Читать интересную книгу Музыка моего сердца - Лев Рубинштейн

Теперь представьте себе Новый мост в году тысяча семьсот девяносто втором.

Париж был похож на военный лагерь. Барабаны стучали на северном и южном берегах реки. В июле этого года ударила пушка и по всему Парижу было объявлено, что отечество находится в опасности. Белые армии наступали на столицу с севера и востока.

Франция была в опасности. Париж был в опасности. Революция была в опасности. Народ был в опасности. Город был наполнен добровольцами в войлочных шляпах с кокардами. На Новом мосту вместо фокусников на каждом шагу можно было увидеть штыки, тесаки и барабаны. Здесь сновали молодые парижане в красных колпаках, смуглые марсельцы с усиками, суровые бретонцы, с лицами, словно вырезанными из дерева.

Вы слышали про манифест герцога Брауншвейгского? Там было сказано, что Париж будет взят и «полностью уничтожен»!

Уничтожить Париж! Представляете себе? На это способны только австрийцы, короли, аристократы, тираны, враги свободы и нации! Французы, братья! Как? Неужели мы допустим врага в сердце страны?..

Но об этом дальше. А теперь о двух толстяках, о двух винных бочках, о двух жителях Парижа. Одного из них звали Луи Бурбон. Он был королём Франции и жил во дворце Тюильри. Занимался он тем, что тайно сносился с врагами нации и ждал появления белых войск. Звали его на Новом мосту «господин Вето», потому что он имел право «наложить вето», то есть запретить любой закон, принятый Законодательным собранием.

У «господина Вето» была жена, которую, естественно, звали «госпожа Вето». Вы, наверно, слышали о ней? Это была королева Мария-Антуанетта, прирождённая австриячка и белоручка, ну, одним словом, это была та самая королева, которая, узнав, что у парижан нет хлеба, заметила с улыбкой: «Если у них нет хлеба, пусть едят печенье…»

Французы, граждане и гражданки! Когда враг рвётся к сердцу страны, можно ли допустить, чтоб в самом сердце гнездились предатели? И, однако, это было так: в сердце Парижа, во дворце Тюильри, ткалась паутина измены…

Довольно! Поговорим о другом толстяке, о другом Луи — о Луи Малуэтте, скрипаче из секции Арсенала, которого знали оба берега реки, и северный и южный. Обычным местом его выступлений был Новый мост.

Дядюшка Малуэтт играл на скрипке самоновейшие песенки и раздавал тексты. Не было такого события, про которое дядюшка Малуэтт тут же не сочинил бы песню.

Конечно, это были не какие-нибудь особенные песенки — это были простенькие напевы французских городков и деревень. Вы могли бы услышать эти напевы и до дядюшки Малуэтта где-нибудь в Шампании или Блуа вечером на площади, перед кабачком «Трёх сердец» или «Красного петуха». Да вы наверно слышали такие песенки?

Сохраню свою свободуИ причудливый свой нрав…

Эти песни бродячие музыканты играют на скрипке или на волынке, а молодые люди отплясывают, сильно пристукивая каблуками и размахивая шляпами, на которых развеваются пёстрые ленты.

Но дядюшка Малуэтт вовсе не повторял эти песенки буквально. Он их изменял, присочинял к ним новые мотивы, соединял две песни в одну, придумывал новые слова. И это уже были не простецкие провинциальные запевки, а парижские песни года 1792-го, где отражались все события, все перевороты, всё дыхание столичной улицы…

Пойдёмте, пойдёмте на Новый мост!

Вот дядюшка Малуэтт, в кафтане табачного цвета, в толстых коричневых чулках и башмаках с пряжками. На голове у него старомодный парик с косичкой и буклями. Помилуйте, он музыкант, он артист, он должен одеваться с достоинством. И хотя стоит он на обыкновенном ящике из-под мыла, но вид у него такой, как будто он даёт концерт перед знатоками.

Знатоки на Новом мосту одеты в длинные штаны разных цветов — то цвета щёк стыдливой девицы, то цвета носа закоренелого пьяницы, то цвета рук речного лодочника. Но у всех у них обязательно ярко-красные пояса из широкой материи, обёрнутые вокруг талии по пять раз, а на головах красные повязки, концы которых задорно свешиваются на ухо. Они слушают музыку, не выпуская изо рта трубку. Они даже пляшут с трубкой в зубах. Они вынимают изо рта трубку только для того, чтобы подхватить припев старой песни:

Только в пляс пустилась я,Коли́-кола́-коле́тт,Пляшут все мои друзья,Коли́-кола́-коле́тт…

Дядюшка Малуэтт делает хитрое лицо и прибавляет дребезжащим голосом:

Если есть за пазухой патрон,А за поясом надёжный пистолет,Жди гостей Луи-Вето Бурбон,Ах, коли́-кола́, коли́-кола́-коле́тт!..

