Читать интересную книгу Выход 493 - Дмитрий Матяш

«Ему бы отдохнуть, — подумал Андрей, подсчитав в уме, сколько же суток Илья Никитич ходит в наряды. — Вчера на восточной, позавчера на юго-западной… Дня три точно, может, даже и все четыре, хотя должен был лишь дважды за неделю».

Смысл этого самоистязания Андрею не был ясен, понял он лишь одно — долго тот так не протянет. А Стахов, будто услышав, о чем думает его малолетний подчиненный, приложил последние усилия, чтобы согнать с себя явные симптомы усталости. Провел ладонью по лицу, закрыв глаза, встряхнул головой, потом быстро заложил ленту в пулемет и, клацнув затвором, повернулся к салаге с прежним строгим видом.

— Стрелять из этой штуковины умеешь? — указал он на пулемет.

— А то как же, Илья Никитич, — обиженным голосом ответил новичок. — Не первый раз в наряде.

— Во как? Это куда же ты в наряды ходил-то? — насмешливо прищурился Стахов.

Андрей посмотрел на висящую за спиной комбата карту Укрытия, наклеенную поверх никому не нужной живописи в деревянной раме, и на мгновенье призадумался. Там была схема Укрытия, издали напоминающая нарисованное двухлетним ребенком солнце — неровный круг и отходящие от него шесть лучей. Это были тоннели с промежуточными шлюзами, из которых три жирных луча — это транспортные: северный, восточный и юго-западный, и три тонких — узкие штольни: северо-западный, западный и юго-восточный. Последние раньше служили вентиляционными шахтами, но когда фильтры убрали за ненадобностью, их стали использовать как дополнительные выходы наружу.

— Да только на «юзу» уже раз десять с начала лета в наряд ходил, — как можно бойче ответил Андрей, предполагая, что дежурство в юго-западном кордоне послужит для Стахова отличной рекомендацией. — А на восточный и «юву» раз двадцать, наверное.

— И что? Хорошо на «юзе» спится? — ужалил его ветеран. — Ты только мне не рассказывай, почем в Одессе рубероид, ладно? Знаю я эти ваши дежурства на «юго-западке»: две машины в сутки впустите-выпустите, а потом Тромбон спит и вы все спите. Дозвониться к вам все равно что на тот свет. — Стахов махнул рукой. — Сколько раз стрелял по живым целям-то?

— Ну если на заставе, то раз сто, наверное, — удвоил свои истинные показатели Андрей.

— Сто, говоришь? — задумчиво повторил комбат. — Значит, вот что. На пулемет тебя пока не поставлю, подстрахуешь если что со своей пшикалки, — кивнул он на Андреев укороченный АКС. — А придет «Резвый» где-то часа через два, тогда, может, и постреляешь. Понял?

Андрей нахмурился, отложил свой автомат в сторону и облокотился на мешок, давая понять, что ожидал-то он от первого своего наряда на «северке» немного больше, чем просто «подстраховать со своей пшикалки». Сделать это он мог и на любой другой заставе. Конечно, сказать об этом вслух не посмел. Тем более не стоило наглеть после того, как проштрафился, уснув на посту. Кто его знает, какие мысли бродят в голове начальства? Передумает Стахов, и все. Потом лишь отпишется в рапорте: мол, боец уснул на посту, был наказан, выдворен с целью отбывания наказания за заслон и там… Кто же думал, что так получится — пропал!

А ведь что самое главное, Стахову-то ничего не будет, его даже судить не станут — таких не судят, а его, Андрея, сожрут те черви, что пожирают трупы расстрелянной на заставе нечисти — их же просто в шлюз выбрасывают, трупы эти, а через час от них уже ничего не остается… И, представив себе, что, подняв заслон, его могут не найти, Андрей весь скукожился и громко засопел, всячески пытаясь отогнать от себя дурацкие мысли.

Илье Никитичу было уже за сорок. Он, конечно же, был строгим, а иногда и излишне жестким в отношении воспитания новобранцев, но большинство из тех страшных слухов, что о нем ходили, были всего лишь выдумками, сочиненными как раз для таких случаев. Выбрасывал бойцов он в промежуточный шлюз всего лишь несколько раз, и было это уже так давно, что и сам он толком не помнил, кого и за что наказывал. В основном мог врезать по шее или схватить новичка за шиворот и швырнуть куда подальше. И как бы там это ни называлось, но оно действовало. В следующий раз они сто раз подумают, утверждал Стахов, прежде чем присесть у костра и начать мечтать черт знает о чем. На кордонах для них нет ящика с мечтами, только с патронами, дровами и продпайком.

