хлопков фейерверка разбудили засыпающего Черникова. На обратном пути из туалета он остановился перед включенным телевизором, который вдруг смолк. Вместо праздничной картинки голубого огонька, с какой-то сверх реальной отчетливостью, транслировалась изображение непонятной поверхности, по всей видимости, пола, и было просто такое впечатление, что вместо экрана в телевизионном ящике возникла дыра. И протянутая рука Черникова действительно не ощутила твердь стекла, а проникла, просунулась, провалилась вовнутрь…
Он пролез через эту дыру, прополз, тем более что по ту сторону телевизор как бы стоял на полу. Это было какое-то огромное помещение без потолка и стен. Спортзал, павильон киностудии? Пустой цех для постройки аэробусов? В метрах двадцати от его телевизора «Панасоник» стоял на полу без ножек еще один телевизор какой-то старой советской марки. Да это был, судя по надписи черно-белый «Рубин» из 70-х годов. Из той породы советских приемников собираемых на разных заводах по одному конструктору, с небольшими выкрутасами по дизайну.
Черников как бы логично включил этот телевизор. Там тоже шел голубой черно-белый огонек. Такое ретро канала «Ностальгия», где пела Зыкина в наступающим 1976. Черников прислушался, присмотрелся и замер перед этим уже знакомым эффектом — вместо экрана, вместо транслируемой картинки возникла дыра, в какую-ту полутемную комнату. По ту сторону экрана был виден интерьер квартирки — неприбранная комната даже без новогодней елки. Пьяный мужик храпел на диване, на столе без натюрморта расположились бутылка водки, огурчики, колбаса, и что-то еще на вид не очень съедобное… Пожилой мужчина спал, похрапывал, и спал так надежно и непробудно, что Черников уверенно полез в телевизор, ввалился на полотняный ковер. В нос ударил запах чужого жилья. Телевизор восстановил трансляцию праздничного концерта. Ведущие улыбались, шутили… Черников крадучись, прокрался к двери, в прихожей споткнулся о табуретку, потом отомкнул дверь. Замок был английский, и Черников заблокировал собачку. Дверь поджал какой-то тряпкой (бархоткой для чистки обуви), и теперь оказавшись в подъезде, спускался вниз, вниз, с четвертого оказывается этажа на первый. И подъезд был не кишиневский, хрущевский, а просторный, сталинской постройки, с отопительными батареями между лестничными пролетами, и потому можно было догадаться, что этот населенный пункт расположен где-то глубоко на востоке, возможно и за Уралом.
Он толкнул подъездную дверь с тугой пружиной и обжегся, глотнув морозного воздуха.
Здесь была зима, так зима. Он стоял в пустынном дворе. И все было так трезво отчетливо, по-настоящему. Спортивная хоккейная площадка с едва расчищенным льдом, и неоновый свет уличных ламп, и снег, снег — слежавшийся давно наступившей зимы.
Он в тапочках дошел до угла дома и даже прокатился по накатанной до черного льда дорожке и поспешил назад.
Он вернулся в подъезд, застрял между 3 и 4 этажами у батареи, и каждый раз вздрагивал, когда на лестничных площадках внизу и вверху открывались двери.
На пятом этаже хлопнула дверь, раздались громкие голоса. Спускались вприпрыжку — две старшеклассницы с коньками в руках и их одноклассник, гремевший по ступеням полозьями уже надетых канадок. Они, наверное, договорились, так встретить новогоднюю ночь.
Одна из старшеклассниц покосилась на Черникова. «Подумаешь — незнакомый стоит старичок, греется. Может быть, приехал в гости, а может, кому-то пришел отпраздновать. Плохо там стало ему от самогона, шампанского. Вот и стоит, правда в странных тапочках и свитере».
Когда внизу за ними шандарахнула дверь в подъезде, Черников тоже начал спускаться и снова вышел на улицу. Он сейчас не торопился и оглядывал все округ. Расположение домов, и в каких окнах горит свет, и какие снеговые кучи там дальше во дворе. Он видел следы от собак и другие протоптанные тропинки, и даже след от ковра, который выбивали перед новым годом.
В середине двора был залит каток. Сейчас он был плохо расчищен, у ледяного бортика валялся металлический щит с рукоятью, и парень поднял этот щит. Попробовал с разбегу скрести лед, чистил его от слежавшегося снега. Девчонки присоединились к товарищу, с двух сторон решили подсобить ему, втроем толкали металлический скребок, и вначале разгон был хорош, и несколько метров преодолели с ветерком лихо, а потом железка споткнулась, и вся компания полетела кувырком, а потом и с хохотом.
«Они смеются, они живые, и я живой стою здесь, а время остановилось, времени больше нет…» — Черников еще подумал, что он, конечно, живой, если ему так холодно.
Он вернулся к подъезду.
Перепрыгивая через две-три ступеньки, забыв про возраст, пенсионер поднялся наверх, прокрался в комнату, но прежде, чем нырнуть в телевизор, Черников удосужился покрутить каналы, дергая хрупкую ручку переключателя, а вторую руку держал, просунув ее в экран. Убедился, что на любом канале при любой вещание или не вещание, он волшебно насквозь мог пронизывать кинескоп. Он залез в телевизор, стараясь его не сдвинуть, и теперь лежал на полу в этом зале — ангаре — павильоне, потом почувствовал отсутствие оброненного ТАМ тапка. И так анекдотично, наверное, возникла на той стороне экрана (на фоне поющего Лещенко), рука Черникова поднимающую утерянную «вьетнамку».
Самое удивительное (а может и не самое) он обнаружил, что вылез из 1976 года через другой телевизор. Еще один телик Рубин 106 появился в этом пространстве.
С каждой новой ходкой в павильоне возникал новый телевизор?
Он подошел к своему «Панасонику». Все было в порядке — обратная дорога была открыта в Кишинёве-2000.
Глава 3
Еще длилась новогодняя ночь миллениума, за окном продолжали взрываться с отсроченным свистом петарды, а Черников, то и дело подходил к телевизору и просовывал руку в экран, проверяя — кончилось или нет, это чудо? Первый порыв — с кем-нибудь поделиться этой фантастикой улетучился, сменившись новым порывом.
Черникова рыскал по ящикам письменного стола, серванта, по книжным завалам, архивным папкам в поисках советских рублей. И находил эти потертые, но все равно качественные, в сравнении с нынешними фантиками — трешки, пятерки, червонцы среди старых фотографий, ненужных удостоверений, школьных виньеток (а в ящике с инструментами и железками нашел даже банку с мелочью и перебрал ее, отсеивая монеты, чеканенные позже 76 года).
Он устал и прилег на диван, и потом, что-то вспомнив, свалился с дивана, задрал его и стал выкидывать подшивки журнала «Огонек», коробки из под обуви, саму эту обувь, испорченные транзисторы с дарственными надписями, целлофановые кулечки с письмами, и, наконец, нашел пакетик с отцовской сберкнижкой (все, что разом обесценилось в 92), и тощую пачку этих рублей, вдруг, обретших в его глазах новую витальность.
Он сосчитал наличность — триста сорок шесть рублей и грамм