Читать интересную книгу Фараон Мернефта - Вера Крыжановская

Я начала замечать, что Аснат с тревогой поглядывает на меня, но говорить не смеет.

Как-то вечером мы остались вдвоем в саду на небольшой террасе, выходившей на Нил. Облокотившись о балюстраду, я смотрела на воду, погруженная в мрачные мысли; солнце садилось, обливая своими красноватыми лучами блестящую поверхность реки и листву деревьев. Я повернула голову, чтобы сказать что-то Аснат, и снова заметила в ее глазах странное выражение.

— Что за привычка смотреть на меня так, словно ты следишь за мной, — проворчала я.

Вместо ответа Аснат упала к моим ногам и, схватив мои руки, покрыла их поцелуями и слезами.

— Термутис, так не может продолжаться. В твоей душе происходит что-то ужасное. Ты бледнеешь и худеешь, сон бежит от твоего изголовья, лицо горит, а руки холодны как лед. Знаю, что недостойна твоего доверия, но так люблю тебя, ценою жизни могла бы доказать мою признательность. Я знаю больше, чем ты думаешь, — не без причины удалила твоих прислужниц и сама охраняю твой сон. Уста изменяют тебе, выдают то, что мучит сердце, и ты неоднократно звала Итамара. О, Термутис, прими мои помощь и любовь, чтобы сохранить это имя в тайне, чтобы оно не стало твоим позором и гибелью несчастного.

Я была уничтожена; все прыгало в потемневших глазах: во сне я выдала себя. Если бы подслушивал кто-нибудь другой, а не верная Аснат, о, тогда смерть была бы счастьем.

Я обняла подругу детства за шею, прижала лицо свое к ее щеке и оросила слезами. Я испытывала адские муки, и никто не мог меня утешить, ибо происхождение любимого было ненавистно, я должна была забыть его или презирать себя.

Когда первое волнение улеглось, мы разговорились.

Аснат поклялась молчать, теперь у меня была поверенная и я могла рассказывать ей о чувстве, поглощавшем все мое существо.

Несколько дней прошло сравнительно покойно, я всеми способами старалась оставаться наедине с подругой. Ложась спать, я отпускала своих женщин, и мы с Аснат беседовали часами.

Однажды ночью сидели мы у открытого окна, вдыхая аромат, доносившийся из сада. Во дворце все спало, и только крики часовых нарушали тишину, как вдруг под моими окнами раздался шорох и на колени к Аснат упал камешек с привязанным к нему клочком пергамента. Она жадно схватила папирус и при свете луны прочла его.

— Это послание Апофиса, — вымолвила она, краснея. — Его принес выздоровевший Итамар. Он же доставит и мой ответ: если позволишь, напишу его на твоих табличках.

Я кивнула в знак согласия. Сердце до того сильно билось, что рвалось из груди: в нескольких шагах от меня был Итамар. Мне хотелось побеседовать с ним, расспросить о здоровье, это было так естественно и для меня вполне пристойно. Когда Аснат вернулась с табличками, я объявила о своем желании; она не стала возражать, но, опасаясь, как бы под окнами не увидели мужчину, высунулась из окна и приказала Итамару пройти в крытую беседку; затем, подав руку, помогла мне сойти с террасы. Ноги дрожали, хотя я не опасалась, что нас заметят; если бы даже какой-нибудь часовой увидел меня гуляющею с подругой, то это не удивило бы его: мы часто наслаждались ночной свежестью, предпочитая отдыхать во время утомительного дневного зноя.

Мы уже подходили к беседке из акаций, когда Аснат припомнила, что оставила на столе какую-то вещь, которую хотела отослать Апофису. Извинившись, она быстро вернулась во дворец.

В первый раз я очутилась наедине с Итамаром, который, весь освещенный луною, стоял в нескольких шагах от меня, облокотившись на каменную скамью. Он похудел, прекрасное лицо омрачилось страданием и унылой печалью. Мною овладело горячее желание утешить его; я сделала несколько шагов к скамье и произнесла:

— Итамар, что с тобой?

При звуке моего голоса он вздрогнул, устремил на меня смущенный взор и упал к моим ногам.

— Солнце сияет слишком высоко, — пробормотал он. — Лучи его не могут дойти и прогнать туман, омрачающий душу бедного и нечистого, но тебя, светлая дочь фараона, да благословят и сохранят боги. Да осыпят они тебя всеми благами за слова сострадания, с которыми ты с высоты трона обращаешься к человеку более ничтожному, чем прах, попираемый твоей стопой.

Он на коленях приполз ко мне и, схватив край моей одежды, прижал его к своим губам.

— О, царевна, охотно заплачу жизнью за то, что посмел дотронуться до тебя.

Трудно описать, что я почувствовала.

