Читать интересную книгу Ева - Слава Сэ

В Интернете полно видео, где злая жена колотит машину мужа своим драндулетом. Сегодня это модно. Например, проклятый изменник приехал к любовнице. А жена выследила, подкралась, и ну долбить. Только брызги летят. Все мужчины видели это кино и ужасались. И каждый запомнил, если на вас мчится ваша официальная любовь, самое лучшее — всё бросить и бежать.

Супруги мчались по деревне, пугая дачников. Как Шумахер и Алонсо, как Чапай и белые. Это была лучшая погоня в истории посёлка. Клубы пыли можно было видеть из космоса, если знать, куда смотреть. Ехали они, ехали, потом Карлис неловко как-то свернул и врезался в дуб. И замер за рулём, подозрительно.

Рассерженная жена польско-княжеских кровей вмиг стала просто Машей. Она подбежала и стала его вытаскивать, мерзавца. И оторвала дверь машины вместе с петлями, в спешке. А он такой, весь в битых стёклах:

— Маша, Маша, эта коза, она из фирмы по мытью посуды и пола. А я одну тебя люблю. Хочешь йоркширского терьера?

— И шубку, — согласилась Маша, потому что правда была на её стороне.

Если бы эту историю пересказывал Киплинг, Карлис в эпилоге уехал бы в Новую Каледонию. И там бы пропал, изучая новый галлюциноген на основе выпаренных жаб. Маша бы погоревала и вышла за соседа полковника. Но поскольку это повесть об обычном русско-латышском браке, дальше всё скучно. Они родили пару толстопузых негодяев. Карлис утратил тягу к кулинарии и увлёкся плетением корзин. Маша продолжает обижаться, потому что лучшего способа разнообразить жизнь латвийской деревни так никто и не придумал.

Ещё у них родилась девочка, Ева. Сейчас ей двадцать, она пахнет моим несчастьем. Я из-за неё то смеюсь, то плачу. Но всё равно, иду на запах.

Из журнала «Бэль», колонка Матвея Станилевского * * *

Ночью повалил снег.

Когда посетителей мало, Ашот говорит:

— Матвей, набрось на клавиши вуаль и ступай.

Ашот мечтает вырастить из рюмочной музыкальный салон. Приволок старое пианино с подсвечниками. На таком хорошо исполнять романс «Уйми мою печаль». Ашот заплатил настройщику больше, чем стоил бы новый рояль. Собрал телефоны знакомых тапёров. Теперь мне не надо готовить ужин по пятницам и средам. Отыграв три сета, я пью кофе, раскланиваюсь с барменом и еду к себе, на Васильевский.

Под первым снегом город путает цвета, чёрное небо над белой землёй. На тротуарах хоть роман пиши. Я медленно катил вдоль Таврического сада. На углу с Кирочной будто белая тряпка мелькнула перед капотом. Чьё-то полужидкое тело шмякнулось и стекло на асфальт. Пешеход. Девица. Слепая курица. Я выскочил из-за руля, стал её поднимать. Пострадавшая носила белые одежды, но так ругалась, точно не ангел. Бурчала сквозь зубы неразборчиво. Однако ж смысл её бормотаний не требовал пояснений.

Улица была пуста. Тишина, ночь и снег. Устраивать шоу со слезами и свидетелями не хотелось. Я взял барышню на руки. Судя по запаху, она вся состояла из коньяка и бисквита. Торт, а не девушка. Усадил в машину. Сказал, сейчас поедем к дяде доктору. Уже всё хорошо, уже сейчас. И погнал на проспект Луначарского, в областную больницу. Красивая и пьяная, падшая не-ангел повернулась боком и заснула.

В областной больнице работает одноклассник, Саша Пивоваров. Он хотел стать гинекологом, но из страха потерять либидо ушёл в травматологию.

— Гинекологи слишком много знают о внутреннем мире женщин, — решил он. В ортопедии же он надеялся на бесконечные встречи с растяжениями женской лодыжки. Саша не обычный медик-бабник, а очень романтический. Свою теперешнюю сколопендру Лену он пятнадцать раз подряд провожал с работы до подъезда и не тронул даже за локоть. Снова и снова они прощались у дверей. Пресыщенная Есениным Лена не выдержала и сказала:

— Тебе прелюдия дороже человека!

С тех пор их чувства только крепли, несмотря на сотни исцелённых пациенток.

Саша обожает бразильские сериалы. Он выучил португальский и впитывает яд чужих измен без потери качества. Долгие ночи дежурств всё смотрит долгие, как полярная ночь истории. В них мерзавец Жозе бросил Алисию. А богатый и вычурно красивый Олаву полюбил её прямо на автобусной остановке, под дождём. А она не была к этому готова. Поэтому сначала отвергла Олаву. Тогда он женился на другой. Алисия страдала, и он страдал, и так далее, до самого финала, который отодвинут куда-то далеко за сроки жизни нашей солнечной системы.

