Среди нас Полли была единственной, кто не испытывал большого уважения к леди Харриет. «Что она есть сама по себе? — часто удивлялась она. — Она ничем не отличается от всех нас. Единственное, что у нее есть, это титул перед именем».
Полли была бесстрашной. От нее нельзя было дождаться смиренных приседаний. Она не старалась прижиматься к ограде, когда проезжала карета, а крепко хватала меня за руку и решительно шла вперед, не глядя ни вправо, ни влево.
У Полли была сестра, которая вместе с мужем жила в Лондоне. «Бедная Эфф, — повторяла Полли. — Ее муж не бог весть что». Я никогда не слышала, чтобы Полли называла его иначе, чем «он» или «его». Казалось, что он недостоин иметь имя. Он был ленив и все дела возлагал на Эфф. Я говорила ей в день помолвки: «Если ты согласишься связать свою судьбу с ним, Эфф, ты хлебнешь горя через край». Но она не обратила на мои предостережения ни малейшего внимания".
Я многозначительно покачала головой, поскольку слышала это уже неоднократно и знала ответ.
Так в мои ранние годы Полли была главной в моей жизни. Ее прогородская позиция воздвигала барьер между ней и жителями деревни. При малейших признаках нападения на нее Полли имела обыкновение складывать руки на груди и принимать воинственную позу. Это делало ее грозным противником. Она, как правило, говорила, что «ничего ни от кого не примет», и когда я, посвященная в сложности математики моей гувернанткой мисс Йорк, объясняла, что минус на минус дает плюс, она просто спрашивала: «Ну что же, ты издеваешься надо мной, что ли?»
Я горячо любила Полли. Она была моим союзником, полностью моим. Вместе с ней мы противостояли леди Харриет и ее миру. Мы занимали верхние комнаты дома приходского священника. Моя комната располагалась рядом с ее; так было со дня приезда Полли, и мы ничего не хотели менять. Близость с ней вызывала у меня чувство спокойствия. В мансарде была еще одна комната. Здесь Полли соорудила хорошенькую уютную печку, и зимой мы поджаривали тосты и каштаны. Я смотрела на пламя, а Полли рассказывала мне истории из лондонской жизни. Я видела рыночные ряды и Эфф, и «его», и небольшую квартирку, где Полли жила со своим мужем-моряком. Я видела Полли, ожидающую его возвращения домой, — в мешковатых брюках и маленькой белой шапочке с надписью «ХМС Победоносный»2 и с белой сумкой-мешком на плече. Ее голос немного задрожал, когда она рассказала мне, как он утонул вместе с кораблем.
— Не осталось ничего, — сказала она, — даже малыша, напоминавшего бы мне о нем.
— Я ответила, что, если бы у нее был ребенок, она не была бы со мной, поэтому я рада, что все так сложилось.
Тогда на глазах у нее навернулись слезы и она живо проговорила:
— Ну-ка, посмотри на меня. Ты стараешься разжалобить меня на старости лет?
И мы крепко обнимались.
Из окон мы смотрели вниз… на кладбище… на неустойчивые старые могильные плиты, особенно на некоторые из них, под которыми лежали давно погребенные. Я обычно читала надписи, пыталась представить, что за люди покоились под ними. Некоторые надписи были такими давними, что почти стерлись.
Наши комнаты были достаточно просторными, с окнами, выходящими на обе стороны. С противоположной от кладбища стороны они смотрели на деревню — зеленую, с прудом и скамейками, на которых любили собираться старики, иногда разговаривающие, иногда сидящие в молчании, глядя на воду, прежде чем отправиться в трактир, чтобы выпить пинту пива.
— Смерть с одной стороны, — отметила я, обращаясь к Полли, — и жизнь с другой.
— Однако ты забавная штучка, — отвечала Полли.
В нашем доме, кроме нас с отцом, жили моя гувернантка мисс Йорк, Полли, миссис Янсон, кухарка-экономка, и Дейзи с Холли, две веселые сестры, которые помогали по хозяйству. Позже я узнала, что гувернантка была приглашена потому, что моя мать оставила немного денег. Они были отложены на мое воспитание, и я должна была получить лучшее образование, невзирая на все трудности, которые придется перенести, чтобы добиться этого.
Я любила своего отца, но он не занимал в моей жизни такого важного места, как Полли. Когда я видела, как он идет по кладбищу из церкви в дом в белом стихаре с молитвенником под мышкой и ветер треплет его пушистые седые волосы, я испытывала огромное желание защитить его. Он казался таким уязвимым, неспособным заботиться о себе, что было странно думать о нем, как о хранителе его духовной паствы, — особенно если она включала леди Харриет. Ему приходилось напоминать о времени еды, о том, когда надевать чистую одежду, а его очки постоянно терялись и находились в самых неожиданных местах. Он входил за чем-нибудь в комнату и забывал, за чем. Он был красноречив на кафедре, но я была уверена, что деревенские жители не понимали его ссылок на классиков и древних греков.
— Он забыл бы где-нибудь свою голову, если бы она не была прикреплена к плечам, — таков был комментарий Полли относительно его в ее полулюбящем, полувысокомерном тоне, который я так хорошо знала. Но она обожала его и в случае необходимости защищала бы его со всем красноречием своего языка — временами совершенно отличного от нашего.
Мне было два года, когда произошло то приключение, о котором я помню так мало. Я знаю эту историю с чужих слов, хотя она заставила меня почувствовать, что, я как-то связана с Большим Домом. Если бы Полли была со мной в то время, этого никогда бы не произошло, и я уверена, что именно благодаря этому мой отец осознал, что у меня должна быть няня, которой можно доверять.
То, что произошло, было показателем натуры Фабиана Фремлинга и одержимости его в отношении к матери.
В то время Фабиану было около семи лет. Лавиния была на четыре года моложе, а я родилась через год после нее. Я услышала подробности этой истории благодаря дружбе слуг — наших и Фремлингов.
Эту историю рассказала мне миссис Янсон, наша повар-экономка, которая очень хорошо обслуживала нас и приучила всех в доме к дисциплине.
— Это была самая странная история, о которой мне когда-либо приходилось слышать, — сказала миссис Янсон. — Она была связана с молодым мастером3 Фабианом. Его светлость заставлял всех в доме плясать под его дудку… Для леди Харриет ее сын был единственным светом в окошке. Она ни в чем не могла ему перечить. Маленький Цезарь, вот он кто. Он должен был делать то, что хотел, иначе начинались неприятности. Бог знает, что с ним будет, когда он станет немного старше. Ну так вот, его маленькой светлости надоели все игры. Ему захотелось чего-то нового, и он решил, что будет отцом. Если он чего-то надумал… так и будет. Они мне там так и говорили, чтобы все, чего он требует, выполнялось. Но это никому не сулит ничего хорошего, помяните мои слова, мисс Друзилла.