долго обожающе смотрела снизу вверх, не улыбаясь, ничего не скрывая. Она щурилась, и глаза у нее блестели. Мы вернулись в комнату и тут ощущения поменялись – я уже не могла сдерживаться, с тактичным щелчком здесь выключается свет моего сознания и можно видеть только искорки от снимаемого через голову платья.
***
Это бывало, когда случайно видишь, как уставшая девичья голова склоняется на тонкое плечо подруги, и их растрепанные прически смешиваются – как нежность в квадрате. Только моя подруга была на пятнадцать лет старше, и мы не обнимались на людях; и целовала я ее только внутри автомобиля, сначала оглянувшись по сторонам. Я могла держать ее руку, женственно мягкую и подвижную – она отнимала ее, когда переключала передачи. Мы проезжали мимо освещенного изнутри трамвая, и его свет падал к нам в салон; останавливались напротив какого-то подъезда, и открываемый домофон предупредительно пиликал; на парковке даже в самом темном углу, телесное довольство портилось ощущением, что нас видят.
Вообще обманывать трудно и тошно, постоянно следить за своим взглядом, дабы не выдать им наши истинные отношения, следить за каждым словом, обманывать все свое окружение, выдавать общепринятое за действительное. И за всем этим есть только короткая радость, никогда не выпускаемая за пределы грудной клетки. Лет в девять я читала «Четвертую высоту», простой и честный рассказ о ленинградской девочке, и переживала, как это бывает в детстве, ее жизнь как свою: ее душа была понятной и прозрачно чистой, и моя была такой же. Сейчас же с моей душой что-то случилось. Ее не прочтешь в такой четвертой высоте, на такое не смотрят спокойно и открыто.
Несмотря на это мир мой был какое-то время спаян: свежесть морозного утра переходила в приятное дневное утомление с ожиданием вечерней встречи с ней. Для нас были естественны эти отношения, как продолжение личной симпатии, но они были не естественны для общества и для нашей же совести. Нет, мы попали случайно, выйдя из-за угла обыденной жизни, в ряды манифестантов за права меньшинства, мы не размахивали радужными флагами, не скандировали, мы напротив, пытались выбраться из этой толпы, прикрывали лица шарфами и потихоньку отворачивались от объективов камер. Однажды в очень маленьком ночном клубчике недалеко от ее дома мы встретили гомосексуальную чету: одна представляла собой подобие юноши, с короткой стрижкой и галстуком, а у другой в платье были распущенные длинные волосы – хотя обе были по-девичьи женственными. Сначала занятая Олей, я их не видела, но когда они стали танцевать извиваясь и прикасаясь друг к другу разными частями тела, я заметила у Оли странное мутное выражение лица и мы ушли.
Хотя к 2013 году модно стало отказываться от алкоголя и мяса, она пила красное вино, а я ела пельмени. Она бывала у меня, но чаще мы просто гуляли по улице. Вечером выгуливали мою таксу на Малышева. Дружок останавливался, чтобы посмотреть в стеклянную дверь ювелирного магазина, даже поднимался на низкое крыльцо, и мы ждали, пока он насмотрится. Я жила в пяти минутах от нее, поэтому прогулки наши не были подозрительны, как я отмечала для своего алиби. Когда проходили каменный мост, зажгли фонари. На белом тротуаре появилась тень от веток, свет от фонарей был тусклый, желтый. В просвете между домами было видно уходящий свет солнца. Он был цвета пролитого чая на белоснежно-голубоватой скатерти, только вверху небо становилось темнее, а из-за силуэтов черных тонких веток, казалось, будто небо потрескалось. Не дойдя до Большого Златоуста светившегося колокольней, мы свернули у торгового центра.
В популярной социальной сети она выложила некоторые свои детские фотографии. Мне больше всего нравилась ее фотография с одноклассницами в столовой: с красным галстуком, с косичками и прямым пробором, смуглая и скуластая с сомнением смотрит на содержимое своей тарелки, и в стене не хватает пары плиток. Я скопировала для себя эту фотографию и другую с прошлогоднего субботника: мы вдвоем, с граблями в руках стоим на зеленом газоне, я немного сощурила от солнца свои выпуклые глаза, заплетенные волосы растрепались. В этой же сети я с содроганием узнала, что ее дочь увлекается яоем, представляющим из себя японские комиксы или мультфильмы, с физиологическими подробностями изображающие отношения мужчин. Меня тошнило от этого сочетания: ребенок – кем я все-таки считала внешне зрелую барышню – и порнография, потакающая извращенному вуайеризму.
Я объяснила Оле, что это такое, но ей казалось, что это просто мультики. Я же внутри холодела, настолько эта пошлость не вязалась с нашей с Олей ситуацией, с нашими чувствами. Как будто увидела нас взглядом постороннего человека.
«Мне тоже это не нравиться, но что я могу сделать? – говорила она про дочь, и стала успокаивать меня – Это со временем пройдет, у нее просто сейчас такой возраст».
«Знаешь, мне страшно, мы как-то неправильно себя ведем. И ты должна сказать ей, что это отвратительно», – я редко умела подобрать слова для своих чувств, но не переставала ныть и постоянно говорить о них. Когда кто-то давал мне совет, я отмечала его правильность в благодарность человеку, но продолжала повторять, что на душе у меня неспокойно. И мы с моим сострадательным другом оказывались в замкнутом круге, я постоянно говорила, а ему оставалось покорно слушать, разочаровавшись в способности моего разума принять решение.
Подошли к ее дому и на выезде из двора встретили мужа. Сбавляя скорость и громкость музыки в салоне, он выглянул из тонированного автомобиля и приветствовал нас: я глупо улыбалась, глядя на светлый блин его лица в темном окне. Толстый и рослый, с ежиком бесцветных волос. Поговорили о погодных особенностях вечера. Он плавно уехал, оставляя колеи в рыхлом снегу, и по Олиному лицу прошел малиновый отблеск.
Я напоследок потрогала пуговицу на воротнике ее шубы, высвободила ее горячие пальцы из своего кармана и мы с Дружком заскользили домой.
***
Последний раз мы виделись в середине марта. В тот день мы смотрели «Собачье сердце» Владимира Бортко, а потом пришла ее дочь из парка Маяковского. Там праздновали масленицу, сначала она рассказывала, как сжигали чучело зимы, ели блины со сгущенкой прямо на улице, играли в какие-то городки и кольцеброс, а через полчаса вдруг поскучнела и зависла над своим айфоном. Я не любила ее присутствия. Упитанная и довольно крупная пятнадцатилетняя девочка весила больше меня. Она носила разноцветные анимешные парики и, казалось, была полностью замкнута на своих таких же чокнутых подружках.
Оля поцеловала меня в прихожей – сквозь шелк халата хорошо чувствовалась ее грудь – а потом все-таки вывернулась из моих объятий, оставляя в пальцах только ощущение упругих боков.
«Мы не