Я позвонил Саше, сказал, что сбил девушку, симпатичную. Сентиментальный Сашин мозг спроецировал на нас какой-то бразильский бред. Ортопед разволновался, выбежал на улицу. Ему не терпелось присутствовать при завязке сюжета. При всём его больном воображении, врач он прекрасный.

Он принюхался, спросил, как зовут коньячную фею. Я не знал, что ответить. Сумочки при ней не было. Лапать документы по карманам неловко. Мадемуазель перенесли на каталку, затащили в зев приёмного покоя. Дева продолжала ворчать, но не как раненая, а как очень пьяный зимний сторож.

Однажды мне под колёса выскочил мальчишка. Гаврош, дитя заводских окраин, собиратель бутылок. Он начал курить ещё в яслях и не вырос. Его никто бы не заметил за машинами. При том оказался крепким как гвоздь. После удара вскочил и понёсся к горизонту. Я кричал ему — вернись, у тебя шок! Но звуки моего голоса преодолевали пространство медленней, чем его ноги. Гнаться по центру Питера за ребёнком — плохая идея. Граждане могли накидать мне по соплям, на всякий случай. Чтоб не пугал маленьких. Да и поймать этого юного гепарда смог бы только очень быстроногий автомобилист. А я пианист и офисный работник, вовсе не бегун.

Теперь, подчиняясь закону второго ботинка, под колёса выпала эта пьяная снежинка. Жаль, она была не в состоянии так же смущённо сбежать в темноту. Я был бы ей признателен.

Больничная кофе-машина разливала бурую глину по цене венского кофе. От бессонницы и этого пойла голова кружилась. Из зеркала в гардеробе на меня смотрел инопланетянин с тёмными пятнами вместо глаз, с лицом серым, как деревенская дорога. Я пообещал, что завтра поеду в храм. Поставлю свечу «за здравие рабы твоей, господи, анонимной, в белом пальто».

Под утро «скорая» привезла мужика с заклинившим сердцем. Снова вышел доктор Саша. Сказал, как только появятся гадкие новости, он позвонит. Здесь сидеть не обязательно. Пострадавшую осмотрели. Вроде бы, цела. Ничего такая, ножки, попка. Уши маленькие. Теперь спит. Как проснётся, будем чистить кровь. Подключим систему или даже перегонный куб. Из пациентки можно выпарить до литра отличного коньяка. И, конечно, она пройдёт всякие МРТ, УЗИ, рентген. Всё как в медицинских сериалах, только намного, намного дороже. Саша сделал специальное лицо, приглашая улыбнуться его весёлой шутке. Я неопределённо поморщился.

Спросил, почём обойдётся диагностика. Саша написал в блокноте пять цифр. Раньше его рунические загогулины вызывали радостное удивление — как же можно так криво. Сумбурная смесь арабской вязи с криптографией немецких подлодок. Сегодня впервые я удивился не форме написания, а смыслу. Цифры намекали, пришло время всё продавать и бежать в Финляндию. Как Ленин по льду залива.

— Это смета ремонта клиники? — я знаю, торг надо начинать издалека, с абстрактной фразы. — Может, давай на эти деньги купим немецкий округ Вестфалию, у них там отлично лечат. Сэкономим, заодно.

Саша не любит мелочных людей. Он считает, хороший врач не опустится до поста и воздержания.

— Если дорого, ступай в милицию. Они выпишут направление в Сибирь. Научат шить варежки. За десять лет накопишь на «калину». Станешь давить красивых женских прохожих с удвоенной ненавистью.

— Надо было везти её сразу в ЗАГС, пока пьяная. Отдал бы половину нажитого при разводе, вышло бы дешевле.

— Старик, настоящее разорение впереди. Я видел её при свете. Без тяжёлых материальных потрясений с ней расстаться невозможно.

Банк ночью денег не даст. Им всё равно, кого ты переехал джипом. Я отправился домой. Дома пусто.

Два года назад моя жена повстречала мужчину своей мечты и это был не я. Отрада её очей служит альтистом у Спивакова. И вот уже два года, как мне неприятно творчество их оркестра. Я считаю его унылой попсой.

Оля долго переезжала. Будто отрезала по частям — уши, хвост. В Новый, 2009-й год, её тело окончательно перешло к альтисту. Со мной же остался дух. Бродит по квартире, шелестит занавеской в ванной, заглядывает в холодильник. Первое время я покупал ватрушки на двоих и грел полный чайник, по привычке. Но призрак жены не жрёт ничего. В часы между ужином и сном он делается особенно навязчивым. Я не прочь бы завалить его в кровать, но бесплотная иллюзия ускользает.

Представляю, как однажды я обрадуюсь её пропаже. Раздастся звонок в прихожей. Открою дверь, а там холостая Моника Белуччи. Заплаканная, расстроенная, и попросит стакан воды. И вот я с радостью не в силах отказать Монике. И уже ночью, когда Моника, как смогла, выразила благодарность за питьё, я тихо скажу небесам «спасибо». А пока не могу. Покупаю по две ватрушки. И занавески качаются, будто кто-то их шевелит.