Читать интересную книгу Ретроспект: Эхо - Виктор Моключенко

- Выходи, служивый, чего меня пужаться? Я вреда не сделаю.

Брама, поняв что они обнаружены, со вздохом выполз из кустов, на всякий случай перетягивая грозу на грудь.

Дед заинтересовано посмотрел на внушительную босоногою фигуру, скользнул глазами по оружию, и перевел глаза на Шуню, что пошатываясь и хватая руками ветки вышел вслед за Брамой.

- Как я погляжу, тебя змеюка угостила? Эка их здесь расплодилось к бисовому батькови! Да вы садитесь, чего столбами стоять? Болота гляжу, помесили вы, сынки, изрядно, в ногах ведь правды нет.

- Дедушка, извиняюсь, что не по отчеству, а что вы тут делаете, в этих проклятых болотах?

- Да живу я тут, сынки, что же еще тут можно делать.

- Как так живете, а как же змеи и прочие страшилища? – Брама, потряхивая обожженными о жестянку пальцами, ловко вскрыл консервы ножом и, не спрашивая, пододвинул одну деду.

- Так ить за десять лет можно привыкнуть. Человек к чему только не привыкает, сынки, и к страшилищам можно привыкнуть. Если их не трогать, то и они не трогают.

- Десять лет? – Шуня вытаращив глаза на диковинного деда, вновь прислоняясь к камню – вы тут жили десять лет? Один?

- Ну да – он понюхал консервы и одобрительно кивнул - так и живу. После аварии на станции многие тута остались, в тридцатикилометровой зоне, почитай одни только старики, а кому мы еще нужны? Так и живем себе помаленьку даже после конца света, войну ить пережили и конец света тоже переживем.

Брама вытянул флягу, разлил по кружкам и протянул деду:

- Ну, держи, дед, извини, что не по имени. Не представляли нас.

- Да чево там. Митрич я, так все и зовут - дед Митрич.

Они выпили, дед зычно занюхал в рукав, одобрительно крякнул:

- А вы сами кто будете, сынки, откуда такие?

- Я Брама, а это Шуня.

- Брама? Ты глянь, и впрямь брама – в плечах косая сажень. А сынка-то где укусила гадина?

- Да тут и угостил василиск. Едва ноги унесли.

- Василиск? А, каменщик. Ну да, большущий и лютый дюже. Погодь, есть у меня тут…

Дед потянулся за тощим узелком, развязал, оттуда пахнуло травами, и он вытянул диковинный корешок.

- Пожуй, это живик-корень, от каменщика первое средство. Да ты не боись, думаешь коли болотник, то у меня и души нет?

Брама рывком отскочил от костра и вскинул грозу.

- Ух, какой! – кашляючи засмеялся дед – да ты не бойся, небось, баек всяких наслушался? Ну да, болотник, изломало меня жизнью, и разве ж я виноват, что после конца света у меня, на старости лет, вместо руки такое вот отросло?

С этими словами из левого рукава, распрямляясь словно крыло летучей мыши, выглянула внушительная шипастая коса, на изгибе которой сжимала и расправляла пальцы ладонь.

- Думаете, оно мне надо, сынки, или просил я это? А меня никто не спрашивал ить, отросла и все.

С этими словами он спрятал косу в рукав, потирая озябшие ладони.

- Вот так оно быват, и не просил и не молил – сама появилась, а мне после этого хоть в землю живым. Но душ я не гублю, и человечины не ем. Это бурлаки, которые здесь валандаются, напридумали и под сто грамм рассказывают.

Брама осторожно присел и положил автомат возле себя.

- Митрич, ты учти – стреляю я метко, так что не шали!

- Дык куда уж мне, детей только пужать, да козе траву косить.

- Какой козе? – пуще прежнего удивился Шуня, и осторожно взял предложенный корешок.

- Обыкновенной, рогатой, о двух, значится рогах, али головах. Тьфу ты… туды ее в качелю, кто ее стерву теперь разберет, сколько у нее рогов, а сколько голов? Молоко дает и то хорошо. Зона она не только по людям прошла, скотину ведь тоже не миловала. И бегает теперича Манька, траву щиплет, да морлоков отпугивает. Вредная, хоть плачь, как ускачет шельма на болота, а мне ее потом ищи день-деньской. Вот и чапаю за ней потихоньку. А ей что? Прыг-скок, с кочки на кочку, да и хвостом помахала.

