Он не договорил, потому что дверь открылась, и вошел господин, о котором было доложено. Он был явно удивлен, что застал
Фалькенрида не одного, как, вероятно, ожидал, но последний не обратил на это никакого внимания.
— Господин Эгерн — секретарь посольства фон Вальмоден, — представил он их друг другу.
Юрист с холодной вежливостью поклонился и занял предложенное место.
— Я уже имел честь встречаться с вами, господин майор, — заговорил он. — Как адвокат вашей супруги в бракоразводном процессе я имел удовольствие лично видеться с вами.
Он остановился и, казалось, ждал ответа, но майор Фалькенрид только молча утвердительно наклонил голову. Вальмоден вдруг стал очень внимателен; теперь ему стало понятно странное раздражение друга.
— И сегодня я представляю интересы своей бывшей клиентки, — продолжал адвокат. — Она поручила мне... Я могу говорить не стесняясь? — и он многозначительно посмотрел на Вальмодена, но майор коротко ответил:
— Господин фон Вальмоден — мой друг и посвящен в дело. Прошу вас не стесняться.
— Итак, моя клиентка после многих лет отсутствия вернулась в Германию и, разумеется, желает видеться с сыном. Она уже обращалась к вам по этому поводу письменно, но не получила ответа.
— Я полагал, что молчание было достаточно красноречивым ответом. Я не желаю этого свидания и не допущу его.
— Весьма резкий ответ! Во всяком случае госпожа фон Фалькенрид...
— Вы хотите сказать — госпожа Салика Роянова? — перебил его майор. — Насколько мне известно, вернувшись на родину, она снова взяла свою девичью фамилию.
— Не в этом дело. Речь идет только, о законном желании матери, в котором отец не может и не должен ей отказывать, даже если закон безоговорочно отдал ему сына.
— Не должен? А если я все-таки откажу?
— То вы превысите свои права. Но я попросил бы вас спокойно обсудить дело, прежде чем так решительно отказывать. Никакой приговор суда не в силах до такой степени лишить прав матери, чтобы ей можно было отказать даже в свидании с единственным ребенком. В данном случае закон на стороне моей клиентки, и она обратится к нему, если мое требование будет отвергнуто.
— Пусть попробует, я готов и на это. Мой сын не знает, что его мать жива, и пока не должен знать этого. Я не хочу, чтобы он виделся и говорил с ней, и сумею помешать этому свиданию. Я не изменю своего решения ни при каких обстоятельствах.
Это было произнесено тоном, не терпящим возражений; лицо Фалькенрида покрылось сероватой бледностью, а голос звучал глухо и грозно. Адвокат понял, что дальнейшие старания будут бесполезны, и пожал плечами.
— Если это ваше последнее слово, то моя миссия окончена, и нам остается принять свои меры. Весьма сожалею, что побеспокоил вас.
Он раскланялся с такой же холодной вежливостью, как и в начале визита.
Едва за ним закрылась дверь, Фалькенрид вскочил и возбужденно зашагал взад и вперед по комнате. Несколько минут в комнате царило тягостное молчание; наконец Вальмоден проговорил вполголоса:
— Этого не следовало делать! Салика едва ли согласится с твоим отказом; она и тогда упорно боролась за ребенка.
— Но я остался победителем; надеюсь, она этого не забыла.
— Тогда речь шла о том, кому достанется мальчик, — возразил Вальмоден, — теперь же мать просит только свидания, и ты не можешь воспрепятствовать ей, если она решительно потребует этого.
Майор резко остановился, и в его голосе послышалось нескрываемое презрение.
— После того, что было, она не посмеет требовать. Салика хорошо узнала меня еще тогда, когда мы разводились. Она побоится вторично доводить меня до крайности.
— Но она может попытаться тайком достичь того, в чем ты ей отказываешь.
— Это невозможно; дисциплина в нашем заведении слишком строга, и она не сможет ничего сделать, о чем бы я сразу же не узнал.
Вальмоден с сомнением покачал головой.
— Я считаю ошибкой с твоей стороны упорно скрывать от сына, что его мать жива. Что будет, если он узнает это от посторонних? И когда-нибудь да придется же ему сказать об этом.
— Может быть, через два года, когда он самостоятельно вступит в жизнь. Теперь он еще школьник, почти ребенок, я не могу рассказать ему о драме, когда-то разыгравшейся в отцовском доме.
— Так будь, по крайней мере, начеку. Ты знаешь свою бывшую жену и чего можно от нее ждать. Боюсь, что для этой женщины нет ничего невозможного.
— Да, я знаю ее, — с горечью сказал Фалькенрид, — и именно поэтому хочу оградить от нее своего сына. Он не должен дышать воздухом, отравленным ее присутствием. Я осознаю опасность, которая грозит нам с возвращением Салики, но, пока Гартмут возле меня, бояться нечего, потому что ко мне она не приблизится, даю тебе слово!
— Будем надеяться, — ответил Вальмоден, вставая и протягивая на прощанье руку. — Но не забывай, что наибольшая опасность кроется в самом Гартмуте; он до последней клеточки сын своей матери. Я слышал, послезавтра ты собираешься с ним в Бургсдорф?
— Да, он всегда проводит осенние каникулы у Виллибальда. Сам я, вероятно, пробуду там только один день, но в любом случае мы приедем вместе.
Вальмоден ушел, а Фалькенрид снова остановился у окна; его взгляд по-прежнему мрачно устремился на серые облака тумана.
«Сын своей матери»! Эти слова все еще раздавались в его ушах, но ему не было надобности слышать их от кого-то; он сам давно знал это; и именно от этих мыслей образовались такие глубокие морщины на его лбу и он так тяжело вздыхал. Он был из тех людей, которые смело встречают опасность, и уже много лет со всей своей энергией боролся с этим злополучным наследством в крови своего единственного ребенка, и боролся напрасно.
2
— А теперь серьезно прошу вас прекратить подобные бесчинства, потому что мое терпение, наконец, лопнуло! За последние три дня в Бургсдорфе все перевернулось вверх дном, будто все с ума сошли. Гартмут от макушки до пяток начинен шалостями, и как только срывается с узды, которую его папаша, по правде говоря, натягивает довольно туго, с ним нет никакого сладу, а ты, как дурак, всюду слепо следуешь за ним и послушно исполняешь все, что взбредет на ум твоему господину и повелителю. Славная парочка, нечего сказать!
Этот монолог весьма громким голосом произносила госпожа фон Эшенгаген, владелица Бургсдорфа, сидя за завтраком с сыном и братом. Большая столовая, расположенная на нижнем этаже старинного помещичьего дома, представляла простую, без всякого убранства комнату, из которой стеклянные двери вели на широкую каменную террасу, а оттуда в сад. Дюжина стульев с высокими спинками чинно, точно гренадеры, вытянулись в ряд вдоль стен; тяжелый обеденный стол и два старомодных буфета дополняли обстановку, очевидно, служившую уже многим поколениям. Предметов роскоши, вроде обоев, ковров и картин, не было; здесь довольствовались тем, что получали в наследство от предков, хотя Бургсдорф принадлежал к числу богатейших имений страны.