за руку, и по нервно вздрагивающим пальцам я понимала, что он крайне взволнован. Выяснив, что по образованию я переводчик, он неожиданно заговорил на хорошем английском, сетуя, что ему не хватает практики. Я была ошеломлена, потрясена. Да что там – практически повержена.
«Как этот утонченный юноша оказался в армии?» – недоумевала я, но спросить не отважилась.
В купе незаметно закрались сиреневатые сумерки, за окном неслись бескрайние просторы, перелески, одинокие хутора с покосившимися заборами, шампанское закончилось, а мы все говорили и говорили. Из коридора слышался хохот, кто-то пел под гитару, нам стучали, приглашая присоединиться к веселью, но мы не отзывались. Нам было хорошо вдвоем…
В полночь я предложила закругляться.
– Завтра в шесть мы будем в Бресте. Нужно выспаться, – пояснила я.
– Но по карте от Бреста до Легницы уже пустяк, – возразил Илья.
– Все не так просто. В Бресте вагоны будут «переобувать», так что нам придется болтаться по городу до вечера.
– Переобувать? Вагоны? Это шутка?
– Отнюдь. В отличие от нашей, польская железная дорога – узкоколейка, потому требуется менять вагонные колеса. Обычно на это уходит весь день. Таможенный досмотр сразу перед посадкой. Поляки проверяют при пересечении границы, в вагоне. В час ночи будем в Варшаве, там поезд расформируют, часть вагонов прицепят к легницкому составу, остальные покатят на север до Щецинека.
Илья слушал внимательно, в полумраке он выглядел старше и внушительнее.
– Значит, через сутки мы расстанемся? – вопрос застал меня врасплох. Я на секунду замерла и, вдруг, неожиданно для себя, наклонилась и поцеловала его в макушку. Он удивленно заморгал, я смутилась и, пытаясь сгладить внезапно возникшую неловкость, быстро взъерошила его черную шевелюру и перешла на дружеское «ты».
– Да, но ты обязан мне еще раз помочь!
Сконфуженный, но явно обрадованный Илья, охотно подхватил мой шутливый тон.
– Есть – быть вашим вьючным ослом, мэм!
– Я не об этом.
По правилам военного ведомства, служащий имел право ввозить в Польшу лишь один цветной телевизор в год. Для этого выдавались специальные книжечки, в которых таможня делала пометку о количестве уже ввезенных. Я нарушила правило, и надежда была только на Илью. Согласится ли он взять «вину», то есть второй телевизор, на себя?
– Ради тебя я не только телевизор, убийство Папы Римского на себя возьму! – это прозвучало как признание.
Я испугалась и, в попытке развеять, стремительно сгущавшиеся флюиды зарождающейся любви, спешно сменила тему:
– Спасибо. А теперь спать.
– Да-да. Спокойной ночи, – Илья послушно влез на вторую полку.
По потолку пробегали тусклые полосы света одиноких семафоров и забытых богом полустанков, я лежала, уставившись в темноту, сон не шел. Тело изнывало и горело, душа маялась в каком-то невнятном предчувствии. Виновник моей бессонницы тоже не спал, но лежал тихо, едва дыша. От дикого напряжения мыслей и тел, воздух в купе превратился в плотный вибрирующий сгусток, мне чудилось, что я слышу легкое потрескивание проскакивающих в темноте энергетических разрядов.
«Что это, Господи? Бесовщина какая-то, – поносила себя я. – Выпила чуточку и разнюнилась! Утром все встанет на свои места».
Не помог ни счет розовых слонов, ни старательная визуализация ромашкового поля, час спустя я смирилась, обреченно уставившись в потолок. Илья, наконец, заснул, и я немного успокоилась. В тусклом свете занимающегося утра постепенно проступали очертания неубранного стола, я неслышно выбралась из постели и взглянула на Илью. Он спал тревожно, без конца вздрагивая и ворочаясь. Поправив сползшее вниз одеяло, я не удержалась и порывисто прижалась к его ладони щекой. Застыдившись, юркнула на место и притихла.
