Читать интересную книгу Молодые дикари - Эван Хантер

Открытые окна мало способствовали снижению температуры в его маленьком кабинете. Хэнк снял пиджак и повесил его на спинку кресла. Следуя летней привычке, которая нарушалась лишь тогда, когда он ожидал ранних посетителей, ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки. Затем сел за стол и придвинул к себе телефон, намереваясь позвонить в машинописное бюро с просьбой прислать машинистку. Однако рука его задержалась, и вместо этого, совершенно импульсивно, он набрал номер приемной.

— Да?

— Дэйв?

— Да, кто говорит?

— Хэнк. Не мог бы ты позвонить вниз, чтобы принесли кофе?

— Так рано? Что случилось? Трудная ночь?

— Нет. Просто сегодня слишком жарко. Хочу войти в работу постепенно, а не впрягаться с ходу.

— Завтра идешь в суд по делу Тулли? Надеюсь, тебя оно не тревожит?

— Ничуть.

— Я слышал, что его адвокаты готовят ходатайство о квалификации его преступления как непредумышленного убийства.

— Где ты это слышал?

— Ха-ха, я же все-таки детектив! Так это верно?

— Верно, — ответил Хэнк.

— То-то же. Я позвоню, чтобы принесли кофе. Сливки и кусочек сахара. Пожалуй, я тоже выпью чашку кофе, раз уж я этим занимаюсь.

— Дэйв, будь добр, пусть кофе принесут прямо ко мне в кабинет без твоего предварительного звонка.

— Понятно, — сказал Дэйв и повесил трубку.

Хэнк положил трубку на рычаг и глубоко вздохнул. Он знал, что ему надо позвонить в машинописное бюро, чтобы прислали машинистку, хотя в этом и не было никакой срочности: как только его записи будут отпечатаны, день превратится в унылое ожидание завтрашнего судебного процесса.

Как достоверно сообщила Дэйву его внутренняя учрежденческая шпионская сеть, защитники Тулли готовили ходатайство о непредумышленном убийстве, поэтому судебное разбирательство закончится, не успев начаться. Завтрашний день, если только кто-нибудь не подложит бомбу в здание уголовного суда, будет таким же скучным, как сегодняшний, и, вероятно, таким же жарким. А после суда над Тулли ему дадут новое дело, и он будет готовить его и представлять в суде, где выиграет или проиграет от имени народа штата Нью-Йорк, а затем будет новое дело, затем новое, затем новое...

«Черт возьми, что со мной сегодня происходит? — подумал он. — Я веду себя как человек, который устал закручивать гайки на сборочном конвейере. На самом деле я вполне доволен своей работой. Я компетентный юрист, и мне не требуются газетная реклама и громкое признание. У меня нет политического честолюбия, и я работаю в окружной прокуратуре не потому, что я преданная посредственность, а потому, что мне нравится, как я полагаю, сама идея представлять народ этого штата. В таком случае, что же происходит? — подумал он и повернулся в кресле лицом к окнам, за которыми виднелось голубое небо. — Ничего плохого нет, кроме этого неба, — решил он. — Всему виной раскаленное небо. Оно заставляет человека думать о яхтах и пляжах».

Улыбнувшись, он снова повернулся лицом к столу, снял телефонную трубку, позвонил в машинописное бюро. До прихода машинистки он начал перечитывать свои записи, делая небольшие поправки на первых страницах, и по мере чтения понял, что вносит крупные изменения. Он взглянул на часы. Уже десять, а машинистки все еще не было. Он снова позвонил в бюро и попросил вместо машинистки прислать стенографистку. Вдруг оказалось, что до завтрашнего судебного процесса надо сделать уйму дел, и он усомнился, сумеет ли их завершить к пяти часам.

Он освободился только в шесть часов.

К тому времени небо уже угрожающе потемнело.

ГЛАВА II

Пахло грозой.

Весь день в городе, как в доменной печи, нарастала жара. Сейчас, в семь тридцать вечера, над горизонтом нависли зловещие черные тучи, создавая своего рода ночь без звезд. На темном небе мнимой ночи вырисовывались резко обозначенные силуэты, — величественное очертание Нью-Йорка.

В домах зажглись огни, и освещенные продолговатые проемы окон, словно зияющие раны, пронизывали силуэт города. С противоположного берега реки из штата Нью-Джерси доносились отдаленные раскаты грома. Слабые вспышки молний, словно трассирующие снаряды, прорезали небо в поисках несуществующей цели.

Когда пойдет дождь, он пронесется над Гудзоном, хлестнет по жилым домам на Риверсайд Драйв с их привратниками и лифтерами, с их непристойностями, нацарапанными на стенах вестибюлей, хлестнет по домам, в которых когда-то жили аристократы. Дальше дождь будет неудержимо двигаться на восток, беспрепятственно проносясь через негритянский Гарлем, затем через испанский Гарлем, мчась к противоположному берегу острова, к реке Ист-Ривер, омывая на своем пути улицы итальянского Гарлема...

В итальянском Гарлеме люди сидели на ступеньках крылец, выходивших на улицу, и говорили о бейсбольной команде «Янкиз» и командах-ренегатах «Джайантс» и «Доджаз». На женщинах надеты цветастые домашние платья, а на мужчинах — спортивные рубашки с короткими рукавами.

