Есть и еще одна причина работать по ночам. Ее мозг лучше функционирует в ранние часы. И хотя приходится об этом только сожалеть, но в три часа ночи ее разум выдает на порядок больше озарений, нежели в три часа пополудни.
Она снимает плащ и вешает у двери. Открывает два лэптопа, разместив их рядом друг с другом, и включает питание. Освещение в комнате остается приглушенным; чуть более яркий круг света выхватывает ближайшее окружение ее верстака, в самом центре которого и находится бронзовая шестеренка, покоящаяся на особом регулируемом штативе. На противоположной от Раны стороне верстака на вертикальных полках, стойках и подставках закреплены разнообразные никелированные инструменты и всевозможные увеличительные устройства. От некоторых из них к настенным розеткам тянутся кабели питания. Есть тут визор с мощной увеличительной оптикой — нечто вроде опускающегося на глаза рыцарского забрала. На полках можно отыскать лазеры и ванночки для чистки мелких предметов ультразвуком. Есть дубликаты шестеренки, над которой работает Рана, и многочисленных ее сестер, отлитых из бронзы. На них проводят всякие испытания. Имеются пластиковые копии частей самого Механизма: Рана может разделять и снова собирать их, чтобы объяснять посетителям, для чего они служат и как работают. Зрители могут увидеть и другие шестеренки, уже извлеченные из устройства для реставрации. Они запечатаны в пластиковые коробки, а те расставлены по полкам в соответствии с ходовыми обозначениями на этикетках. Некоторые из шестеренок явно чище, чем та, над которой работает Рана, а другие все еще грязные, изъеденные временем, с поврежденными зубцами и выщербленной поверхностью.
Ну и наконец, в дальнем углу верстака находится сам Механизм. Он не превышает размерами коробку для обуви и заключен в деревянный футляр с откинутой назад крышкой. Когда его доставили, коробка была битком набита машинерией — подобием часового механизма из плотно упакованных осей и храповиков, вращающихся шариков, прорезных штифтов и тонких, вручную выгравированных надписей. Только вот ничего не работало. Поверни заводную рукоятку — и услышишь лишь скрежет изношенной, намертво заклиненной передаточной системы. Никто в музее не мог припомнить времена, когда машина находилась в нормальном состоянии. Рана слышала, как кто-то говорил, что такое было лет пятьдесят назад, но уже и тогда не все детали находились на месте. Некоторые части были извлечены сотню лет назад, и на место их не вернули. Другие заменили или потеряли двести лет назад. С тех пор Механизм вызывал даже что-то вроде раздражения: сказочное устройство, которое не делало того, чего все от него ожидали.
Отсюда и решение руководства музея: отреставрировать Механизм до полной и аутентичной функциональности ко времени открытия нового крыла. Естественно, работу поручили Ране как наиболее продвинутому отечественному эксперту по этой машине. Руководство поначалу хотело навязать ей команду, но злополучные соискатели докторских степеней, из которых состоял коллектив, быстро обнаружили, что их лидер предпочитает работать в одиночку, не обременяя себя утомительным сотрудничеством.
Нежелание делиться славой? Вряд ли.
Временами, глядя на календарь и отмечая, как мало недель осталось до открытия, Рана впадает в уныние и размышляет, не слишком ли тяжкое бремя она взвалила на свои плечи. Но прогресс все же заметен, и самые трудные моменты реставрационного процесса уже позади.
Рана берет в руки инструмент и начинает соскребать крошечный коррозийный грат с одного из зубцов шестеренки. Вскоре она уже полностью поглощена методично повторяющимися движениями, а ее мысли вольно проскакивают целые эпохи, погружаясь в пучины истории. Она размышляет о людях, чьи руки касались этого металла. Она пытается представить себе всех тех, на чью жизнь повлияла эта небольшая нашпигованная механикой коробка, все измененные благодаря ей жизни, все нажитые при ее содействии состояния и все рухнувшие из-за нее империи. Римляне владели Механизмом на протяжении четырех веков — должно быть, вывезли из Греции на одном из своих кораблей, возможно с Родоса. Но римляне были слишком ленивы и нелюбопытны, чтобы как следует разобраться в работе устройства, и только дивились его способности производить вычисления. Мысль, что тот же самый прибор, который столь точно предсказывает движение Солнца, Луны и планет на протяжении всего метонова цикла — двести тридцать пять лунных месяцев, — может делать еще и что-то другое, просто не приходила им в голову.
Не то — персы. Они-то смогли разглядеть неисчерпаемые возможности всех этих вращающихся колесиков и цепляющихся зубцов. Все эти древние часовые механизмы и вычислительные коробки — умные устройства, направлявшие армии, флоты и инженеров по всему земному шару и сделавшие Большую Персию тем, чем она является ныне, — имели лишь отдаленное сходство с лэптопами на верстаке Раны. Но линия преемственности, генеалогическое родство были несомненны.
Тут должны бродить призраки, думает Рана, затянутые в кильватерный след этой коробки, захваченные Механизмом по мере того, как он пропахивал свой путь сквозь столетия. Жизни изменившиеся, жизни уничтоженные, жизни вообще не случившиеся; но можно ощутить призрачное присутствие этой молчаливой аудитории, толпящейся в тихом подвальном помещении и ожидающей следующего движения Раны.
Некоторые из них хотят, чтобы машину уничтожили раз и навсегда.
Другие желают снова увидеть ее во всем блеске.
Рана не принадлежит к категории мечтателей, но если уж она дает волю воображению, то грезит о сверкающих бронзовых шестеренках, крепко цепляющихся друг за друга и яростно вращающихся — танец металла и геометрии, который приводит в движение Небеса.
Сафа грезит о числах, не о шестеренках: она математик. Ее пионерская работа, благодаря которой она и попала в музей, называлась «Энтропийный обмен и гипотеза многих миров».
Как иностранка, допущенная в страну в качестве редкого специалиста в одной предельно эзотерической области знаний, Сафа обладает большими правами, чем какая-нибудь беженка. Тем не менее и она вынуждена подчиняться унизительному требованию носить воротник слежения — тяжелый пластиковый ошейник, который не только ведет запись всех ее перемещений, не только видит и слышит все, что видит и слышит она, но и может парализовать ее или подвергнуть эвтаназии, стоит только правительственному агенту заподозрить, что действия наблюдаемой противоречат национальным интересам. Кроме того, она всегда должна перемещаться в сопровождении сторожевого пса-киборга — лоснящейся черной твари с эмблемой агентства национальной безопасности на пуленепробиваемой груди. Но псу по крайней мере хватает такта, чтобы затаиться в дальнем углу помещения и не лезть на глаза в этот роковой час, когда Сафа намеревается обратиться с речью к собравшимся здесь администраторам и спонсорам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});