Читать интересную книгу Европа кружилась в вальсе (первый роман) - Милош Кратохвил

Когда-то… Когда это было? Когда Комарек был еще мальчишкой и проводил каникулы у дедушки в его имении в Чехии. Тогда ему очень нравилось бывать в хлеву где стояли на привязи коровы и тягловые волы. Как необыкновенно пахло там спокойствием и умиротворением, когда по вечерам упряжки возвращались домой и скотина жевала над желобами жвачку в тепле обогреваемых навозом стойл. В ту пору в имении служил скотник — Комарек хорошо его помнил — человек старый, а по фамилии Новый. И так как было у него несколько сыновей, то, в отличие от них, его называли старый Новый. Уже беззубый, он вразвалку таскал бадьи от колодца к желобам в хлеву. И всякий раз, когда Комарек приезжал на каникулы к дедушке, он спрашивал старого Нового: «А что будет потом?» И старик всегда отвечал одно и то же: «Будет не так, как нынче. Не так, как нынче…»

Что он имел в виду? Комарек-мальчик над этим голову не ломал. Комарек — обер‑лейтенант сейчас об этом вспомнил. Сейчас, перед началом венского придворного бала, как раз перед торжественным прохождением блистательного придворного синклита. Нет, старый Новый был не прав — те же униформы, что я вижу сейчас перед собой, будут надевать сыновья и внуки нынешних их обладателей; сохранятся те же покрои, и останутся в силе те же предписания, как носить орденские ленты и в какой последовательности располагать регалии; так же как останутся неизменными количество пуговиц и темляки на саблях. Ибо все это на веки вечные воплощает в себе иерархию чинов, служебного положения и карьер; это отнюдь не косметика, а кожа, накрепко приросшая к телу колоссальной незыблемой власти и силы. И все это так органично срослось в единое целое, что нельзя тронуть ни одной, казалось бы, пустяковой пуговицы, изменить высоту форменного воротника или цвет петлиц. А потому и во всем остальном будет именно так, как нынче, дорогой мой старый Новый!

Боже, та молоденькая девушка оглянулась на меня уже вторично. А ведь случайности не повторяются…

В этот момент обе створки парадных дверей распахнулись.

Было ровно восемь часов.

В раме дверей показался придворный обер-церемониймейстер граф Коломан Гуняди в пестрой униформе венгерской гвардии; в руке у него — увенчанный серебряным набалдашником жезл, которым он слегка касается сверкающего паркета. Сразу же за ним шагает маршал двора принц Рудольф фон Лихтенштейн в маршальском, ослепительной белизны мундире, на котором, помимо нагрудной звезды, в проеме шитого золотом стоячего воротника, сияет единственный орден, орден Золотого Руна.

А уже потом появляется император. В белом мундире и пурпурных штанах с золотыми лампасами. Он вводит в зал эрцгерцогиню Валерию, свою дочь, которая придерживается рукой за сгиб его правого локтя; если император сегодня — хозяин бала, то она — хозяйка.

Вслед за лысым черепом царствующего монарха движутся другие пары: наследник престола Франц Фердинанд — мясистое, топорное лицо с торчащими кверху кончиками усов под блеклыми глазами навыкате; за ним — его младший брат, «прекрасный Отто» в сверкающей золотом гусарской униформе, его лицо Аполлона странным образом контрастирует с презрительным взглядом меланхолических глаз; за ними еще несколько эрцгерцогов и эрцгерцогинь, персон с целой пирамидой титулов на самых что ни на есть обыкновенных, а зачастую и неказистых плечах, но тем не менее это преемники многовекового прошлого, носители традиций…

— Я его уже разыскал, — снова донесся наконец до слуха Комарека дядюшкин голос. — Теперь он от меня не уйдет. Ты не волнуйся и думай лучше о танцах, чтобы не испортить дела. Остальное предоставь мне. Да, пока не забыл, ты должен знать, каков здесь распорядок. Всего будет три вальса и три польки по шесть минут, и еще три котильона. Но котильоны пусть тебя не заботят, на них все пары уже заранее заявлены. Окончание ровно в полночь. Перерыв после второго котильона. Буфет ты легко найдешь сам, да прихвати с собой кивер, драгунский шлем будет весьма кстати, уж в него-то тебе чего-нибудь да положат. Время от времени поглядывай в мою сторону, но даже если мы потеряемся, не беспокойся, уж я…

В этот момент с галереи грянули инструменты нескольких десятков облаченных в красные фраки музыкантов. Посреди них темпераментно махал дирижерской палочкой стройный мужчина, волосы которого ниспадали почти до самых плеч, — Эдуард Штраус, императорский и королевский придворный капельмейстер.

