Невольно оглядываюсь, ища в толпе родные лица. Маму или папу. Не знаю, зачем я это делаю, ведь понимаю, что никто не придет. Но я глупая. Я всегда была глупой.
Есть одно важное правило. Люди считают, что если будут верить в тех, в кого верить не стоит, это обязательно им воздастся свыше. Мол, все мы меняемся, можно и потерпеть, и понадеяться, и подождать. Но все эти страдания в пустоту - полная лажа, потому что не надо терпеть. Не нужно строить из себя великомучеников. Если человек дерьмо - он дерьмо. И твоя вера в него, ничего не изменит. Она не сделает тебя лучше, и она не припишет тебе дополнительные баллы, которые ты потом вдруг вытащишь из кармана на Страшном Суде и вручишь Богу.
Сделай себе одолжение - не жди от людей чего-то. Они такие, какие есть, и ты их не исправишь, как бы ни старался, и как бы сильно в них ни верил.
Мне кажется, я строю иллюзии насчет своих родителей уже целую вечность. И мне жутко больно, когда они меня разочаровывают, пусть я и не хочу это признавать. Но, на самом деле, это не их проблема и не их вина. Я сама виновата, потому что я - глупая. Я жду, когда ждать нет смысла, а не они.
Внезапно кто-то наваливается на мои плечи, и я громко чертыхаюсь.
- Сад ты мой цветущий! - Верещит мне на ухо Кори и хохочет. Ненавижу, когда он меня так называет. Умничает ведь. Узнал, что фамилия "Баумгартен" означает: деревья в саду, и теперь при каждом удобном случае выделывается. - Ты чего такая кислая?
- Нет, я сладкая.
- Ммм, еще и колючая. Смотри, Стейси сейчас выплюнет легкие! Она реально ревет, или у нее началась аллергия?
- На тебя у нее аллергия, а людям вообще-то грустно.
Я хихикаю, обхватываю друга за плечи, и мы медленным шагом плетемся в сторону домов. Живу я рядом, Кори всегда меня проводит, пусть потом и бежит к своему братику, чтобы посмотреть, как тот девок снимает. Сам-то Кори - монах. Целовался пару раз, да и то с мандаринами. А Уильям - ну просто Вильгельм Завоеватель. Девушек Янгстауна ему было мало, и тогда он пропал на целый год, чтобы переспать со студентками Принстона. Я слышала эту историю уже столько раз, что у меня сводит все тело, и пена изо рта вдруг начинает литься, едва кто-то в разговоре упоминает о Нью-Джерси.
- Знаешь, я ведь скучать буду.
Я гляжу на смуглое лицо друга и почему-то не хочу шутить. Мы идем по тропинке, по которой ходили сотни раз до моего дома, и до меня вдруг доходит, что больше этого не будет. Что Кори Гудмен не проведет меня после занятий, что мы не будем хохотать аж до слез над мусорщиком Бади, который вечно ставит пакеты так, что они валятся вниз, и из них объедки выкатываются обратно на дорогу. Кори не расскажет мне истории о своем ненаглядном брате, а я не разревусь на его плече после очередной ссоры с предками. Да, ничто больше не повторится. Все осталось позади, и мы идем вперед все медленнее, ведь не хотим заканчивать то, что вроде бы только началось.
Мне становится страшно. Я должна быть взрослой, а я еще подросток, который изо всех сил сжимает руку лучшего друга в надежде, что все это неправда. Что он никуда от меня не денется. Грудь вздымается от горячего воздуха, который застревает у меня где-то в горле. Я прикусываю губы и, наконец, отвечаю:
- Я тоже буду скучать.
- А писать будешь?
- Было бы откуда писать, ведь я еще не уезжаю.
- Все будет в порядке, Реган. Тебя примут на работу в Йель.
- Меня учиться туда не приняли, а тут прям стажироваться разрешат. - Я говорю так уверенно и решительно, хотя внутри надеюсь, что друг прав, и у меня все получится. - Ты когда уезжаешь? Когда начнется великий тур по местам славы Вильгельма Завоевателя?
- Сегодня вечером. Уилл все устроил, даже с предками договорился, хотя я знаю, что ему наплевать на их мнение. Он бы все равно укатил на своем старом Додже.
- И я бы укатила куда угодно, лишь бы подальше от родителей.
- Да уж. А их не было на церемонии? - По улице проносится гудок автомобиля, и мы видим, как из окон кричат краснолицее ребята, размахивающие квадратными шапками. Не думаю, что они адекватные. Все мы любим безумства, но радоваться тому, что закончился университет, что ж в этом хорошего? В смысле - и что дальше? Работа? Семья? Смерть?
Я встряхиваю волосами и выдыхаю.
- Да, они не пришли. Но я не удивлена, это было бы дико. В конце концов, там никто не раздавал бесплатную выпивку. Так что церемония - отстой.
- Ага, - как-то жалобно усмехается Кори. Когда мы говорим о моих родителях, он не может нормально себя вести, вечно корчится и жмется, будто у него штаны застряли где-то в промежности. Добрый мальчик. Но сейчас плохо быть добрым. - Ох, Реган, садик ты мой цветущий, только представь, что мы больше не вернемся на семинары. Что я больше не буду стоять перед твоей дверью в январе, пока ты ищешь свои любимые джинсы...
- А я не буду притворяться твоей мамой, когда ты прогуливаешь физкультуру...
- И мы не будем зависать в "Френзи"...
- Ты все равно не любишь эти йогурты.
- Зато ты любишь.
Он кривит губы, а я крепче его обнимаю, потому что жутко, ну просто нереально его люблю. Кори Гудмен - неотесанный, сумасшедший мальчик, который в первый же день выделился из толпы, когда отказался носить университетскую форму, потому что она не просто зеленая, а блевотно-бирюзовая. Я тоже отказалась, и нас отправили к деканше. Нас и еще одного парня, имя которого не хочу произносить. Там мы с Кори и познакомились, пока ждали эту каргу - она, кажется, во все горло орала по телефону на своего мужа. Нам все равно пришлось носить эту форму, но мы всячески над ней издевались. То я надену юбку как топ, то Кори обрежет брюки под капри.
Неожиданно я понимаю, что мы оказываемся напротив моего серого дома. Запах тут стоит тяжелый. Паленой травы и жаркого лета. Дышать сразу становится трудно, но, что странно, отнюдь не из-за этого. Я вновь смотрю на друга и протяжно выдыхаю. Он мнется и перекатывается с ноги на ногу, будто бы не знает, что сказать. Я тоже не знаю. Поэтому не спешу удивить его красноречивой тирадой, а просто прижимаю к себе.
Кори сцепляет руки за моей спиной.
- Без тебя жизнь будет совсем другой, Реган Баумгартен.
- Ты единственный человек, который так красиво произносит мое имя.
- У меня было много времени, чтобы потренироваться.
Я зажмуриваюсь. Сжимаю его узковатые плечи и вздыхаю. Не хочу признавать, что на глазах слезы. Глупости какие! Я не плакала уже так давно, не разревусь и сейчас.
Отстраняюсь и грозно свожу брови.
- Пиши мне, услышал? Я, может, никуда не уеду. Останусь тут на веки вечные, а ты все равно пиши. Даже из своего тура, даже потом, когда переедешь в Индиану в этот, как его, в Ивансвиль.