Читать интересную книгу Тени - Андрей Федорив

– Это он для вас поет. А я кататься хочу. В тишине. Нам в Москву скоро. Между прочим, каникулы уже кончились. Апрелю в школу пора.

– Твоему Апрелю можно вообще не учиться. У него голова, как моих три. А потом, при чем тут Апрель? Посадим его на самолет, как обычно, и пусть себе учится. А мы завтра летим на нашей стрекозе на южный склон. Синоптики дали отмашку. Готовься.

– Ура! А разве кроме нас кто-нибудь остался?

– Больше целого. – Данил подошел к окну. – Послезавтра будет солнце. Ликуйте!

После ликования, которое закончилось глубоко за полночь, Кира долго не могла уснуть. Решив особо не упорствовать, она открыла ноутбук и стала печатать.

«3 апреля. Слишком уж это хорошо, чтобы быть… С первого раза нарвалась сразу на то, что надо. Или не надо? С чего это я решила? Чувствую. А я и должна была нарваться на него с первого раза. Иначе никак. Зачем же тогда упражнялась я всю жизнь с мыслеформами, чтобы получить его со второго. Теперь главное понять, почему именно он. Что в нем такого, что поможет мне или спасет меня? Он идет вверх. Или нет, он, похоже, никуда не идет. Это уже хорошо. Он играет. Хочет скрыть свою суть. Хочет быть выше ограничений, которые накладываются другими. Хочет казаться все время разным, непредсказуемым, раскрепощенным, свободным. Иногда, пожалуй, слишком увлекается. Впрочем, он неплохо вжился в свою роль, но это только роль, и внутри у него все по-другому. Часто не уверен в себе, боится получить отказ в любой форме, даже по телефону. Поэтому заранее готов его получить, тем самым ограждая себя от различного рода переживаний. Хочет быть свободным от желаний…»

Через неделю, когда вовсю светило солнце и в гостиницу с новой силой хлынули отчаянные сноубордисты, горнолыжники и те, кто с ними, Кирин номер обчистили, освободив ее от камеры, фотоаппарата и ноутбука, не считая того, что взяли по мелочи. Перед тем, как это случилось, в ее ноутбуке появилось еще несколько записей.

«5 апреля. Вчера, несмотря на жуткий снег, взлетели. Летчик сказал, что наверху чисто. Ждите! Игорь ныл всю дорогу. Николас тоже мучился, но виду не показывал. Как истинный американец, повесил на себя еще одну пищалку. Да хоть обвешайся! При такой видимости и ветре – одно неверное движение, и никакие пищалки не помогут. Ну, если только труп побыстрее найдут… Дэвид с Фридом вообще остались в вертолете. У одного, видите ли, крепление ослабло, второй даже объясняться не стал… Их право. Чего летели? В итоге спускались сначала впятером. Давид, как всегда, ринулся вперед, потом мы с Данилом, за нами Игорь с Николасом. На „точке“ – двое последних остались ждать вертолет. Данил немного повредил кисть, но нас с Давидом одних не оставил. Давид опять взялся за старое. Говорит, что это он вызвал эту бурю. Не может успокоиться. Пару раз пытался меня подсечь, осторожно, правда, чтоб никто не догадался. Зачем? Ну, навернусь я опять. Понравилось у койки моей сидеть? Впрочем, сидеть уже, вероятно, необходимости не будет… На „Чайке“ отдыхали минут двадцать. Забинтовали Данилу кисть. У меня безумно разболелась спина. Давид молчал и лупоглазился. Мы с Данилом болтали о Кирилле. Данил не верит, что я его ни разу не видела, и вообще не верит, что я могу так нежно к кому-то относиться. Я сама не верю. Но факт. Данил говорит: попроси его приехать. Приедет – значит судьба, если нет, говорит, мы с Давидиком судьбу тебе здесь подыщем. Ту судьбу, от которой не уйдешь. И смеется. Давид резко вскочил и ринулся вниз, практически в пропасть. Ну и мы за ним…

Вечером писательница Фаина пригласила нас с братьями Арно на ужин. Читала нам что-то, даже пела. Арно внимали, хоть и начали изрядно уставать от ее болтовни. Я тоже старалась, как могла, изображать участие. Получилось хреново. Налегала на виски. Так что можно было все списать на невменяемость. Во время ужина позвонил он. Я вышла, вернулась минут через сорок. И опять услышала о своей неземной любви. Фаина, уже изрядно подпитая, требовала предъявить предмет моей страсти… Давид проводил даму к себе и быстро вернулся. Данил тем временем погрузился в воспоминания десятилетней давности, когда мы втроем занимались любовью. Юбилей, говорит, надо отметить, а при сложившихся между нами отношениях это настолько естественно, что вообще не подлежит обсуждению… Я сделала вид, что не услышала или не поняла. В общем, пропустила мимо ушей. Он сделал вид, что ничего не говорил, и повторять не стал».