Тихий, дрожавший от сдерживаемой страсти голос опьянял меня; глаза, блестевшие опасением и возбуждением, очаровали меня.

Невольно я положила руку ему на голову, и пальцы погрузились в густые шелковистые кудри. При этом прикосновении я задрожала и, забывая осторожность и предрассудки, произнесла прерывавшимся от слез голосом:

— Ты страдаешь не один, Итамар, да послужит тебе это утешением. Я плачу, потому что происхождение твое — бездна между тобой и дочерью фараона.

При этих словах Итамар вскочил на ноги, схватив обе руки мои, склонился ко мне, жадно читая в моих глазах то, что я не в силах была скрывать. Он привлек меня в свои объятия, его пылающие уста слились с моими, шепча:

— Термутис…

Час спустя, возвращаясь в свои комнаты, я чувствовала себя оглушенной. Аснат, бледная и встревоженная, помогла мне лечь, но я не могла уснуть, опьянев от счастья, и в то же время ощущала себя угнетенной.

Что сказали бы Рамзес и жрецы, если бы узнали правду? Но я гнала эту мысль подальше от себя.

Прошло несколько недель. Под контролем верной Аснат я несколько раз виделась с Итамаром и трепетала от одной мысли, что мы расстанемся навсегда. А между тем неизбежная разлука приближалась, двор готовился к возвращению в Фивы. В слепой страсти я вздумала принять Итамара в число своих служителей, чтобы увезти с собою, но в ночь, когда мы должны были все решить окончательно, он не пришел на свидание. Вместо него явился Апофис.

— Я все знаю, царевна, — сказал он в виде извинения. — И пришел умолять вас на коленях прекратить отношения с моим другом, ибо все мы рискуем головою. Мне кажется, за вами уже следят.

Он восстал против моего намерения увезти возлюбленного, уверяя, что у самого Итамара хватит ума отказаться, и я вынуждена была уступить, поставив единственным условием еще одно свидание, чтобы проститься.

Шенефрес после сурового отказа держался от меня на почтительном расстоянии, но однажды на пиру я уловила его взгляд, полный ненависти, ярости, насмешки, а от прежнего почтения не осталось и следа.

Но откуда ему было знать?.. Нет, это невозможно!.. Нечистая совесть всюду заставляла видеть призраки.

Накануне отъезда я свиделась с Итамаром. С горькой печалью я вырвалась из его объятий, в последний раз он прижал руку мою к своим губам и исчез.

Мрачной и унылой возвращалась я в Фивы, но для устранения подозрений вела привычный образ жизни. В то же время я сделала открытие, которое едва не лишило меня рассудка…

Я не смогла рассказать об этом даже верной подруге, холодный пот выступал при одной мысли о том, что меня ожидало. Только инстинкт заставлял меня молчать, и я скрывала тайну, заставляя себя казаться веселою и не жалея румян для побледневшего лица.

Как-то вечером, когда я отпустила свою свиту, Аснат, оставшаяся со мною наедине, стараясь развлечь меня болтовнею, вдруг сказала:

— Знаешь, брат шепнул, что сегодня за обедом Рамзес говорил о тебе: ему кажется, что тебя сглазили, поэтому он приказал великому жрецу храма Амона прислать врача, который принесет амулеты. И вправду, Термутис, ты плохо выглядишь, знаю, что тебя мучит любовь к еврею, но сама знаешь, что должна о нем забыть.

Я ничего не ответила: казалось, что сердце разорвется от страха. Завтра придет жрец и врач, посланный Рамзесом, и правда, лишившая меня покоя, будет открыта. Вид мой был так ужасен, что Аснат, взглянув на меня, воскликнула:

— Термутис, что с тобой?

Я привлекла ее к себе и открыла все…

Бледная как смерть, Аснат закрыла лицо руками.

— Мы все погибли, — прошептала она. — Что ты сделала, Термутис! А Итамар, как он посмел!..

— Оставь его, я одна виновата, — ответила я, закрывая ей рот.

Мы провели ужасную ночь, и только под утро усталость заставила погрузиться в тяжелый и глубокий сон.

Проснувшись, я приказала себя одеть, нарумянилась и уселась на небольшой террасе, украшенной цветами. Воздух был свеж, но от страха перед тем, что должно было произойти, все мое тело горело. Я отпустила всех, кроме нескольких женщин, которые овевали меня опахалами, и ждала жреца. Аснат занималась рукоделием, но ужас сковывал ее уста и заставлял дрожать руки.

Жуткие мысли прервал придворный, явившийся доложить, что со мной желает поговорить Суанро, врач храма Амона.

Когда жрец приблизился и сел рядом, в моих глазах потемнело. Я неоднократно видела Суанро, не обращая на него особого внимания, но в эту страшную минуту черты его лица врезались в трепетавшую душу.