Читать интересную книгу Еще шесть рассказов - Юрий Коваль

Все ожидали, что отец начнет говорить насчет собачьего духу, которого чтоб не было, а он подошел ко мне и негромко чказал:

-- Сам.

Повернувшись ко мне спиною, он прошел в кабинет.

Ожидая, что отец скажет насчет духу, которого чтоб не было, никто вначале не понял, что он имел в виду, говоря "самЭ. Это слово не с. лишком связывалось с домашними животными.

Но я все понял. Я понял, что "сам" -- это я сам. Раньше я был не сам, а теперь сделался сам в связи с теми потрясающими событиями, которые происходили тогда на белом свете и в нашей семье.

Раньше я был младший ребенок, а теперь сделался "сам", и маленькая беленькая собачонка -- первый признак моего нового положения. А раз я сделался "самЭ, я имею право заводить хоть маленькую 6еленькую собачонку, хоть жеребца, но все это -- на мне. Сам пою, сам кормлю, сам воспитываю, сам за все отвечаю. Сам.

Отец сказал "сам", повернулся и прошел в кабинет, а родственники минуты две думали, что означает его фраза, столь короткая и простая. А на третью минуту все отвлеклись от меня, от слова "сам" и от маленькой беленькой собачонки, которая стояла в коридоре, тесно прижавшись к моей ноге.

На третью минуту мы были забыты. Все в нашей семье были заняты событияьщ. которые происходили тогдо в мире и в нашеи семье. В мире происходили тогда события, которые всем известны, а в нашеи семье женился Боря. Три дня оставалось до его свадьбы.

Нас позабыли, нас отправили спать, а сами на кухне долго еще обсуждали то, что должно было произойти через три дня.

Глубокой ночыо Боря вошел в комнату, где я пытался уснуть и где спала, посапывая, у меня под кроватыо маленькая беленькая собачонка.

-- Как ее звать-то? -- спросил Боря. -- Как ты хочешь назвать зту собачонку из группы терьеров?

-- Знаешь, -- сказал я, -- мне хочется назвать ее Миледи.

-- Миледи? -- удивился Боря.

-- Миледи, -- признался я.

Я тогда очень любил эту книгу, "Три мушкетера", и давно уже решил, если у меня будет собака, назвать ее Миледи.

-- Миледи, -- сказал Боря. -- Красивое имя. Только извини, братишка, это имя собаке никак не подходит.

-- Почеыу же? -- замирам, спросил я.

-- Потому что это явный Милорд.

С братом Борей, дорогим моим братом Борей творились чудеса. Боря бледнел на глазах, он бегал по городу и по квартире, он разговаривал по телефону на английском языке. Меня и собачонку он вовсе не замечал, и я понял, что надо потерпеть, надо переждать, пока кончится его гениальная свадьба и Боря придет в себя и вернется ко мне и к маленькой беленькой собачонке.

Боря бледнел, звонил по-английски, а я присматривался к собачонке, которая внезапно получила наименование Милорд.

Я всю жизнь терпеть не мог маленьких беленьких собачонок. И в особенности тех, у которых были такие розовые глазки, принакрытые бровками.

Розовые, розовые, розовые глазки!

Из-за вас

в который раз

хожу на перевязки.

Я не понимал, как можно ходить на перевязки из-за такой чепухи.

Беленьких собачонок с розовыми глазками я не считал собаками. Для меня это были бегающие шампиньончики.

Я питал страсть к гончим псам, к благородным сеттерам -- ирландским и гордонам, я уважал дратхааров, преклонялся перед западносибирской лайкой.

Впрочем, Милорд не был таким уж маленьким и беленьким. Его нельзя было назвать шампиньончиком.

Для фокстерьера у него был хороший рост, а белую его рубашку украшали черные и коричневые пятна. Одно ухо -- черное, а вокруг глаза расширялось коричневое очко, симпатично сползающее к носу. И никаких розовых глазок -осмысленные, карие, с золотинкой.

И все-таки для моих широких собачьих воззрений Милорд был мелковат. Его можно было назвать словом "кобелек", и это меня огорчало. Чего уж там -"кобелек", надо бы -- "кобель".

Боря, братик мой дорогой, по телефону гаворил на английском языке для секретности обстановки. Но мне ясно было, что говорит он со своей воздушной невестой, которая этот язык понимает, а мне надо пока обождать. И я ждал, размышляя, совпадает ли Милорд с широтой моих собачьих воззрений? Не шампиньончик ли он? Все-таки я приходил к выводу, что он хоть и кобелек, но не шампиньончик.

Странно все-таки это получилось, что у меня объявился Милорд.

Мое беспардонное "пцу-пцу" почему-то показалось ему столь замечательным, что он, не раздумывая, бросился в воду. Не обещал ли я ему чего-нибудь лишнего, когда исторгал этот немыслимый звук?

