Читать интересную книгу Любовь Ксении Дмитриевны - Николай Никандров

– Конечно, – тише и с сокрушением продолжала Гаша. – Я понимаю, вам при советской власти плохо…

– Ничего подобного! – горячо возразила Ксения Дмитриевна, и в ее темных глазах зажглись мучительные огоньки. – Я бы и при советской власти чувствовала себя хорошо, если бы не любовь к подлецу! Меня любовь к подлецу губит! А против советской власти я не имею ничего. Ведь я никогда не была монархисткой и сейчас со многими нововведениями коммунистов вполне согласна.

– Какая любовь? К какому подлецу? – испуганно округ лила зеленые глаза Гаша.

– Разве вы не помните моего мужа?

– Геннадия Павловича? Молодого барина? Как не по мнить! Тоже хороший был человек, обходительный…

– А оказался подлецом! – вставила Ксения Дмитриевна и изобразила на лице гримасу отчаяния: – Пять лет притворялся, на шестом году прорвался!

– Что так? – спросила Гаша и вдруг догадалась: – Он вас бросил?

Ксения Дмитриевна глубоко вздохнула. Потом, с иронической усмешкой, с язвительными кривляниями ответила:

– Да. Мы "разошлись", "по доброму согласию", "без скандала", "тихо", "культурно". И, разойдясь, мы решили "для прочности развода" тотчас же разъехаться в разные города. Он остался в Харькове, где мы с ним проканителились последние два года, а я перебралась в Москву.

– Вот не ожидала, что вы с Геннадием Павловичем ког да-нибудь разведетесь! – удивилась Гаша. – Так хорошо жили!

– Я тоже этого не ожидала, – сказала печально Ксения Дмитриевна. – Когда сходились с ним, думала – будут одни розы, а оказались одни шипы. Да, Гаша, много вынесла я за эти годы, очень много…

И она кратко рассказала обо всех своих послереволюционных злоключениях…

…Революция отняла у нее небольшой домик в Москве, маленькую дачку под Москвой. И ничего этого она не жалеет: раз отобрали – значит, так нужно. Ее муж, Геннадий Павлович, тогда же лишился места, так как фабрика, на которой он служил химиком, остановилась. У нее с ним начались семейные нелады, ежедневные крупные разговоры по самым мелочным поводам. Что ни день, то он становился все раздражительней, придирался ко всяким пустякам, на каждом шагу попрекал ее, что она, окончившая "разные дурацкие гимназии", ничего не умеет делать, не знает никакой профессии, не в состоянии зарабатывать, интеллигентка, барыня, привыкшая пользоваться трудом домашних прислуг. Себя же он вдруг вообразил "новым человеком", "созвучным эпохе", надел высокие сапоги, кожаный картуз, ввел в обиходную речь неприличные слова, называл себя "черной костью", "простым рабочим", "человеком физического тру да", будучи на самом деле по происхождению дворянином, а по профессии инженером-химиком. "Прошло то время, когда женщина ловила мужчину и делала его своим мужем одной своей внешностью, пикантностью. Теперь, после Октябрьской революции, женщина берет нашего брата чем-то другим…"

– Ну да, – сказала Гаша, инстинктом женщины сразу принявшая сторону женщины. – Значит, пока вы имели кое-что из имущества, вы были хорошие для него, а как, благодаря революции, потеряли все и остались ни с чем, так стали вдруг плохие!

– И вот, – закончила свою скорбную повесть Ксения Дмитриевна, – без мужа, без средств, без работы, без квартиры и, что самое ужасное, с безнадежной любовью к подлецу, брожу я теперь по Москве и брожу. С помощью старых московских друзей надеялась устроиться на какую-нибудь работу, отыскать для жилья какую-нибудь каморку. Но пока все безуспешно. Как попала сюда, на Трубный рынок, – сама не знаю. Вот купила фунт квашеной капусты, – взяла она со скамьи подмокший кулек и перевернула его на другой бок, – думала тут, на бульваре, поесть ее…

– А вы поешьте, – смутилась и почему-то покраснела Гаша. – Или лучше пойдемте ко мне обедать.

– Нет, спасибо, – отказалась Ксения Дмитриевна. – Есть мне не хочется, меня просто на кисленькое потянуло… Я не столько голодна, сколько утомлена. Не спала несколько ночей подряд. У меня нет своего угла. Комнаты нет. В Москве без больших денег невозможно достать себе комнату. И сегодня я ночую у одних, завтра у других, сегодня сплю на роскошной постели с пружинным матрацем, завтра валяюсь на голом полу в проходном коридоре, на сквозняке…

– Ксения Дмитриевна! – вскричала Гаша жалостливо и заморгала густыми рыжими ресницами. – Да ночуйте вы у меня! У меня все-таки просторно: две комнаты, калидор, кухня. И постелить есть что, и укрыться найдется чем.

– Спасибо, Гаша. Подумаю об этом. А вы замужем?