«7 апреля. В нем есть что-то, что притягивает. Меня! – Бред! Меня ничто уже не может притянуть. Он не такой, как я, но я чувствую, что он очень близок мне. Какой он? Лучше не знать. Да продлится эйфория! Может, все-таки попробовать с ним встретиться? – Зачем? Я ведь падаю».

«11 апреля. Он сам не знает, что у него внутри. Вот его и колбасит. От саморазвития. А все уже развито. Нужно только заглянуть в себя».

«12 апреля. Падаю все неувереннее. Все-таки я с ним увижусь. Я чувствую – он мой. Кожей. Прилечу, и сразу с ним встречусь. Ачтобы не передумать, попрошу его забрать меня из аэропорта».

Кроме комнаты Киры обокрали еще несколько номеров. Воров усиленно искали, но не нашли. Как обычно. Пропажа Киру не очень расстроила. Жаль было ноутбук. Она иногда выходила с его помощью в Интернет. Впрочем, все равно уже скоро уезжать. Давид предложил свои услуги по покупке билетов на самолет. Просил Киру не волноваться – он съездит в город и все устроит.

События, происшедшие впоследствии, насаживались на нить времени, словно безумные бусы, цепляя друг друга и временами кусаясь.

На обратном пути в гостиницу, на перевале, Данил не справился с управлением на скользкой дороге, машина пролетела по камням больше двадцати метров и повисла над пропастью. Данил выжил, но лежал теперь без сознания в единственной городской клинике. Клиника, правда, в результате этого чудесным образом преобразилась. Появились вазы с цветами, новые занавески и тупые охранники. Озабоченные врачи и перепуганные медсестры только и говорили о том, что у них лежит Ардо, собственной персоной. Кира с Давидом отвезли Апреля в аэропорт, посадили в самолет и пожелали пятерок. Кира пообещала прилететь, как только Данилу станет лучше. Апрель помахал рукой любимой мамочке, подмигнул Давиду и скрылся за турникетом.

Дни тянулись угрюмой вереницей. Давид помрачнел и, казалось, злился, развлекаясь по вечерам обслуживанием туристов. Стоя за барной стойкой и время от времени делая попытки привлечь к этой работе Киру, он ссылался на отсутствие Данила и наплыв постояльцев. В горы Кира поднималась теперь в основном со своими друзьями, налетевшими с разных концов света на хорошую погоду и безумное солнце. Давид иногда присоединялся к их шумной и пестрой компании, но чувствовал себя в ней, похоже, неуютно. Или делал вид, что ему неуютно. Раз в несколько дней он и Кира уезжали в город навестить все еще не пришедшего в сознание Данила. После этого они обычно заезжали в гости к семье Ардо, состоящей, как оказалось, из тридцати двух человек, включая стариков и детей, и занимавшей огромный, окруженный старым парком особняк на окраине. Киру прошибал леденящий холод, когда она проходила сквозь строй разновозрастной толпы Ардо, которую объединяло чувство сострадания к старшему (Данил обладал контрольным пакетом акций семьи, будучи первенцем, тогда как Давид задержался в утробе на двадцать минут и передал тем самым все права в тогда еще не окрепшие руки первого вырвавшегося на свет отпрыска Ардо) и чувство ненависти к якобы виновнице случившегося, то есть к Кире. Они угрожающе шептались на непонятном Кире языке, разглядывали ее и показывали на нее пальцами. Давид, правда, пресекал подобное выражение противоречивых чувств, переполняющих его многочисленных родственников, но как-то нехотя и неуверенно. В свою очередь, увидев их вблизи, Кира мгновенно потеряла к ним всякое сострадание.

В один из таких приездов она была приглашена в кабинет отца, где ее встретил хозяин дома с супругой. Родителям Ардо на первый взгляд можно было дать не больше шестидесяти, да и то с натяжкой. Выглядели они бодро и свежо, несмотря на скорбный вид. Мать сидела в кресле, облаченная в длинное черное платье; на ногах – туфли из змеиной кожи неопределенного цвета на высоком каблуке, в худой руке – мундштук с папиросой. Она курила. Из глубины ее скорби веяло холодом и тяжелой, пока еще не вышедшей на поверхность и незаметной окружающим болезнью. Незаметной всем, кроме Киры. Рядом с тяжелым, угрожающе огромным дубовым столом стоял одетый в черное отец и как будто не решался сесть в агрессивно настроенное, внушительных размеров кресло. Казалось, оно раскрыло пасть из красного бархата обивки и ждет свою очередную жертву, чтобы поглотить ее мякоть и кости в своем мощном дубовом желудке. Черный человек, однако, спокойно сел в кресло, которое не только не сожрало его в ту же минуту, но даже как-то виновато скрипнуло и сжалось под тяжестью своего хозяина. Черные глаза сверлили Кирину неосведомленность, черные мысли повисли в воздухе тяжелой паутиной. Когда тишина готова было взорваться, человек жестом пригласил Киру сесть в соседнее, изящное, приветливое кресло, видимо, с большой неохотой стоящее рядом с уже укрощенным столом. Кира, не раздумывая, села, стараясь выглядеть как можно непринужденнее.