Большую часть своей жизни Илья Никитич провел на заставах Укрытия. Так уж тут заведено, в этой подземной империи выживших, что перед каждым трудоспособным мужчиной стоял выбор: либо военное ремесло, либо «научка» (если есть задатки для изучения точных наук и дальнейшей работы в лабораториях), либо «гражданка». Но последнее, несмотря на свое мирное название, вовсе не работа в теплом офисе или вращение баранки. Это обработка земли, это тщательный уход за едва продирающимися из грунта чахлыми, бледными растениями, это рутинная работа на фермах и в металлургических цехах. Другого здесь не дано. Стахову как потомку военачальников в третьем колене даже в страшном кошмаре не могло привидеться, что он вспахивает землю, ухаживает за скотом или работает на фабрике, изготовляющей топливо для машин. И дело не в том, что он боялся труда, презирал хозяйственную работу или чурался провонять коровьим дерьмом, нет. И даже родословная, о которой он, по сути, так мало знал, здесь была ни при чем. Призвание свое он почувствовал, когда впервые взял в руки оружие. Вот оно — его орало и его молот, его хлеб и его суть.

Нет, он не видел себя славным воином, завоевывающим мир, не мечтал стать притчей во языцех, не грезил о подвигах и геройстве, не думал, боже упаси, об условиях жизни лучших, чем заслуживает обычный работяга. Илья Никитич считал себя лишь маленькой боевой единицей, ставшей препоной на пути нежити к миру, в котором еще теплится жизнь. Видел себя эдакой спичкой, воткнутой в желоб, по которому стекаются в их жилище всяческие нечистоты. Вот он, а вот его дружина — такие же спички, десятки, сотни спичек, которые стоят в ряд, плечом к плечу, готовые грудью принять все те напасти, что ниспошлет им немилосердная судьба. Готовые сломаться, лишь бы не пошатнуться, не быть снесенными тем потоком грязи, что несется из сточных труб отравленного мира в их дома, к их больным детям, изможденным тяжкой работой старикам и женам, в чьих глазах больше не находилось места для надежды, любви, огня. В которых уже много лет лишь потухшие поленья и пепел.

Его удел был предопределен еще с того самого дня, когда его, десятилетнего, родители, находясь уже здесь, в Укрытии, передали пожилой паре и попросили присмотреть, пока у них не закончится совещание… Но совещание тогда закончилось стрельбой. Из администрации в тот день под простынями с бурыми пятнами вынесли множество трупов, среди которых были и его родители.

А спустя шесть лет Стахов получил свой первый, самый глубокий шрам, тянущийся от левой брови через все лицо и до мочки правого уха. Это было его первое дежурство на северной заставе.

— Поднимай первый заслон, — будничным тоном скомандовал Стахов, и юноша с многозначительным видом ткнул пальцем в большую прямоугольную кнопку с цифрой 1 на контрольном блоке, прикрепленном к стене за их спинами.

— Едет! — радостно доложил Андрей, чувствуя, как его пробирает мелкая дрожь.

Он ждал этой минуты целые сутки. Как назло, сегодня в северном направлении не выезжала ни одна машина, а две приехавшие перед «Монстром» ничего занятного не привезли. Каран и Стахов о лучшем и не мечтали, а вот Андрею и Рыжему, тоже впервые попавшему в наряд на северную, становилось скучновато.

Андрей был наслышан о творившихся здесь ужасах, однако застава влекла его к себе неудержимо, как тянет к спрятанному на чердаке сундуку, в котором находится то нечто, о чем и спрашивать-то запрещено, не говоря о том, чтобы посмотреть. В детстве разные страшилки об этой заставе ему рассказывала бабушка, дабы он, играя, не приближался к тоннелю, обозначенному магической буквой С. Но это, конечно же, не действовало, и к тоннелю он все же подходил, дабы хоть вполуха послушать те таинственные звуки, которые из него долетали. Иногда там стрекотал пулемет, иногда кто-то протяжно скулил, иногда ревел голодным медведем, иногда кричал от боли, а иногда даже тишина была такой осязаемой, такой натянутой, такой липкой, что больше не нужно было никаких звуков, чтобы почувствовать дыхание смерти.

Позже бабушкины страшилки стали больше походить на правду, особенно когда рассказчиком был его школьный друг Олег, отец которого сам заступал в наряды. А повзрослев, Андрей понял, что это и не выдумки вовсе. На северную заставу постоянно нападали всевозможные твари: и хорошо знакомые, и совсем неизвестные, отдельные особи и целые стаи. Иногда после таких атак приходилось собирать изуродованные, нередко начисто лишившиеся конечностей тела, а то и вовсе сгребать в целлофановые мешки кровавое месиво. Но для юношей лучшего способа самоутвердиться нельзя было и сыскать.