Читать интересную книгу Вилла Грусть - Патрик Модиано

2

Что же делал я, восемнадцатилетний, на престижном курорте с минеральными источниками на берегу озера? Ничего. Жил в семейном пансионате «Липы» на бульваре Карабасель. Я мог бы снять комнату в городе, но мне нравилось здесь, на горе, в двух шагах от «Виндзора», «Эрмитажа» и «Альгамбры». Рядом с роскошными отелями и тенистыми садами я чувствовал себя в безопасности.

Ведь я умирал от страха: страх, не покидающий меня до сих пор, был тогда гораздо более сильным, хотя и менее обоснованным. Я убежал из Парижа, чувствуя, что он становится просто опасным для таких, как я. В нем царила отвратительная атмосфера полицейского сыска. Сажали, на мой взгляд, слишком многих. Рвались бомбы. Но мне бы хотелось внести хронологическую ясность, и поскольку наилучшие точки отсчета — это войны, то уточним, о какой же войне пойдет речь. О той, которую называют алжирской, в самом начале шестидесятых годов, в эпоху, когда все катили во Флориду в открытых машинах, а женщины плохо одевались. Мужчины, впрочем, тоже. Тогда я боялся еще больше, чем теперь, и выбрал себе это убежище, поскольку оно всего в пяти километрах от швейцарской границы. При малейшей угрозе достаточно переплыть озеро — и ты там. По своей наивности я полагал, что чем ближе к Швейцарии, тем дальше от опасности. Тогда я еще не знал, что Швейцарии не существует.

Сезон открывался пятнадцатого июня. Праздники и гала сменяли друг друга. «Ужин посланников» в казино. Гастроли певца Джорджа Ульмера. Три спектакля «Послушайте же, господа…». Салют над Шавуарским заливом по случаю 14 июля. Балеты маркиза Куэваса… Я бы вспомнил и многое другое, будь у меня под рукой программка, отпечатанная организационным комитетом… Я сберег ее и уверен, что она когда-нибудь отыщется между страницами одной из книг, которые я читал тем летом. Только вот какой? Погода стояла «мировая», и старожилы предсказывали солнце до октября.

Выходил я редко, разве что иногда купался. Почти все дни проводил в холле или в саду «Виндзора», внушая себе, что, по крайней мере, здесь мне нечего бояться. Когда же меня все-таки охватывал ужас — словно в животе, чуть повыше пупка, медленно распускался мрачный цветок, — я смотрел вдаль, на тот берег озера. Отсюда видна была деревня. От одного берега до другого напрямик не больше пяти километров. Это расстояние можно одолеть вплавь. А ночью на моторной лодке его переплывешь за двадцать минут. Ну вот и славно. Я пытался успокоиться. Шептал, медленно выговаривая слова: «Ночью на моторной лодке…» Успокоившись, вновь принимался за чтение романа или безобидного иллюстрированного журнала (я запретил себе читать газеты и слушать новости по радио, в кино старался прийти непременно после выпуска «Новостей»). Главное — ничего не знать о событиях в мире, заглушить свой страх, предчувствие неминуемой катастрофы. Думать только о самых невинных вещах: моде, литературе, кино, мюзик-холле. Откинуться на спинку шезлонга, закрыть глаза и расслабиться, главное — расслабиться. Забыться. Ну же!

После обеда я спускался в город. На проспекте д'Альбиньи садился на скамейку под сенью платанов и наблюдал за оживленным берегом озера, по которому сновали маленькие яхты и водные велосипеды. Созерцание успокаивало. Я вставал и шел дальше, ступая осторожно, неторопливо. На площади Пакье я всегда садился за свободный столик в стороне от других на террасе «Таверны» и неизменно заказывал кампари с содовой. Я смотрел на молодежь, моих сверстников. С наступлением темноты их собиралось все больше. До сих пор слышу их смех, вижу пряди волос, сползающие на глаза. Девушек в узких коротких брюках или хлопчатобумажных шортах. Изящных юношей в блейзерах с нашивками. Из-за ворота рубашки виднеется яркий платок. Все коротко острижены, почти «под ноль». Вечером они пойдут на танцы. Девушки наденут приталенные платья с широкими юбками, как у балерин. И на войну в Алжир пошлют этих вот милых, мечтательных молодых людей, а не меня.

В восемь часов я ужинал в «Липах», семейном пансионе, почему-то напоминавшем мне охотничий домик. Здесь каждое лето собирался десяток завсегдатаев, пожилых людей, лет за шестьдесят. Вначале мое присутствие их раздражало. Но я держался очень скромно. Ни одного лишнего движения, глаза всегда опущены, лицо бесстрастно, я даже пытался не моргать, чтобы не пошатнуть мое и без того весьма шаткое положение в обществе. Они не могли не заметить моих стараний и, кажется, в конце концов смягчились.