– Да. Вышла замуж. За того, помните, за Андрея, который тогда ко мне на кухню приходил.

– Помню, помню, – сощурила глаза Ксения Дмитриевна, припоминая. – Интересно, как вы с ним живете? Расскажите.

– Чего рассказывать-то, – сконфузилась Гаша. – Я не знаю, чего рассказывать. Нет ничего такого рассказывать.

– Рассказывайте, рассказывайте, – подбодрила, подтормошила ее Ксения Дмитриевна.

– Ну, поженились мы с ним… – начала Гаша, в смущении оторвала от обертки своей покупки клок белой бумаги, ском кала его в кулаке, бросила под скамью. – Ну, он вскорости после этого сдал экзамен на шофера… – оторвала она еще клочок оберточной бумаги, смяла в руке и бросила туда же. – Ну, он поступил в гараж Наркомздрава… Он на машине ездит, я на машинке шью на больницы белье… Шить хорошо выучилась… Ну, живем мы с ним, с Андреем, конечно, хорошо, обои довольные, он получает, я получаю… Ну, народили двоих детей, на детей тоже не можем пожаловаться, дети все-таки хорошие, слушаются, боятся, две девочки, одной годочек, другой три… Уже все рассказала, – вздохнула Гаша утомленно и подняла лицо: – Вот пройдемте сейчас к нам, тогда сразу все увидите, как мы живем. Пойдемте?

– Нет, Гаша, – соображала Ксения Дмитриевна. – Се годня я никак не могу. Сегодня я должна проехать по железной дороге за город, на одну подмосковную дачку, навестить старых друзей, у которых в этот приезд в Москву еще не была. Вот хорошие люди! Может быть, они помогут мне устроиться. Я рас считываю прогостить у них всю неделю. А в будущее воскресенье я с удовольствием зашла бы к вам.

– Ну смотрите же, не обманите!

– Нет, нет, Гаша. Непременно зайду. Мне самой интересно.

Они распрощались.

И – одна с промокшим кульком кислой капусты, другая с голубым атласом в изорванном свертке – пошли в разные стороны, обе насколько обрадованные встречей, настолько по чему-то и подавленные ею.

Зачем, для какой, собственно, цели они заговорили друг с другом? Не лучше ли было бы сделать так, как это делается теперь: притвориться не узнавшими друг друга и пройти мимо?

Кто знает, что за человек теперь Гаша? Кто знает, что за человек теперь Ксения Дмитриевна? Ведь в тот промежуток времени, в который они не виделись, прошла социальная революция.

II

– Ксения Дмитриевна! Дорогая! Наконец-то! – приветствовала гостью рослая, одутловатая, важная на вид, седовласая дама в очках, кормившая с крылечка дачки кур. – Давно пора, давно! – поцеловалась она с Ксенией Дмитриевной, держа в одной руке старый умывальный таз с просом, а другой обнимая вокруг шеи молодую женщину. – Совсем забыли нас! Нехорошо так делать, нехорошо! Но лучше поздно, чем никогда!

– Я много раз порывалась к вам, Марья Степановна, но все не удавалось собраться, – проговорила Ксения Дмитриев на, тронутая теплой встречей. – Вы знаете, как разбрасывает Москва?

– Чего же мы тут стоим? – хорошо улыбнулась ей под стариковскими очками Марья Степановна и выплеснула курам из дырявого таза остатки проса. – Тип-тип-тип… Пройдемте в комнаты.

Они поднялись по ступенькам на крыльцо дачки. Вся дач ка – бревенчатая, с затейливой резьбой, с мезанинчиком в два крохотных оконца – походила на игрушечный домик в русском стиле из кустарного магазина.

– Очень хорошо, что пришли, очень хорошо, – обняла хозяйка гостью за талию и пропустила ее вперед себя в дверь. – А то к другим ко всем, слышим, заходите, а к нам нет. Думаем: не обиделись ли вы на нас за что-нибудь?

– Что вы, Марья Степановна, – проговорила гостья с не естественной от вечной внутренней боли улыбкой. – Разве я могу когда-нибудь обидеться на вас? Вы были самая близкая подруга моей матери, знаете меня с пеленок.

– Да, да, – вздохнула Марья Степановна, уже войдя в полутемную комнату. – Ваша покойная матушка, умирая, завещала мне заботиться о вас. И я всегда рада, чем смогу, помочь вам.

– Благодарю вас, Марья Степановна, благодарю, – повторяла растроганно гостья и после яркого уличного света приглядывалась к полупотемкам низкой комнаты.

– Боречка, поздоровайся, Липочка, поздоровайся, – наставительно произнесла Марья Степановна, проходя мимо своих внучат, мальчика лет восьми и девочки лет пяти, нагорбленно сидевших с широко раскинутыми локтями за большим столом в столовой.

Боря, с желтым костлявым лицом и мутными глазами, держал в левой руке вырезанного из старого журнала Илью Му ромца на коне, а в правой ножницы с обломанными концами, похожие на рачьи клешни.