- А вы, Митрич, хорошо эти места знаете? – Брама, не спуская с деда глаз, осторожно разлил остатки из фляги.

- Знаю, как не знать? Ежели вперед – то на Припяти выскочите, только худо там - от радиации не продохнуть, а если назад – он указал узловатой палкой, то аккурат к Шельману выйдите.

Брама аккуратно выскреб остатки с банки, с сожалением положил на землю:

- К Шуману?

- Ага, к нему самому, да и кто его знает, Шуман он тама, али Шельман – прохфесур он и есть прохфесур. А вам туды надо?

- От своих мы отбились, когда из Развязки уходили. Знаете где это?

- Как же не знать? – в сердцах сплюнул болотник – шпиёны американские и сюда заходили и многих на хуторке избили. Нелюди говорят, мутанты вы. Только разве сами они люди, в малых дитев стрелять? Ну, значится, не вышли обратно они уже с болот, куда таких супостатов отпускать живыми.

- Елки моталки! А ведь правда, не добили мы их тогда... знать бы… – Брама сжал руки и гроза жалобно заскрипела.

- Вон оно как, служивый. Ну, тогда помогу вам, отчего не помочь сынкам-то? Мне и самому к Шельману надо было.

- А коза ваша как, Манька? Если василиску попадет? – заинтригованный диковиной, спросил, жуя корень Шуня.

- Дык кто ему виноват? Сам попадет, сам пусть и спасается! Не родился тот змей, которого Манька сожрать бы не смогла.

- Так она что, змеев у вас ест? – Брама опешил от такого известия о прожорливости рогатой скотины.

- Это уж как соизволит – снимая шапку, поскреб голову Митрич – когда хочет траву, когда хочет змеев. За ними, шельма и бегает. Сядет на тропу напротив самой трясины и мекает жалобно, они к ней сползаются, а чего ей еще надо?

- Япона мама… - прошептал потрясенный Брама – десять лет в Зоне и думал, что все про нее знаю, а тут оказывается, нет зверя страшнее козы.

- Ну, спасибо вам, сынки, за хлеб-соль, ну и за фронтовые сто грам. Одевай, Брама батькович, обувку, и пойдем, солнце еще высоко – он приложил к глазам ладонь – к вечеру в аккурат дойдем к профессуру в его значит апартаменты.

Шуня встал, с удивлением обнаружив, что от былой слабости не осталось и следа, а Брама, отойдя от деда на порядочное расстояние, быстро одел чуть просохшую обувь, подхватил рюкзак и удобнее перехватил автомат.

- Автомат у тебя чудной, Брама батькович, не шмайсер часом? Партизанил я, помнится, в этих местах, бывало, у фрицев отбирали и воевали потом ими. У самих ить одна винтовка на троих и много ей не навоюешь.

- Это из-за Периметра, с большой земли.

- Дивны дела твои, Господи! Неужто вспомнили и о нас? Думал уж помирать скоро, и так и не дождусь к людям. Я ведь хоть и болотник, а все равно ведь человек, и тянет иногда и с живой душой перемолвиться, а не только с козой да змеями.

- Погоди помирать, Митрич, какие твои годы? Еще и на нашей улице праздник будет, Зона она тоже не вечна.

Дед оглянулся и, сокрушенно кивая, посмотрел на Браму:

- Все верно говоришь, только иные ить не уходят, а так и остаются тут насовсем. Раньше сколько народу здесь было - даже на заброшенном хуторе, все уходить не хотели, отцовские дома оставлять, могилки. Но кто спрашивает? Прибрала Зона. Кто сгинул, другие вовсе людьми перестали быть. Зона, она ведь не сразу, сынки, стала. Сначала конец света был, земля с небесами местами по сто раз по дню менялось, огонь плыл, горело, как в преисподней… вспоминать страшно. Не смотри, Брама батькович, что я старый да седой, но даже мне страшно становится, как вспомню. Тварюги эти, страшилища – это ить все наше земное, это все  понять можно, и пережить…

Болотник печально вздохнул и вдруг прытко припустил вперед, меся болото изношенными, старыми, как и он сам, сапогами. Шуня изумленно взглянул на плюгавого дедка и побежал вслед за ними, стараясь не упустить в тумане. Тут ведь так, отстанешь и все, ждать никто не станет, а если станет позже искать, то может и не найти. Прошлое исчезает быстро - мгновение и оно покрывается туманом, исчезая за поворотом. 