И в сиянии огней над ярким разноцветьем и блеском туалетов, униформ, драгоценностей зазвучала мелодия штраусовского вальса на три четверти… «В час, когда на небе звезды блещут, блещут, в грезах твои обнимаю плечи, плечи…»

Тем временем заполнившие зал танцевальные пары расступились, образовав небольшой круг, в котором закружились белые лилии бальных платьев и прильнувшие к ним пестрые стрекозы офицерских униформ. Дамы податливо откинулись на изгибы мужских рук и, запрокинув головы, вознеслись над пропастью, куда они неминуемо низверглись бы, если бы их ноги замерли посреди танца, но этого не случится, потому что вихрь вальса уносит пару в упоительном кружении, и напрягшаяся рука притягивает к себе тяжесть кружащегося тела; белоснежная пена широких юбок плещется у ног танцора, грудь клонится к груди, лихорадочно рвущееся наружу дыхание смешивается с дыханием партнера; сквозь щелку блестят из-под опущенных век темные зрачки — ах, танцевать бы так вечно, вечно… «В час, когда на небе звезды блещут, блещут…»

Внезапно музыка смолкает, оборванная посреди рефрена взмахом дирижерской палочки, — шесть минут истекли. Теперь шестиминутный антракт. Танцевальные пары распрямились, на какой-то момент замешкались, чтобы улеглась в теле инерция кругового движения. Затем партнер предлагает даме руку…

Бал уже в полном разгаре, теперь все пойдет традиционным порядком, ничто не будет упущено, всему свое время и свой черед…

Пока на отведенном для танцев кругу — круг не занимает и четверти зала, ибо танцы здесь отнюдь не самое главное, — пары снова пускаются в пляс, император в сопровождении главного камергера начинает обход присутствующих. Время от времени он возле кого-нибудь останавливается, и все вокруг тотчас отодвигаются, как бы создавая для того, к кому обратился монарх, видимость уединения. Первыми на очереди — послы, затем император обращается к их дамам и лишь потом выбирает собеседника произвольно. Между тем после первого котильона эрцгерцогиня Мария Валерия направляется в соседний зал, тоже бальный, но меньший по размеру — там она дает аудиенцию графиням и юным девицам, впервые присутствующим на придворном балу. Помимо этого ей представляют тех, у кого вследствие замужества изменилась фамилия. После второго котильона эрцгерцогиня направляется со своей свитой в Александровский зал, где под огромными настенными гобеленами с изображением героических эпизодов из жизни Александра Македонского дамам подают чай.

Конец второго котильона служит также сигналом к массированной атаке мужской половиной участников бала на буфет, на длинную вереницу столов с холодными мясными закусками, соусами, паштетами, сластями. Здесь, невзирая на титулы и чины, толпятся, тесня друг друга, офицеры, дипломаты, парламентарии; руки в белых лайковых перчатках мятутся над головами, точно всполошенные голуби; из задних рядов через плечи впереди стоящих офицеры протягивают свои шлемы и кивера донышком книзу.

Хотя буфеты размещены и в нескольких боковых гостиных, следует, однако, поторапливаться, поскольку добрая половина из трех тысяч приглашенных старается добыть что-нибудь для себя и подопечных дам, а то и домой, семье принести какой-нибудь гостинец.

Те, что были впереди или протиснулись вперед, имели возможность выбрать, а из задних рядов хотя и доносились просьбы то об одном, то о другом, однако будут они исполнены или нет — это целиком зависит от везения. «Лосося под соусом из омаров! Олений окорок, три порции! Вон от той кабаньей головы! Копченый язык с паштетом…» Да, лакеи слышат, все слышат и большей частью даже успевают сообразить кому что, однако неизвестно, чья рука завладеет наполненной тарелкой… В худшем случае в подставленный кивер, владельца которого не видно, бросят горсть конфет.

Несколько проще обстояло дело с напитками, поскольку каждый сам подходит к официанту с конкретной просьбой: шампанского, рейнского, бордо, римского пунша, миндального молока или лимонада для дам.

Но вот снова на галерее заиграл штраусовский оркестр…

…И в тот же миг обер-лейтенант Комарек увидел дядюшку, который стоял, взяв под руку какого-то генерала и жестом подзывая племянника. И…

«…Вальс плывет и сердце ждет, о ней, о ней поет…»

2. СТРЕЛОК

Анна Гавриловна провела беспокойную ночь. Гришенька все время метался на постели, кричал во сне что-то невразумительное, а когда она приложила руку ко лбу сына, лоб пылал, как в лихорадке. А все из-за Песика. Песик был песиком и в то же время — кличкой, кличкой белого шпица, которого подарил Грише отец, принеся его однажды из ветеринарного института. Он подарил его Грише на день рождения как бы в знак примирения между отцом и мальчиком. Точнее — между отчимом и Гришей. Они не очень-то ладили между собой. И не потому, что мать вторично вышла замуж за «чужого» — собственного отца мальчик даже не помнил, единственное, что осталось в его памяти, — это усы и борода, неприятно щекотавшие ему лицо, — гораздо больше Грише не нравилось то, чем занимался этот «новый». Отчим служил в Петербургском ветеринарном институте, который, по глубокому Гришиному убеждению, был придуман только затем, чтобы мучить собак, кошек, морских свинок и вообще всех животных.