Но что, собственно, обещает собаке человек, когда произносит "пцу-пцу"? Да ровно ничего, кроме сухарика и легкого потрепывания за ухо. И Милорд получил это сразу же, в лодке. На всякий случай он побежал за мной к автобусу, ожидая, не перепадет ли ему еще чего-нибудь.

И ему перепало второе "пцу-пцу", решающее. И он ринулся в автобус.

Он выбрал меня, он порвал с прошлым. И я принял его.

Судьба точным движением свела нас в одной точке.

Самое же удивительное было то, что отец сказал "сам". Это слово подтверждало точное движение судьбы. Она свела нас в одной точке в тот самый момент, когда Милорду был нужен я, мне -- он и когда отец не мог ничего возразить.

Судьба точным движением свела нас в одной точке, и точку эту надо было понемногу расширять. Брат мой Боря разговаривал по-английски, а мы расширяли точку. Впрочем, пока не до : безумных размеров. Ыы гуляли у Красных ворот.

У Красных ворот стоял наш дом -- серый и шестиэтажный,

эпохи модернизма. Но не в серости его и шестиэтажности было дело. Важно было, что он стоял у Красных ворот.

Я гордился тем, что живу у Красных ворот.

В детстве у меня была даже такая игра. Я выбегал к метро и спрашивал у прохожих:

-- Ты где живешь?

-- На Земляном или на Садовой, -- отвечали прохожие.

-- А я у Красных ворот. Это звучало сильно.

Обидно было, конечно, что никаких ворот на самом деле не было, не существовало. Они стояли здесь когда-то давно-давно, а теперь на их месте построили станцию метро. Эта станция, построенная в эпоху серого модернизма, могла сойти и за ворота, но то были ворота под землю, а ворота под землю никогда не могут заменить ворот на земле.

Не было, не было Красных ворот, и все-таки они были. Я не знаю, откуда они брались, но они были на этом месте всегда. Они дажс как будто разрослись и встали над метро и над нашим домом.

Гениальная свадьба моего брата Бори разыгралась не на шутку.

Стол был завален невиданным количеством куриных ног и салатов. Всюду сияли фрукты.

Известный в те годы в Москве гитарист-хулиган Ленечка играл на гитаре "чесом" "Свадебный марш" Мендельсона. У рояля строго безумствовал маэстро Соломон Мироныч.

Было много гладиолусов.

Невеста с божественным именем Ляля была воздушна.

Крик "горько" бушевал как прибой, плавно переходя временами в "Тонкую рябину".

Боже, кого только не было на этой сногсшибательной свадьбе! Были, конечно, и Голубь, и Литвин. Был величайший человек нашего дома, а впоследствии дипломатического мира, блистательный Сережа Дивильковский. Была Танька Меньшикова, были Мишка Медников и Вовочка Андреев... Нет, постой, Вовочки вроде не было. А кто же тогда играл на аккордеонечетвертинка?

А вот Бобы Моргунова не было. Боба должен был бы быть на моей свадьбе, которая впоследствии не состоялась.

Ну уж а Витька-то был. Как же не быть Витьке-то по прозвищу Старик?! Был Витька, был!

Со двора в открытые окна врывался свист шпаны. Шпана свистела весь вечер, но это было слишком. Я уже вынес ей три бутылки портвейна, сала и пирогов.

После полуночи послышались крики:

-- "Мальчик веселый"! "Мальчик веселый"!

Это на эстраду вызывали меня. Это озуачало, что "Темная ночь" и "Бесамемуча" уже отгорели. Требовался "Мальчик веселый", и я вылетел под свет свадебных прожекторов.

Маэстро Соломон Мироныч ударил вступление, гитаристхулиган прошелся "чесом", Боря ласково улыбнулся мне.

Эту песню про веселого мальчика меня заставляли петь всегда. Считалось, что я пою ее изумительно и особенно с того места, где начинается "Ай-я-яй". Эту песню я люто ненавидел и особенно с того места, где начиналось "Ай-я-яй".

Но вступление было сыграно, Боря улыбнулся, а я никогда в жизни не мог его подвести.

Лихо надета набок папаха,

Эхо разносит топот коня, -

начал я тоненьким голосочком, в котором чувствовался некоторый грядущий топот копыт, -

Мальчик веселый из Карабаха,

Так называют люди меня.

И далее следовало чудовищное по своей безумной и неудобоваримой силе "Ай-я-яй".

Меня слушали недоверчиво и тупо, как вообще слушают подростков-переростков, но я-то понимал, что на предпоследнем еяй" слушатели лягут. И слушатели это недоверчиво понимали и тупо хотели лечь, только лишь бы я это сделал. И я это сделал, и они легли.

И они еще лежали, когда я предложил им:

Пейте, кони мои!

Пейте, кони мои!

Лежащих надо было поднимать, надо было их напоить, и им самим хотелось подняться и нагиться, только лишь бы я зто сделал. И я это сделал, и они поднядись и напились, и каждый второй из них чувствовал себя вороным коцем.