- 02 -

 Люди замерли, всматриваясь в клубящуюся муть, потом Схима подал знак, и все осторожно поползи вперед. Снаряжение было подогнано заранее, чтобы ничего не звенело и не терлось. Зона быстра на расправу, малейший звук выдавший присутствие может вынести приговор. Смертельный приговор, иных она не выносит. Слабые и немощные тут не выживают, таков уж этот край – смертельно-опасный, и вместе с тем притягательно-неповторимый хищной, чуждой красой мерцающих аномалий, тяжелых пластов клубящегося серого тумана и раскаленного багрового неба. И совсем не верилось, что все это - тихая мирная благополучная Украина, на просторах которой кто только не бывал, и кто только не воевал, начиная от набегов печенегов и прочих тюрок и заканчивая американским спецназом с авианосца «Теодор Рузвельт».

Инцидент с высадкой спецназа в Севастополе замяли, списали на ошибку, представив в глазах мировой общественности, как оплошность командования и засбоившие приборы, взбесившиеся в одночасье, потерявшие ориентиры, показывая сразу несколько магнитных полюсов. Самолеты, шедшие в тот роковой день над Черным морем, посадить удалось только чудом. Они полностью ослепли, потеряли ориентир в необычно плотной облачности, идя без приборов и связи с землей моля о помощи. Но обошлось без жертв, все благополучно приземлились на резервных аэродромах, но вот о Севастополе такого не скажешь. Он исчез с лица земли, в одночасье оказался стерт, смят исполинской силой, а потом вернулся постаревший сразу на несколько столетий, брошенный и безлюдный. Изотопный анализ показал, что он стал старше сразу на триста лет. Опустевший город оцепили войска и объявили зоной аномального бедствия. Страну охватил многомесячный траур, даже США принесло свои извинения, в конце концов, не каждый день оно теряло авианосцы такого класса у берегов страны антагониста. Предъявлять претензии и ноты протеста они не стали, у самих рыльце оказалось в пушку по самую макушку. Правительство СССР закрыло на это глаза и приняло соболезнования, выразив ответную скорбь об исчезнувших моряках с авианосца, предоставив спутниковую панораму исчезающего в гигантской водяной линзе «Теодора Рузвельта». США могло сколько  угодно говорить о вышедшем из-под контроля оружии нового класса, но, заминая инцидент о вторжении в территориальные воды СССР и высадки десанта в Крыму, втихую сняло с вооружения многие ракеты стратегического назначения. Двадцать восьмое августа тысяча девятьсот девяносто первого года стало новой отметкой в истории. Аномальный всплеск зафиксированный многочисленными спутниками как СССР так и других государств, передавал одну и туже панораму – постаревший загадочным образом Севастополь пуст. США пришлось пойти на многие уступки и потерять свои позиции на международной арене. Некоторое время оно пыталось продвигать через ООН идею совместного исследования причин второй Чернобыльской катастрофы и возникшей Зоны, расширившейся в несколько раз, но СССР заявил: подобные заявления расцениваются как вмешательство во внутренние дела страны. Это дало новый виток холодной войны, ведшийся в основном на уровне финансов и идеологии. Выпущенные в сторону СССР стратегические ракеты, едва не спровоцировавшие начало третьей мировой войны, вызвали всеобщее охлаждение народных масс к идее «мирной демократии» и процветания с соблазнами «развитого капитализма». К тому же, коммунизм стал стремительно приобретать человеческое лицо, с идеи обезличивания масс перейдя к идее развития индивидуальности. Дал ли этой идее первичный импульс акт внешней агрессии, или это заслуга нового руководства страны, но реформаторы стали спешно восстанавливать экономику, перестраивая ее на рыночный уровень с коммунистическими принципами.