Читать интересную книгу Прощёное воскресенье - Александра Милошич

утопающих». На ум приходили самые что ни на есть мудрые мысли. Море наполнено было людьми, ещё живыми и уже мёртвыми, а спустя несколько дней оно одарит землю утопленниками и утопленницами со шхуны «Азов» — практически все девушки тогда погибли.

Оглядываясь вокруг, я пытался искать направление к берегу, стал вспоминать, анализировать. Как вдруг почувствовал, что рядом со мной что-то барахтается, обессиленное, готовое сдаться перед силой воды. Проплыв несколько метров и нырнув, я ухватился рукой за длинные волосы и вытащил на поверхность девушку, она глубоко задышала, не успев ещё наглотаться воды. Движения её были хаотичны, она хваталась за меня, и я несколько раз уходил с головой под воду. Вырвавшись из её рук, я отплыл, выругался бранными словами и опять приблизился, схватил ее за шею, держа голову на поверхности. Девушка притихла, слушалась уже покорно. Проплыли мы некоторое расстояние на спине, я придерживал ее тело. Силы стали потихоньку оставлять меня, надежда выплыть к побережью умирала. Близился рассвет. Кругом морская гладь без края и границ. «Неужели это конец», — подумал я, как вдалеке заметил слегка заметную горную возвышенность. Девушка затрясла мои плечи, показывая рукой вперёд, и тут я понял: спасены! Уже не помнил, как доплыли мы до берега, но как только я почувствовал землю под ногами, упал навзничь в беспамятстве.

Как долго я был без сознания — не могу сказать. Спасённую девушку и не надеялся увидеть, да и было всё равно. Как можно скорее нужно было выходить на русские редуты, ведь здесь, на береговой линии, много было скрывавшихся в лесу абреков, часто нападавших на торговые суда.

Открыв глаза, осмотревшись, увидел горянку рядом. Девушка лежала, поджав под себя ноги, прижавшись спиной ко мне. Долго я рассматривал ее — красива, белолика. Почувствовав, что на неё смотрят, подскочила, прикрывая оголённое тело, испугалась. Я начал было говорить, но понял, что она не понимает, жестами показал ей, что идти надо, что она свободна. Я собрался с силами и поплёлся к лесу. Усталость и голод мучительно одолевали. Пройдя вёрст пять, оглянулся, моя спасённая черкешенка еле поспевала за мной, спотыкаясь о коряги. Жаль мне её стало, подождал, взял за руку, и пошли вперёд. К вечеру вышли к дороге, и, увидя бабичевский памятный крест, я вздохнул с неким счастливым облегчением, а вскоре на горизонте появилась станица казаков-черноморцев.

2

Вечер был тёплый, я сидел за столом с казаками, горянка моя на кухне хлопотала вместе с хозяйкой. Долго думал, что с ней делать, хотел было оставить в станице у казаков, но как узнала — взмолилась не бросать её.

— Да куда ж я тебя возьму, я ж офицер, при армии живу, — вздыхая, объяснял ей. А она всё плачет «не бросай», умоляюще смотря на меня своими большими зелёными глазами. Звали мою черкешенку Мэзхъан, позже я только узнаю, что за зелёные глаза нарекли ее хозяйкой леса. «Вот чудачка», — подумал я. Шла бы к отцу, к матери, а она за мной увязалась, может, казаков боялась.

Прожили мы в станице чуть больше месяца, пока я ждал приказа ехать в Пятигорск, куда направил тогда меня полковник Головин. Решено было ехать ей со мной, а там — по моим размышлениям — разыскать её родню и вернуть: тяжело мне с ней, не хотелось вешать себе обузы, ведь любил я свободу больше всего на свете.

В начале сентября прибыли в Пятигорск. Ехали мы тогда на перекладных. Стояло бабье лето: жара, духота, трава выжжена солнцем, на дорогах пыль столбом от проезжающих мимо экипажей. Столичные курортники и дачники ещё не разъезжались, раненых офицеров и солдат, поправляющих здоровье на водах, было в этом году полно, поэтому для меня стала настоящая проблема снять меблированную комнату для Мэзхъан. Но благодаря Алёхину, моему сослуживцу и товарищу, у подножия горы, на задворках города, мы всё-таки нашли хатёнку, где пожилая вдова согласилась выделить для моей горянки комнату, которая оказалась небольшая, но чистая, и я остался доволен. Заплатив на месяц вперёд, я и Алёхин направились в гарнизон.

Пятигорск оставит в моей памяти самые яркие и в тоже время гнусные впечатления моей распутной и беспутной жизни, ведь этот небольшой город, получивший свое название от величественной горы Бештау, всегда был приманкой и местом сосредоточения самых изысканных и избалованных красавиц. С головой я ушёл и принимал как должное всё богатство соблазнов этого романтического городка, совсем забыв свою горянку, приходил за полночь весел и пьян. Она каждый раз дожидалась, но, когда я вваливался в дверь, поднимала уставшие зелёные глаза и прожигала ими меня, словно молниями. Я молча ложился спать, а утром каждый раз обнаруживал её с противоположной стороны кровати у себя в ногах; тихо, не будя её, уходил в расположение и мог не появляться по нескольку недель.

3

Начало зимы выдалось совсем без снегопадов, дождей и заморозков. Мы сидели в казарме и играли в карты, как вдруг отворилась дверь, и прапорщик Белозеров, отсалютовав, обратился ко мне, сказав, что полковник Головин ждёт меня у себя. В срочном порядке, из-за участившихся набегов горцев в районе Карабулака, нам необходимо было группой офицеров и солдат исследовать Учхутские горные кряжи, выйти незамеченными в ущелье между горами Сулгуты и Сунжи-корт и вдоль реки Сунжи спуститься к Карабулаку, нанося на карты важные объекты горной местности, окрестности и броды.

Попрощаться с Мэзхъан я не успел, оставил деньги за комнату Алёхину в случае, если не вернусь вовремя.

Из Пятигорска мы выдвинулись рано утром третьего декабря 1874 года, а к вечеру пятого числа уже были во Владикавказе. Получив приказ, задание и зимнее обмундирование, мы направились дальше к Учхутским возвышенностям. На пятые сутки вышли к ущелью. Густой туман мешал видимости, но время терять было нельзя, ведь предстоял ещё переход через брод. Внезапно вспыхнул ряд дымков, вражеские пули стали пронзать моё тело, — горцы появились, словно черти из-под земли, — мы были в окружении. Огонь в лесу не умолкал, я лежал на опустевшей тропе один с двумя телами убитых солдат. Уткнувшись лицом в землю, ещё в сознании, я чувствовал запах гари и кислый привкус крови. Мысли мои были тогда не об отце и матери,