Столовая, где нам подавали, была в савойском стиле. Я мог бы познакомиться с соседями по столу, благообразной четой немолодых парижан, но что-то подсказывало мне, что он — бывший полицейский. Все приходили на ужин парами, и только господин с тонкими усиками и взглядом спаниеля казался одиноким и заброшенным. Сквозь гул голосов я иногда различал, как он икает — отрывисто, словно лает. После обеда обитатели пансиона переходили в гостиную и, вздыхая, садились в обитые кретоном кресла. Мадам Бюффа, хозяйка «Лип», обносила их настойкой или еще чем-нибудь, способствующим пищеварению. Женщины разговаривали. Мужчины играли в канасту.

Господин с собачьими глазами следил за игрой, сидя в уголке и печально покуривая «гавану». Я бы тоже с удовольствием остался в гостиной при нежном, успокаивающем розоватом свете лампы под шелковым абрикосовым абажуром, но тогда пришлось бы с ними болтать или играть в канасту. А может, их бы не смутило и мое молчаливое присутствие?.. Но я снова отправлялся в город. Ровно в четверть десятого — как раз после окончания «Новостей» — входил в зал кинотеатра «Регент» или кинотеатра при казино, более роскошный и уютный. Я нашел программу «Регента» того лета.

Кинотеатр «Регент»:

15-23 июня: «Нежная и жестокая Элизабет» А.Декуан

24-30 июня: «Прошлым летом в Мариенбаде» А.Рене

1-8 июля: «Вызываем Берлин» Р.Хабиб

9-16 июля: «Завещание Орфея» Ж.Кокто

17-24 июля «Капитан Фракасс» П.Гаспар-Юи

25 июля — 2 августа: «Кто вы, доктор Зорге?» Ю.Чампи

3-10 августа: «Ночь» М.Антониони

11-18 августа: «Мир» Сюзи Вонг

19-26 августа: «Порочный круг» М.Пека

27 августа — 3 сентября: «Лес влюбленных» С.Отан-Лара

С удовольствием посмотрел бы снова какой-нибудь из этих старых фильмов…

После кино я опять выпивал бокал кампари в «Таверне». Молодежи там уже не было. Полночь — они, наверное, где-нибудь танцуют. Я смотрел на пустующие столики, стулья, на официантов, складывающих зонтики. Взгляд мой останавливался на большом подсвеченном фонтане по ту сторону площади у входа в казино. Он все время менял цвет. Я развлекался тем, что подсчитывал, сколько раз он окрасится в зеленый. Раз, два, три… Не все ли равно, как проводить время, верно? Досчитав до пятидесяти трех, я вставал. Но чаще всего мне было лень играть и в эту игру. Я просто размышлял, рассеянно потягивая вино. Помните Лиссабон во время войны? Сколько людей набивалось в бары и вестибюль отеля «Авис» со своими чемоданами и коробками в ожидании парохода, который никогда не придет? Так вот, через двадцать лет после тех событий я чувствовал себя одним из этих беженцев.

Изредка я надевал фланелевый костюм и мой единственный галстук темно-синий, с лилиями и вышивкой на изнанке «Интернэшнл Бар Флай», — мне его подарил один американец, позднее я узнал, что то был условный знак общества Анонимных Алкоголиков. По таким галстукам они узнавали своих собратьев и могли помогать друг другу. Я заходил в казино и некоторое время стоял в дверях бара «Бруммель», глядя на танцующих. Здесь были люди всех возрастов — от тридцати до шестидесяти, а иногда с каким-нибудь стройным господином лет пятидесяти приходила и совсем молодая девушка. Многонациональная, весьма «шикарная» публика плавно раскачивалась под итальянские шлягеры или ямайский танец «калипсо». Затем я поднимался наверх, в игорные залы. Тут частенько составлялись солидные партии. Самыми азартными были приезжие из соседней Швейцарии. Помню и страстного игрока египтянина с рыжими напомаженными волосами и глазами серны; задумавшись, он все теребил свои усики как у английского майора. Ставил он каждый раз не меньше пяти миллионов, и поговаривали, что это двоюродный брат короля Фарука.

Выйдя оттуда, я вздыхал с облегчением. Медленно шел по проспекту д'Альбиньи к себе на бульвар Карабасель. Никогда после не видывал я таких чудесных ясных ночей. Освещенные окна прибрежных вилл отражались в озере ослепительными бликами, яркими, словно музыка, словно звуки саксофона или трубы. Сидя на железной скамейке в шале, я дожидался последнего фуникулера. Он был тускло освещен, но в его лиловатом полумраке я чувствовал себя в абсолютной безопасности. Чего мне бояться, если грохоту войн, шуму внешнего мира не пробиться сквозь вату в оазисе вечных каникул! И кто станет искать меня здесь, среди праздных курортников?

Я выходил на первой остановке — «Сен-Шарль-Карабасель», а пустой фуникулер поднимался дальше, похожий на громадного светлячка. По коридору пансиона я пробирался на цыпочках, без башмаков, ведь сон стариков очень чуток.