А на поверхности Мураками пользуется еще большим успехом. В книжном магазине «Москва» на Тверской вывешена картонка с именами лидеров продаж: Дарья Донцова и Харуки Мураками. Что за сладкая парочка! Трудно измыслить более тотальных антагонистов – не на уровне исполнения даже, на уровне намерения – а результат один. Массовый успех, который у нас до сих пор принято считать чуть ли не публичным позором для уважающего себя литератора.
В России нравиться читателю – стыдно. А Мураками русскоязычному читателю нравится, плохи его дела. Глядите на картонку, радуйтесь чужому унижению: «Лучшие продажи июля» (октября, февраля, далее – везде). Да-да, я знаю, как создаются эти самые «лучшие продажи»; знакомые дилеры дружественных издательств рассказывали мне, что авторы получают шанс установить такой рекорд лишь в том случае, если их книги раскладываются в торговом зале неким особым, хитроумным образом, но я не верю, что успех определяется одной лишь стратегически верной расстановкой книг. Необходимое, да, но не достаточное условие. Экономист из меня никакой, но правомерность тезиса: «спрос определяет предложение» – вполне очевидна.
Значит – что?
Значит, на книги Харуки Мураками есть спрос. Значит, пришло его время. Значит, по улицам городов русских бродят нынче читатели Мураками, потенциальные и уже состоявшиеся, на радость издателям, переводчикам, книготорговцам и – в первую очередь – себе. Кто они, откуда взялись в таком перевернувшем книжный рынок количестве, зачем пришли, чего хотят, чем дело кончится и сердце успокоится – отдельный вопрос. Вернее, множество вопросов.
Оно ведь как получается. В середине девяностых книги Харуки Мураками еще были вполне себе Литературой, с большой буквы «эль». То есть коммерческого успеха не имели вовсе. Роман «Охота на овец» был переведен Дмитрием Ковалениным, выложен в Интернет и после долгих злоключений издан на деньги таинственного инвестора, одного из первых поклонников Мураками – имя его до сих пор неизвестно, зато подвиг воистину бессмертен. В бумажной обложке со страшненькой картинкой будущий культовый роман лежал на издательском складе, занимал полезную площадь. Вкладываться в рекламную кампанию издательство не намеревалось. Нет уж, провал так провал. Доктор сказал – в морг, значит, в морг. Меня, помню, дружным, доброжелательным хором отговаривали – не покупать, в подарок не принимать «Охоту на овец». Дескать, зачем тебе эта невнятица?
Мне же «невнятица» полюбилась с первого взгляда, по целому ряду сугубо внутренних причин (нынешний массовый читатель тоже любит тексты Мураками по целому ряду внутренних причин, не сомневайтесь). Помню, мне показалось удивительным, что книга так и не стала модной (я точно знаю: таких, как я, много, куда больше, чем можно вообразить, и эта почти наивная уверенность – залог моего звериного чутья на успешных авторов). Но вообразить грядущий рыночный успех обаятельного японца и мне оказалось не под силу. Когда пять лет спустя Харуки Мураками вернулся на российские книжные прилавки в новом качестве Самого Лучшего В Мире Опустошителя Читательских Сердец И Кошельков, мне тоже показалось, что это как-то слишком.
В чем, собственно, дело? В том, что «Амфора» и «Эксмо», в отличие от провалившей первое пришествие Мураками «Азбуки», умеют работать с литературой такого рода, иными словами, адекватно оформлять, популяризировать и продавать интеллектуальную беллетристику? Вероятно, и это тоже, да. Но основную маркетинговую работу проделало, как ни странно, время. За эти годы мы как раз успели проводить безбашенные, исполненные в духе «балаган-нуар», российские девяностые, байки о которых сейчас как раз благополучно превращаются в мифы и легенды, и вступить в нулевые. Оглядеться, обжиться, затосковать.
Нулевые – они ведь у нас не «ревущие», не «штормовые», не разгильдяйские даже. Пустые, хуже того, опустошающие – в полном соответствии с нумерологической подсказкой. Умеренно сытые, умеренно гламурные, офисные нулевые, достаточно утомительные, чтобы не нашлось сил на веселый мятеж, но недостаточно, чтобы заглушить грызущую тоску по несбывшемуся, которая, как известно, в пиве не тонет, в папиросах не горит, а музыкой да любовью только кормится. В такой обстановке потенциальный читатель Мураками растет, как репей в черноземе, сам собой, без сторонних (и даже внутренних) усилий. Потому что чем дальше в нулевые, тем больше лирический герой Мураками похож на зеркальное отражение читателя. Тот, кто не обнаружит сходства, вряд ли станет жертвой его обаяния – это не только предмета разговора, но вообще почти всех читателей и книг на свете касается, за редким, всегда драгоценным исключением.
«Мураками-бум» в России – явление скорее закономерное, чем удивительное, но при этом труднообъяснимое. Просто вдруг время пришло, так бывает. Лирический герой Мураками (читатель, перелопативший все, что успели перевести и издать, вряд ли мог не заметить, что центральный персонаж всегда по сути – один и тот же) оказался очень удачным «героем нашего времени». Исключительным нигилистом – но не в традиционном понимании этого слова, а в принципиально новом. Нигилизм – он ведь мимикрирует много быстрее и успешнее, чем, скажем, конформизм. Внутренний бунт требует куда более стремительных и точных формулировок, чем пассивное смирение перед обстоятельствами, вот и приходится крутиться, чтобы уследить за новейшими веяниями времени. Вслед за Григорием Сковородой лирический герой Мураками может сказать о себе: «Мир ловил меня, но не поймал». Или даже так: «Мир ловил меня, поймал, разглядел, содрогнулся, завизжал от отвращения и выбросил на фиг», – это уже я кривляюсь, но доля правды в моей шутке превышает допустимую дозу.
И вот еще, кстати. Актуальную сейчас форму нигилизма раздраженные обыватели нередко называют «инфантильностью», и это прекрасное определение. Тот, в ком внутренний ребенок сильнее внутреннего взрослого, совершил невозможное, сам себя вывел тихонечко ночью из глупого города Гаммельна в свою персональную неизвестность. А за неимением волшебной дудки насвистывал, небось, под нос какую-нибудь старую песенку всеми, кроме нас с Мураками, забытой американской рок-группы, не иначе.
Эх.
Покончив с лирическим отступлением, вернемся к лирическому же герою Мураками. С ним ведь вот еще какая прекрасная беда приключается: пока он с тем или иным успехом прячет личико и прочую усталую тушку от текущей реальности, его то и дело ловит какой-то совсем иной, скажем так, «потусторонний» мир. Это, конечно, лишает комфорта, с боем, почти насильственно добытого в сражениях с обыденностью, но придает бессмысленному в общем бытию «непойманного миром» некий дополнительный, магический смысл. Глушит, стало быть, метафизическую тоску; экзистенциальный ужас, правда, лишь усугубляет, ну и бог с ним, где наша не пропадала?.. От романа к роману персонаж Харуки Мураками все глубже увязает в восхитительном этом болоте. Почти сторонний наблюдатель за чудесным в «Охоте на овец» и прочих книгах этого цикла, он становится, строго говоря, практикующим шаманом в «Заводной Птице» и, наконец, демиургом в романе «Страна Чудес без тормозов и Конец Света».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});