вернуть любой пьяной скотине человеческий облик. Однажды папа случайно забыл её одну на даче и уехал в командировку. Пятиклашка Ирка решила, что папа подарил ей праздник. Неделю выживала по принципу «богаты, чем Бог послал», добрый Бог послал чай в пакетиках, воду в колонке, плохо огороженные огороды вокруг и гостеприимную соседку.

Мастерски мухлевала в карты. Изобретательно материлась. Случись война, иметь на своей стороне одну Ирку было бы если не полезнее, то точно веселее, чем десяток половозрелых мужчин-айтишников с виртуальным БФГ наперевес. Ирка с реальной рогаткой была куда убедительнее.

При всей своей нечеловеческой крутости Ирка была потомственной женщиной – визжала и лезла на стол при виде мыши (кормление той части Иркиного террариума, в чей рацион входили мыши, автоматически легло на папины широкие плечи. Вместо анаконды), падала в обморок при виде крови, и в тяжелые армейские ботинки или кроссовки носила розовые носочки с единорогами. Природа иногда приходила и брала своё.

Глава 4

Из прострации Клавдюшкина выдернул стук в дверь. Всем своим естеством он устремился на звук, уже рисуя в воображении вернувшуюся Ирку, но вчерашний кофе сработал как агент «оранж» в джунглях Вьетнама – верхний слой Клавдюшкина под его воздействием уже осыпался, а открывшаяся нежная мякоть была ещё очень ранима. Поэтому вместо того, чтобы метнуться к двери одним прыжком, как гордый гепард, пришлось позорно скакать хромым козликом. Не удосужившись заглянуть в глазок, Клавдюшкин рванул дверь на себя.

За дверью обнаружился здоровенный хмурый амбал.

– Григорий, – представился амбал, и, подвинув Клавдюшкина плечом, прошёл мимо него в квартиру.

– Иван, – запоздало ответил на приветствие Клавдюшкин.

– Иван, значит. Ну что ж, хорошо, – амбал окинул два метра Клавдюшкина оценивающим взглядом и угнездился в том кресле, которое вчера занимала Ирка, – ну, рассказывай… Иван.

Всё это очень, очень странно, – решил Клавдюшкин и судорожно сглотнул – воздух, вдруг ставший плотным и тягучим, застрял где-то в трахее по пути к лёгким и напрочь отказывался двигаться дальше. Вся Клавдюшкинская безмятежная, стратегически правильная и тактически безрисковая жизнь, начиная со школы и заканчивая вечером вчерашнего безумного дня, внезапно оформилась в прозу и неостановимым потоком слов выплеснулась прямо