Как рождается магия под названием «любовь»? Из чего? Из каких таких чудодейственных материй плетется невидимая сеть пленительного сумасшествия? Почему люди, познакомившиеся каких-то десять часов назад, начинают ощущать пронзительную щемящую близость и необъяснимую почти болезненную тягу?
День выдался пасмурный, мы оставили вещи в камере хранения и отправились бродить по городу. Илья пробовал шутить, но делал это нарочито, с каким-то надрывом, я вымученно улыбалась, но вскоре бросила притворяться и погрузилась в меланхолию. Глядя на меня, мой милый мальчик тоже поник.
– Что-то происходит? – осторожно спросил он, посмотрев на меня бесконечно внимательными умными глазами. – Ты изменилась.
– Тебе кажется. Просто погода… – мой голос дрожал, в глазах блеснули слезы.
Закапал дождь, и толпа прохожих редела на глазах. Дождь быстро разошелся, серый, мелкий, унылый. Мы спрятались в каком-то подъезде, на душе было тошно, отчаянно хотелось плакать, но я изо всех сил держалась.
– А давай в Брестскую крепость? Все равно делать нечего, – вдруг предложил Илья.
Я кивнула, куда угодно, как угодно, только бы отвлечься от мучительных мыслей о скором расставании.
Экскурсия не задалась, мы возвращались. Окна такси заливало бесконечным дождем, Илья мрачно смотрел прямо перед собой, я едва сдерживалась, чтобы не заплакать. Экскурсия меня доконала: сухонькая старушка-гид с белыми, как лен, волосами говорила страшные вещи. Она рассказывала об обороне Цитадели и Восточного форта крепости, о том, как бойцы, знавшие о падении крепости еще 30 июня, продолжали поодиночке сражаться до начала августа, выцарапывая на стенах надписи: «Я умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!» – все это переполнило чашу моих переживаний, и я разрыдалась, громко, горестно, безутешно. Растерянный Илья бережно обнял меня и быстро повел к выходу.
Я смутно помню, как мы вернулись на вокзал, как прошли таможенный досмотр. Люди и предметы проплывали мимо меня в пелене какой-то дикой слезливой одури. Помню только Илью, его надежную руку, его ласковый шепот:
– Все уже хорошо. Черт меня дернул тащить тебя туда! Хрупкая моя, нежная, трепетная. Я здесь, я с тобой.
Поезд тронулся в 19:30, мы, как прежде, сидели напротив, и я понемногу успокаивалась: привычная обстановка, близость Ильи, валерьянка и чай делали свое дело.
– Ты прости меня, – робко попросила я.
– Это ты меня прости. Нашел куда девушку пригласить, болван. Это ж все равно, что на кладбище, – горячо возразил он.
При упоминании о крепости я опять напряглась, он заметил и порывисто обнял:
– Тебе нужно отдохнуть, Та. Ты устала. Поспи, а я рядом посижу. Хорошо?
Я послушно кивнула, прилегла на одеяло, смежила веки и быстро забылась. Сквозь сон я чувствовала, как он гладит мои волосы, слышала обрывки разговора с польским таможенником. Илюша объяснил, что жена больна и документы он покажет сам…
Проснулась я от внезапной тишины. Ни тряски, ни стука колес, ни голосов. Темно и тихо.
– Что происходит? Где я? – мелькнуло в голове. В панике я резко вскочила и больно ударилась головой о верхнюю полку.
– Тише, солнышко. Испугалась? Я здесь, – Илья свесился вниз, вглядываясь в темноту. – Мы в Варшаве. Я договорился с проводницей, мы можем оставаться в вагоне. Я уйду минут за пятнадцать до отправления, оно в 3:30.
Я онемела. Мысль о том, что через два часа мы расстанемся навсегда, пронзила все мое существо, и я затрепетала, как насаженная на булавку,