Читать интересную книгу История естествознания в эпоху эллинизма и Римской империи - Иван Рожанский

Указанными соображениями во многом определяется структура настоящей работы. Прежде чем перейти к изложению отдельных научных дисциплин, получивших развитие в эпоху эллинизма, автор счел целесообразным посвятить одну главу проблемам, имеющим чисто исторический характер, но которые позволяют читателю осмыслить многие характерные черты эллинистической культуры вообще и эллинистической науки в частности. Во второй главе речь идет об основных философских направлениях эпохи эллинизма. В главе третьей излагается история возникновения, расцвета и дальнейших судеб александрийской научной школы. В этой же главе коротко рассказывается о достижениях александрийских ученых в тех областях знания, которые не нашли отражения в последующих главах, но которые тем не менее имели первостепенное значение в александрийской науке. Это, прежде всего, математика, ставшая в то время ведущей научной дисциплиной, но которую мы не можем причислить к естествознанию, составляющему основной предмет данной работы. И во-вторых, это медицина, считавшаяся не наукой, а ремеслом или искусством (τέχνη), но непосредственно связанная с анатомией и физиологией, которые в качестве самостоятельных теоретических дисциплин находились еще в зачаточном состоянии.

Четвертая глава книги посвящена развитию греческих представлений об ойкумене, т. е. об обитаемом мире. При этом в целях придания материалу большей цельности мы начинаем изложение географических воззрений не с александрийской эпохи, а с середины IV в. до н. э. (с Эвдокса), поскольку именно тогда утвердилось представление о шарообразности Земли и были заложены принципы, которые в дальнейшем легли в основу географической науки.

Астрономия, бывшая предметом первоочередного внимания греческих ученых эллинистического периода, является темой пятой главы. И здесь мы начинаем не с эпохи эллинизма, а с несколько более раннего времени, а именно с того времени, когда жил Эвдокс. Это обстоятельство представляется настолько самоочевидным, что она не нуждается в каком-либо оправдании.

Шестая глава именуется «Наука и техника в античности». В ней анализируется своеобразное соотношение между наукой и техникой в древнем мире, совершенно непохожее на то взаимодействие между этими двумя сферами человеческой цивилизации, которое мы наблюдаем в новейшее время. Античная наука практически не влияла на технический прогресс того времени и, в свою очередь, не получала от техники никаких стимулов для своего развития. Более того, античные мыслители (например, Аристотель) указывали на бесполезность науки как на ее неоспоримое достоинство. Исключением из общего правила может показаться пример Архимеда, но при ближайшем рассмотрении выясняется, что и это исключение оказывается мнимым.

В главе седьмой рассматривается вопрос о роли римской (латиноязычной) культуры в развитии естествознания. Наконец, последняя, восьмая глава посвящена в основном Иоанну Филопону — этой примечательной фигуре, стоящей на рубеже античности и средневековья.

Из приведенного краткого перечня глав настоящей книги следует, что она отнюдь не претендует на то, чтобы быть всеобъемлющим и исчерпывающим курсом по истории античного естествознания позднего периода. Это, скорее, книга для чтения, рассчитанная на то, чтобы в какой-то мере удовлетворить любознательность и возбудить желание глубже заняться этой удивительной эпохой в истории человеческого мышления. Если эта книга найдет заинтересованного читателя, автор будет считать свою задачу выполненной.

Глава первая

Эллинизм и его значение в истории античной цивилизации

Предварительные замечания

Что такое эллинизм? Можно ли дать сколько-нибудь адекватное определение этому своеобразному историческому феномену?

До середины XIX в. историки обычно недооценивали значение эпохи эллинизма, трактуя ее как время политической и культурной деградации эллинского мира. У ученых, занимавшихся историей древнего мира, преобладало стремление поскорее перейти от классической Греции к Римской республике, по возможности не задерживаясь на событиях, происходивших в ареале эллинистических монархий[84]. Такое отношение к истории эллинизма объяснялось, прежде всего, неудовлетворительным состоянием источников, относящихся к этой эпохе. Ничего подобного трудам Геродота и Фукидида (или хотя бы Ксенофонта) об этом времени написано не было; записки очевидцев и участников войн диадохов и последующих событий до нас не дошли; в результате мы вынуждены довольствоваться поздними, вторичными и потому во многом ненадежными источниками (такими, как Диодор Сикилийский и Плутарх). Поэтому величайшей похвалы заслуживает капитальный труд И. Дройзена[85], второй том которого носит название «История диадохов», а третий — «История эпигонов»[86], в котором была сделана попытка дать возможно полную политическую историю эпохи эллинизма. После Дройзена ни один сколько-нибудь добросовестный историк древнего мира уже не может игнорировать эту своеобразную и во многом примечательную эпоху. Что же касается социально-экономической истории эллинизма, то здесь таким же этапным трудом явилось трехтомное сочинение М. И. Ростовцева[87], вышедшее почти ровно через сто лет после первого издания труда Дройзена. В своей работе Ростовцев убедительно показал, что эллинизм был не только новым этапом в истории античной культуры, как его понимало большинство ученых до этого[88], но в такой же, если не в большей степени своеобразным социально-экономическим феноменом, резко отличавшимся от всего, что было в Греции и на Ближнем Востоке до похода Александра.

В советской исторической литературе одно время существовала тенденция рассматривать эллинизм как некий универсальный этап[89] или стадию[90] развития рабовладельческой социально-экономической формации. В дальнейшем эта точка зрения была подвергнута основательной и справедливой критике[91]. Дело в том, что возникновение эллинистических государств никак не может считаться проявлением или следствием развития рабовладельческих форм эксплуатации. В большинстве эллинистических государств рабы не играли существенной роли ни в сельскохозяйственном, ни в ремесленном производстве; тем же классом, труд которого являлся основой и источником богатства эллинистических монархов были не рабы, а крестьяне — λαοί, подвергавшиеся более жестокой и планомерной эксплуатации, чем это имело место в этих странах когда-либо ранее. Некоторым исключением было, по-видимому, лишь возникшее позже других эллинистических монархий Пергамское царство, где установились типичные рабовладельческие отношения, в известной мере предвосхитившие то, что мы позднее найдем в Римской империи. В целом же социально-экономическая и культурная специфика эллинистической эпохи определялась факторами, не связанными с наличием или отсутствием рабовладения.

Ближе всего к истине, по нашему мнению, находится определение эллинизма, данное английским историком Ф. Уолбенком, согласно которому понятие «эллинизм» включает в себя единство социально-экономических, политических и культурно-идеологических структур, которые сложились на территории, завоеванной Александром Македонским, в результате греческой колонизации и взаимодействия эллинских и восточных элементов[92]. Как нам представляется, это определение принимается в основном и большинством советских историков[93].

Борьба диадохов и образование эллинистических монархий

Александр Македонский умер в Вавилоне 10 июня 323 г.[94] Смерть великого полководца явилась полной неожиданностью для его боевых соратников. Никаких распоряжений относительно престолонаследия Александр перед своей кончиной не дал. Правда, Диодор и Курций Руф сообщают, что, уже находясь в агонии, Александр снял со своего пальца перстень и передал его Пердикке. Когда же его спросили, кому он передает свое царство, умирающий ответил «лучшему»[95]. После смерти царя шли долгие дебаты, в которых, согласно традиции, приняло участие все македонское войско. В конце концов было решено назначить наследником Александра сразу двух лиц: его слабоумного единокровного брата Арридия (принявшего имя Филиппа III) и родившегося уже после смерти царя сына его жены Роксаны, названного Александром IV. Пердикка получил права регента, которому было поручено «руководство всем» (ή τών όλων ήγεμονία). После этого на совещании военачальников было произведено распределение сатрапий. Антипатра постановили оставить на Балканском полуострове с титулом «самодержавного стратега» (στρατηγός αύτοκράτωρ). Антигон, по прозвищу Одноглазый (Μονοφϑαλμός), стал сатрапом Большой Фригии, Ликии и Памфилии, Птолемей — Египта, Лисимах — Фракии, Леоннат — Геллеспонтской (Малой) Фригии, Пифон — Мидии. Начальник канцелярии Александра Эвмен получил Пафлагонию и пока еще независимую Каппадокию (в центре Малоазийского полуострова). Об участии в распределении земель Кратера, наиболее популярного в македонской армии полководца, не упоминается, вероятно, потому, что в — момент смерти Александра он находился в пути, сопровождая в Грецию большую колонну македонских ветеранов[96].