Днем по улицам проезжали поливочные машины из санитарного управления муниципалитета, но солнце вновь раскалило асфальт, вернув на улицу невыносимую жару и духоту. Сейчас солнце скрылось, однако жара осталась, и люди, потягивая холодное пиво из запотевших жестяных банок, поглядывали на небо, желая, чтобы скорее пошел дождь. Прежде чем начнется дождь, подует прохладный ветер. Он промчится по улице, подхватывая брошенные газеты и поднимая подолы юбок. Прежде чем начнется дождь, в воздухе почувствуется свежий, чистый запах надвигающейся грозы, запах освежающей чистоты.

Прежде чем начнется дождь, будет совершено убийство.

Улица была длинной. Беря свое начало у реки Ист-Ривер, эта улица, прямая, как шашлычный шампур, устремлялась на запад, пересекая весь остров Манхэттен. На этой улице жили итальянцы, пуэрториканцы и негры, и их районы переходили из одного в другой так, что между ними терялись всякие географические границы. Это была очень длинная улица. Она проходила через самое сердце острова, с геометрической точностью устремляясь к дождевым облакам, нависшим над Гудзоном.

Трое вышли на улицу.

В полдень, передаваемый из уст в уста, пронесся слух: «Военные действия возобновляются». И вот трое высоких парней вышли на улицу. Они быстро и без опаски прошли Третью авеню, где была демонтирована эстакадная железная дорога, затем Легсингтон авеню, пошли более осторожно, приближаясь к парку и проходя под одной из арок, поддерживающих рельсовые пути надземки, и затем, подобно вихрю, ворвались на улицу. Их армейские ботинки стучали по мостовой, кулаки были крепко сжаты, и в каждом сквозило возбуждение, готовое взорвать их изнутри, чтобы выпустить накопившуюся ярость. Самый высокий из них выхватил нож, и его лезвие сверкнуло в слабом свете, а затем появилось еще два.

При виде этого какая-то девушка крикнула: «Берегись!», — и тогда один из парней гаркнул: «Заткнись, ты, грязная пуэрториканская шлюха!» Сидевший на ступенях парень повернул голову на звуки чистой без акцента английской речи и быстро встал. «Вот один из них!» — крикнул кто-то, а другой рявкнул: «Режь его!» Парень поднял невидящее лицо. Сверкнуло лезвие. Нож вонзился в живот, распарывая его снизу вверх. Теперь вонзились два других ножа, распарывая тело и нанося удары до тех пор, пока парень не упал на тротуар. Кровь, словно первые капли дождя, брызнула на мостовую. С противоположного конца улицы к пришельцам бежали четверо ребят.

«Бежим!» — раздался крик, и трое парней нырнули под железнодорожные пути и все бежали и бежали, и вдруг пошел дождь.

Он безжалостно барабанил по свернувшемуся около ступеней крыльца телу, размывая густую красную кровь, бегущую из распоротого живота, и унося ее в сточную канаву.

Когда меньше чем за четыре квартала от этого места полиция схватила убийц, парень был уже мертв.

Детектив лейтенант Ганнисон был высоким худым человеком с соломенного цвета волосами и серо-голубыми глазами. В юности он очень страдал он прыщей и лицо у него было изрытое, словно после оспы.

Он возглавлял сыскное отделение двадцать седьмого полицейского участка, через который тянулась эта длинная улица. Фактически его полномочия кончались на Пятой авеню, а точнее говоря, у белой линии, проходившей посредине Пятой авеню в испанском Гарлеме. В его отделении было восемнадцать человек, и он любил называть Гарлем «сточной ямой порока» — эту фразу он как-то услышал и постоянно повторял ее с непреклонной силой ложной убежденности. Лейтенант был не очень-то далеким человеком. Однажды он приобрел книгу «Преступление и наказание», думал что это поможет ему в работе, но после недели утомительного и мучительного чтения отложил ее с еще большей уверенностью, что никто в мире не может сказать ему ничего нового о преступлении и наказании. Лучшим учителем, которого когда-либо мог иметь детектив, был сам Гарлем, а Ганнисон работал в Гарлеме уже двадцать четыре года. Он знал здесь все, что можно было знать об этой «сточной яме порока», все видел собственными глазами, ощущал и осязал. Трое парней, стоявшие сейчас перед ним в комнате сыскного отделения, были не хуже и не лучше сотен других преступников, которых ему пришлось видеть за свои двадцать четыре года службы. Для лейтенанта Ганнисона молодость не являлась аргументом для снисходительности. Преступник есть преступник, а молодой преступник отличался от взрослого преступника только меньшим опытом. Ганнисон стоял перед этими ребятами, испытывая только досаду, что его вызвали из дома и оторвали от газеты, которую он любил читать после ужина. Ребят привел в полицейский участок задержавший их офицер, и после того, как он вместе с дежурным офицером зарегистрировал фамилии ребят, тут же поднялся наверх в сыскное отделение, занимавшее весь верхний этаж. Он сообщил Майклу Ларсену, что было совершено убийство, и Ларсен, возглавлявший группу из трех детективов по задержанию преступников, которая находилась на дежурстве в сыскном отделении с шести вечера до восьми утра, вызвал лейтенанта, прежде чем позвонить в окружную прокуратуру.