Читать интересную книгу «Мир приключений» 1975 (№22) - Кир Булычев

Почему-то вспомнил он, как однажды, кажется, в седьмом классе, показывал своим подшефным октябрятам через эпидиаскоп художественные открытки. Первоклассники радовались, когда на белой простыне возникали пейзажи Африки и Памира, когда мчались трубачи Первой конной армии и летали в небе темные дирижабли. А его первый учитель Вячеслав Лукич, теперь обучавший этих малышей, сидел рядом и подбадривал юного механика.

И сейчас, как эти цветные картинки, на экране его памяти появлялись и не спеша проплывали туманные, расплывчатые и в то же время необычайно красочные образы детства.

Вот видит он себя босоногим, стриженным под машинку малышом. На нем синие трусики и аккуратно заштопанная матерью рубашонка. Вместе с такими же босоногими приятелями играет он на тихой немощеной улице возле большого деревянного дома. Невдалеке, за густыми садами, проходит железная дорога, и по ней, лязгая на стрелках, лениво бегут в Калугу длинные товарные составы. Дети любят играть в поезда. Вася прикладывает ладошку ребром ко рту и гудит как настоящий паровоз. Надувая щеки и шипя, он обгоняет дочерна загорелую сестру Машу и, мелькая пятками, мчится встречать возвращающегося с работы отца.

— Пары пускаешь, сынок? — серьезно спрашивает он и ласково гладит жилистой рукой колючую головку сына.

— Пап, а ты что делал на работе?

— Я-то? — улыбается в усы отец. — Промывал железки у одного старого паровоза. Теперь побежит весело, как молоденький.

— Весело побежит, да? — смеется Вася и, взявшись за руку отца, идет домой. Старается шагать в подражание ему так же солидно, слегка вразвалку…

…Василий снова лег, укрылся до пояса простыней и, вздохнув, продолжал думать об отце.

Василий Тимофеевич много лет работал промывальщиком в Малоярославецком локомотивном депо. Теперь он моторист. Все шестеро детей очень любили доброго и мягкого характером отца. Как в любой семье, все интересы этой большой семьи были сосредоточены вокруг отцовской работы. Любил Василий Тимофеевич поговорить о ней, не уставая, часами мог рассказывать о разных случаях, о моторах, станках, котлах, но больше всего о паровозах. Удивительные это были паровозы в его рассказах! Как живые люди, они имели свои увлекательные биографии, свои лица и отличались друг от друга характерами и повадками. После таких рассказов детвора, ускользнув от строгого материнского надзора, убегала к отцу в депо и резвилась там, среди мирных безмолвных локомотивов.

— Вот что, ребятки, скажу я вам, — иногда за обедом начинал отец разговор. — Скажу, что хорошо быть железнодорожником. Должность почетная. Что есть наш транспорт, знаете?

— Знаем, знаем! — кричали дочери. — Нерв! Нерв страны! Ты говорил…

— Не только нерв, ребятки. Транспорт — это, это… — крутил он пальцами в воздухе, подыскивая “громкое” слово, — это учитель, так сказать! Да… Приучает нас к честности, аккуратности и, натурально, к дисциплине. А что, не так?.. В школе учитель дает звонок, и все на местах. И у нас колокол на вокзале прозвенит — и поезд трогается. В школе да на транспорте расписание твердое, что надо. А дружат рабочие на транспорте как? По-настоящему, завсегда готовы постоять друг за дружку. Да, великая вещь рабочая солидарность и сознательность, они и революцию нашу сделали. Понадобится — мировую совершат…

Отцовская наивная агитация была понятна, дети жмурились, моргали. Став старше, усмехались на “громкие” слова, повторяя их иронически, но… но запоминали на всю жизнь. Большую силу имеют отцовские внушения, если идут они от чистого сердца и подкреплены к тому же собственным жизненным примером. Переглядывались младшие Петровы, посмеивались над своим простодушным папашей, а ведь зря смеялись — все без исключения стали рабочими, правда, более квалифицированными, чем он.

Нередко в погожий выходной день Василий Тимофеевич собирал семью, и они на рассвете уходили в лес. Там было прохладно и сыро. Капала с листьев утренняя роса, дремали неподвижные ели, просыпались птицы. Как было радостно найти первый гриб с бархатистой шляпкой, влажной и холодной от ночной сырости. Возвращались домой к обеду с полными корзинами. Самые маленькие гордо несли кузовки с ягодами или орехами. Половину сбора приходилось продавать дачникам, чтобы купить кому-нибудь из детей тапочки или темного сатина на рубаху. Бедно, но дружно и весело жила многодетная семья железнодорожника Петрова. Василий Тимофеевич не чурался никакой сверхурочной работы в мастерских депо, помогал по хозяйству и соседям: резал кабанов, пилил дрова, копал сады, неся каждую копейку в дом. И все равно невозможно было бы свести концы с концами, если бы не умелое хозяйствование жены его Александры Панкратьевны. Сколько дети помнят ее — она все время хворала, а с 1924 года неожиданно заболела туберкулезом легких. Больная, маленькая, очень худая женщина удивительно строго и экономно вела хозяйство, твердостью характера поражая соседей. Она вязала носки, чулки, варежки, кроила фуражки, без конца шила детям ситцевые трусы, платья и рубашки. Долго копила деньги и наконец купила двух козлят и десяток курочек (теперь дети смогли получать утром по яичку и пить парное молоко), возилась в своем крошечном садике и огороде. Крыжовник, малина, овощи помогали разнообразить скудные обеды. Но за всеми этими хлопотливыми делами мать не забывала учить и воспитывать детей.

— Народить-то пискунов легко, — говорила она не раз мужу, — а вырастить, сделать людьми — трудно.

— Занятно, кем они станут?

— Неважно кем, важно какими они будут.

Почти не пришлось в детстве учиться Александре Панкратьевне. Но она умело руководила учением детей. Просматривала их тетрадки, придираясь к каждой ошибке или поправке. Большое внимание уделяла чтению, заставляла детей читать вслух или рассказывать прочитанное. Ее слово было законом в семье. Она умела терпеливо разъяснить сыновьям, как надо вести себя на улице, как разговаривать с соседской девочкой, но могла и строго наказать за непослушание или, например, за рогатки, которые ненавидела от всей души.

— В людей не стреляют, малых птиц не уничтожают, все живое хочет жить, — приговаривала она. — Убивают только врагов на войне. Запомни это, сынок. Запомни. Навсегда запомни…

Особенно часто попадало Саше — забияке и сорванцу. Вася, самый спокойный и послушный, и то испытывал на себе материнский гнев. Однако это случалось редко.

— Не сердись, не расстраивайся, мамочка, — обнимал он мать. — Тебе же вредно волноваться. А я больше не буду. Вот увидишь… Ну, честное ленинское, не буду…

Василий Тимофеевич не вмешивался, когда жена учила детей, но порой позволял себе осторожно пошутить: