И тут меня осенило.
- Может, к прокурору, а?
- Кретин! - взорвался он и весь аж затрясся. - Вали отсюда по-хорошему!
Я выскочил, не дожидаясь, пока он запульнёт в меня чем-нибудь тяжёлым. Морозный воздух тут же шибанул в нос, ворвался в лёгкие. Пока я ошивался у адвоката, заметно похолодало. Потоптался немного у подъезда, чтобы не околеть. А потом решил: пойду-таки к прокурору. Прокурор-то мне точно поможет. Очень уж он на меня напирал, там, на суде, и даже требовал высшей меры наказания.
Нашёл я его так же, как и адвоката: обратился за справкой в суд. Там поначалу заартачились, начали задавать какие-то дурацкие вопросы, но потом ничего, дали адресок. И я пошёл. Будь что будет!
Собственно, это был не прокурор, а прокурорша. Молодая дамочка лет тридцати, суровая, непримиримая, в очках. Дверь открыл её муж, здоровый мрачный битюг с вилкой в руке и в рваных шлёпанцах.
- Ну? - Он был груб и не пытался скрыть этого.
- Мне бы... - замялся я, - прокурора повидать... по делу...
- Лен! - крикнул он куда-то вглубь квартиры. - К тебе!
Он ушёл, а я остался ждать. Наконец появилась она, прокурорша.
Она была в простеньком халате, без очков, с распущенными волосами, и теперь, в домашней обстановке, совсем не походила на сурового блюстителя закона.
- Вы ко мне? - казалось, она была немного удивлена. Меня она поначалу не узнала.
Я кивнул.
- К вам.
И тут в глазах её мелькнул испуг. Она отшатнулась, прижалась спиной к стене.
- Вы!..
Ага, признала! Сейчас муженька на подмогу позовёт, и полечу я отсюда кубарем, носом считая ступеньки на их лестнице.
Однако я ошибся: не позвала.
- Зачем вы пришли? Что вам здесь надо?
Я неуклюже топтался на пороге, машинально мял в руках свою кроличью шапку и не знал, с чего начать. Действительно, с чего?
- Поговорить хотел... но если я не вовремя, скажите - уйду...
Она внимательно посмотрела на меня. Похоже, мой нелепый, нерешительный вид вселил в неё уверенность.
- Говорите.
Я собрался с духом.
- Меня неправильно оправдали.
И я выложил ей всё. Всю душу обнажил, все нарывы свои гнойные вскрыл.
- Значит, всё-таки вы, - произнесла она, странным взглядом оценивая меня. - Вы убили.
Я обречённо кивнул.
- Так я и знала.
Она закурила, продолжая настороженно коситься на меня. Минут пять молчала.
- Это хорошо, что вы пришли, - наконец сказала она. - Хорошо, что раскаялись.
Я решительно замотал головой.
- Я не раскаялся. С чего вы взяли?
- Нет? - она вскинула брови. - Гм... Значит, вернись вы в тот октябрьский день, то поступили бы так же?
Я пожал плечами.
- Не знаю... Пожалуй... Я об этом не думал. Какое это имеет значение?
- Наверное, никакого, - в голосе её прозвучали резкие нотки. - Зачем же вы пришли?
Я снова пожал плечами.
- Сознаться хотел.
- Но зачем?
Я и сам вряд ли понимал, зачем. Вообще, теперь вся эта затея с прокурором казалась мне совершеннейшей чепухой. Действительно, чем могла мне помочь эта цивильная дамочка?
- Ну хорошо, не буду пытать вас вопросами, - продолжала она. Допустим, вы официально признаете свою вину. Предположим даже, что вы добьётесь пересмотра дела. Вы ведь этого хотите, я правильно поняла? - Я в третий раз пожал плечами: откуда я знаю, чего я хотел? - Однако смею вас заверить: апелляция ничего не даст. Никто не сможет доказать вашей вины. Нет ни одного факта, который можно было бы подкрепить неоспоримыми доказательствами. Кстати, именно на этом и строил защиту ваш адвокат. В конце концов, вашему признанию просто не поверят.
Она ещё долго говорила о каких-то процедурах, презумпциях, следственных экспериментах и тому подобной дребедени. А я уже не слушал её. Пустое это. Зря я сюда пришёл. Не хочет она меня понять. Не хочет и не сможет. Да и как ей понять меня, когда я сам в себе разобраться не могу!..
А она ничего, эта фифочка, очень даже. Особенно в этом домашнем халатике, небрежно запахнутом на груди. Я стал ощупывать её глазами, смакуя детали ладно скроенной фигурки. Гарна дивчина, ничего не скажешь, даром что прокурорша.
Она поймала мой взгляд и резко, на полуслове, смолкла. Нахмурилась, посуровела. Брезгливо одёрнула халат.
- Миша! - вскрикнула.
Муженёк тут же возник в дверях, словно только того и ждал.
- Миша, проводи.
На этот раз в руках у Миши уже была не вилка, а нож. Кухонный, из нержавейки. Точь-в-точь как тот.
Миша набычился и пошёл на меня. На понт берёт, это ясно. Но я не стал ввязываться в свару. Ну их всех к лешему!
Не солоно хлебавши, я выскочил на мороз. Ледяной воздух обжёг лицо с неожиданной силой: столбик термометра упал, наверное, уже до двадцати пяти, никак не меньше. Часы показывали без чего-то девять, однако было светло, почти как днём. Большая белая луна бросала холодный свет на снежные сугробы, окрашивая их в сумрачно-голубоватый цвет. На душе было тоскливо и одиноко.
Что же теперь делать? Куда идти? Уже целый час бродил я, как чумной, по пустынным улочкам и понемногу замерзал, но выхода найти не мог. Совершенно случайно занесло меня на самую окраину городка. Я очнулся от тяжких дум и огляделся. Дом, возле которого я остановился, показался мне смутно знакомым. Я поворошил свою память и вдруг сообразил: это его дом! Того типа, в которого я всадил нож. У него осталась старушка-мать, я видел её сегодня утром, на суде, тихую, с красными от бессонницы и слёз глазами, всю в чёрном. Она наверняка сейчас дома: одно из окон тускло светилось.
Не знаю, как это получилось. Ноги сами понесли меня к тому дому. И только очутившись у двери, понял, почему я здесь: я должен с ней объясниться. Всё рассказать, во всём признаться. Зачем, я и сам не знал. Но чувствовал, что так надо.
Дверь оказалась незапертой. Я вошёл в сени, следом ворвались клубы морозного пара. Потоптался погромче, чтобы привлечь её внимание, и только потом, сильно робея, отворил дверь в комнату.
Она стояла прямо передо мной, маленькая, сухонькая, с чуть склонённой набок головой. В глазах - тихая печаль и смирение.
- Здравствуйте, бабушка, - просипел я и закашлялся - то ли от мороза, то ли от волнения.
Она узнала меня сразу.
- Прости, сынок, - едва слышно сказала она. - Я ведь грешным делом на тебя думала.
У меня внутри всё перевернулось. Если не скажу сейчас, то не скажу уже никогда. Собравшись с духом, я глухо произнёс:
- Это я, бабушка. Я сделал. - Язык не повернулся сказать "убил".
Взгляд её помутнел, она качнулась, но удержалась на ногах.
- Бог тебе судья, - вздохнула она.
Я пялился в пол, не в силах поднять на неё глаза.
- Куда же мне теперь, а? - выдавил из себя я. - Ведь оправдали меня...
Она долго молчала.
- Уходи, - наконец проговорила она тихо и, едва передвигая непослушными ногами, поплелась вглубь комнаты.
О, лучше бы она меня ударила!
Не помню, как я очутился во дворе. В голове стоял сплошной туман, мысли рассыпались, как сухой горох. Я бежал, не разбирая дороги. Бежал вон из города, в лес. К людям я вернуться не мог.
Очнулся в лесу. Мир казался чужим и холодным, как кусок льда. Было темно и тихо, лунный свет терялся в густых заснеженных кронах гигантских сосен, их стволы сухо трещали и стонали от боли. Мороз стал нестерпимым, я промёрз насквозь, пальцы ног онемели, щёк я уже не чувствовал.
Коченеет тело, костенеют конечности, стынет изнывшаяся душа. Вряд ли я отсюда выберусь. Да и некуда.
Я сел в сугроб и заплакал.