«Коли́-кола́, коли́-кола́…» Скрипка пиликает, молодцы в красных повязках и девушки в коротких юбочках отплясывают, взявшись за руки:

Станцуем карманьолу, выходи, любезный друг,Станцуем карманьолу мы под скрипки тонкий звук…

Но довольно про скрипача. Расскажем теперь про его помощницу.

Сами понимаете, что плясать под одну скрипку не слишком удобно. Топот сапог заглушает этот нежный инструмент. Поэтому дядюшка Малуэтт завёл себе девочку с бубном.

Девочку звали Мари-Бланш. Это была смуглая особа лет десяти, с чёрными продолговатыми глазами, которые вспыхивали, как фонарики, когда Мари-Бланш веселилась.

Она била в бубен в такт песне, в особенности когда начинался пляс. Она лихо чеканила ритм, а когда дядюшка кончал песню, бубен гулко звучал один. Мари-Бланш играла то тихо, то громко, то грозно, то вкрадчиво, то рассыпчато, то строго. Бубен гремел, тарелочки звенели, каблучок стучал… О, это была мастерица своего дела!

Когда пляска кончалась и листовки с текстом были розданы, Бланш брала шляпу скрипача и, скромно приседая перед каждым знатоком в длинных штанах, собирала монеты. Ибо искусство нуждается в поощрении.

Знатоки называли Мари-Бланш «азиаткой» за её продолговатые глаза. Её, улыбаясь, брали за подбородок перед тем, как опустить монету в шляпу. На Новом мосту все знали, что она осталась без родителей.

Её мать умерла в день взятия Бастилии, а отец был убит на Марсовом поле в 1791 году.

Да, он остался там, на поле, среди людей с красными знамёнами, которые требовали, чтобы короля лишили короны и чтобы все французы были равны. Они шли и пели «Аристократов на фонарь!». Грянул залп, за ним другой, и толпа смешалась. Несколько сотен тел осталось лежать под облаком белого дыма, которое медленно таяло в вышине, потому что день был безветренный.

И вот в секции Арсенала, на улице Фоконье, появилась девочка в рваной юбочке, и первый, кого она встретила, был толстяк Малуэтт.

— Эй, послушай, девица, — сказал толстяк. — Как тебя зовут?

— Мари-Бланш, мсье…

— Нехорошо, Мари-Бланш, нехорошо… Кто разрешил тебе пить вино в таком возрасте?

— Я не пила вина, мсье…

— Почему же ты покачиваешься да ещё хватаешься руками за стену?

— Видите ли, мсье, — пролепетала Мари-Бланш, — я уже сутки ничего не ела…

Малуэтт высоко поднял свои густые брови.

— Ты хочешь сказать, что ты голодна? Где твои папа и мама?

Мари-Бланш объяснила. Малуэтт произнёс дрогнувшим голосом:

— О, моё бедное дитя… Оливье! Послушай, Оливье!

Перчаточник Оливье появился на пороге своей мастерской, вытирая руки о фартук.

— Мой друг Оливье, эта девушка сутки ничего не ела. Её отца убили на Марсовом поле.

— Убили на Марсовом поле? — прогремел Оливье. — Эй, все, кто слышит! Здесь сирота, её отца убили на Марсовом поле! Все сюда!

Улица мгновенно наполнилась народом.

— Бедненькая, — причитали женщины, — её папу убила австриячка!

— Соседи, граждане, вот жертва аристократов!

— Надо её накормить! У меня остался суп от вчерашнего обеда! У Жюли есть жареный картофель! О небо, её чуть не уморили голодом!

— Девочка, ты татарка или китаянка? Из какой ты секции? Неужели у тебя нет родственников?

— Ах, чёрт возьми, если у неё нет родственников, — решительно сказал Оливье, засунув руки за фартук, — так мы все будем её родственниками! Мари-Бланш, улица Фоконье берёт тебя в дочери!

Так Мари-Бланш поступила на попечение граждан секции Арсенала. Её кормили поочерёдно то в одном доме, то в другом. Жила она у Оливье. Дядюшка Малуэтт пытался научить её играть на скрипке, но успехи она делала ничтожные.

Однажды к дядюшке Малуэтту пришёл в гости молодой человек в белом парике с лентой и высоком цилиндре с пряжкой. С виду это был щёголь, но его знала вся секция. Это был поэт Мари-Жозеф Шенье.

— Поэты, видите ли, это особый народ, — объяснял перчаточник Оливье, — они, знаете ли, иной раз не умеют и ведро воды налить из помпы, но они сочиняют стихи. Для того чтоб сочинять стихи, надо иметь талант. Попробуйте-ка вы сочинить стихотворение. Что у вас получится? «Королева, ступай налево…» Э нет! Поэты иной раз целую неделю не спят из-за одной рифмы. Я это знаю, потому что я сам когда-то пробовал сочинять стихи, но у меня ничего не получилось, и я занялся перчатками.