Читать интересную книгу Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник) - Тим Саймондс

– Мой дорогой Уотсон, – сказал он весело, – с дневной почтой пришел наконец выписанный герцогиней Тимау чек. Приглашаю вас отужинать сегодня в любом ресторане Лондона по вашему выбору. Может, отправимся в Гринвич и отведаем рыбных блюд в «Корабле»?

Это был приятный сюрприз. Когда судьба улыбается мне, я позволяю себе угоститься в клубе куропаткой или упитанным фазаном, что вырывает двухдневное содержание из моей военной пенсии. В особых случаях я заказываю кролика с брокколи и пирожные «Леди Петтус». Холмс же, даже обедая за счет состоятельного клиента, непременно просит подать его любимую солонину «Бенитес» из консервной банки.

– Я готов, Холмс, хоть сейчас.

– А если все-таки не «Корабль»… Где бы нам отпраздновать свою удачу? – продолжал мой друг.

– Ну, если вас действительно устроит любой лондонский ресторан, предлагаю отужинать у Симпсона, в «Большом сигарном диване».

– Прекрасный выбор, – одобрил Холмс.

В семь часов того же вечера метрдотель упомянутого заведения усадил нас за столик у окна, откуда открывался чудесный вид на театры «Водевиль» и «Стрэнд», охваченные в этот час особым оживлением. У Симпсона появлялось немало знаменитостей, среди которых были британский премьер Уильям Гладстон и большинство величайших писателей нашего времени. Сам Чарльз Диккенс в День всех усопших верных[2] занимал здесь столик – всегда один и тот же, – чтобы потолковать с единомышленниками из «Клуба призраков»[3] об оккультизме, египетской магии и ясновидении.

Нам вручили роскошное меню, а через некоторое время появился шеф-повар, величаво вышагивающий рядом с официантом, который катил перед собой серебристый сервировочный столик. Холмс заказал ростбиф, и ему отрезали несколько ломтиков от большого куска запеченной говядины. Я же, превысив свои обычные траты, отведал копченой лососины, которую обычно заказывают состоятельные клиенты. На десерт мы выбрали фирменное блюдо – воздушный бисквит с нежным ванильным кремом.

Холмс вдруг погрустнел и задумался. Я поинтересовался, чем вызвана такая перемена в его настроении. На что мой друг со вздохом ответил:

– Уотсон, я жажду перемен. Пока вы строчите свои леденящие кровь рассказы, я сижу в одиночестве и с нетерпением ожидаю звонка в дверь. В последнее время наши расследования ограничивались недолгими вылазками на какую-нибудь шикарную виллу в пригороде Лондона или в сельскую глушь. Конечно, я мог бы заняться химическими опытами с недавно открытыми газами, но мне этого мало. Я нуждаюсь в чем-то более необычном, если хотите, экзотическом.

– Быть может, на вас так влияет наступление нового века или эта чудесная весенняя погода? – предположил я. – Весна несет с собой смутные ожидания и жажду перемен. Даже в природе ощущается какое-то волнение.

– И подумать только, какая бездна событий происходит за пределами Бейкер-стрит, где жизнь так однообразна! – продолжал Холмс, не обращая внимания на мои слова. – В Париже и Вене, где царят Ротшильды, публика кружит в котильонах и развлекается постановкой «живых картин». Сам Штраус дирижирует на придворных балах. В моду входят полеты на воздушном шаре. Придворная актриса Катарина Шратт[4] поднималась в воздух уже три раза.

Сейчас, одетый на выход, в черном пиджаке свободного кроя и крахмальном воротничке, Холмс выглядел в высшей степени респектабельным. Но послушали бы вы, как вздыхала наша квартирная хозяйка, когда вытирала от пыли, начищала щеткой и намывала разные милые пустячки в его комнате. Огромное остроконечное копье. Медвежий череп. Настенную тарелку с изображением великого английского боксера еврейского происхождения Даниеля Мендозы – по мнению Холмса, отца кулачного боя. Резную деревянную фигуру полубога Мауи. Гарпун с гравировкой на ручке: «Пароход „Морской единорог“. Данди»[5]. Ласты тюленя. Теннисные ракетки и биты для игры в крикет, к которому Холмс пристрастился за время короткого пребывания в Оксфорде и Кембридже. Да, я бы не назвал своего друга аккуратным. Для химических опытов он запросто мог использовать большое треснутое бело-синее блюдо, добытое во время осады Александрии в 1882 году сыном одного моего пожилого пациента, а то и подаваемую на стол масленку.

– Вам ли жаловаться на скуку, Холмс? – попенял я ему, улыбаясь и отложив в сторону салфетку. – К вашим услугам прибегают самые важные персоны, приглашая разделить с ними трапезу. Всего две недели назад вы раскрыли случай, который я назвал бы «Делом о великане». Вам удалось доказать, что следы под окном оставлены ходулями, а не приставной лестницей.

– Уотсон, я ценю ваши усилия утешить меня и примирить с моей так называемой славой. Тем не менее я настаиваю на том, что каждое утро должно начинаться хотя бы с маленькой, но победы, а каждый вечер должен заканчиваться добрым сражением, если хочешь быть всегда на коне. Но рано или поздно кульминация минует, актеры сходят со сцены, и будущее предстает перед нами еще более неопределенным, чем когда-либо прежде.

Желая поддержать друга, я ответил:

– Как знать… Может быть, совсем скоро мы снова услышим стук в дверь или получим телеграмму с известием о новом таинственном преступлении?

Неожиданно внимание Холмса привлекла небольшая супница, стоящая на нашем столе несколько в стороне от серебряных приборов. Мы позвали официанта, который, однако, заявил, что ему ничего не известно об этом предмете сервировки. Затем он придвинул супницу ко мне и снял крышку. Внутри лежал конверт с надписью: «Шерлоку Холмсу, эсквайру». Внутри обнаружился лист розоватой бумаги, на котором было небрежно написано от руки:

Я буду у Вас в пять часов. К этому меня вынуждают обстоятельства, серьезность которых вряд ли можно преувеличить.

Я передал записку Холмсу.

– Недавние успехи совсем лишили нас бдительности, – заметил он с грустью. – В эту супницу нам легко могли подложить болотную гадюку. – И добавил довольным тоном: – Справедливости ради следует заметить, что автор записки, хоть он изобретателен и хитер, не питает к нам вражды. Судя по слогу, он категоричен и всегда имеет собственное мнение по любому вопросу. Бумага дорогая, что говорит о его достатке. Одна ее пачка стоит не меньше чем полкроны. – Холмс протянул мне листок: – Обратите внимание на ее плотность, а также на водяные знаки. Ее произвели не в Англии. Ваши предположения, Уотсон, кажется, начинают сбываться.

Глава вторая,

в которой мы знакомимся с королевской особой

Вернувшись домой на Бейкер-стрит после чудесного ужина у Симпсона и приятной беседы, приведшей меня в самое благодушное настроение, я предоставил Холмсу колдовать над ретортами и пробирками, а сам отправился в постель и моментально погрузился в тихий спокойный сон. Но долго им наслаждаться мне не пришлось.

Казалось, не прошло и минуты, как в дверь тихо постучали и Холмс воззвал ко мне, стараясь говорить тихо, но тон избрав достаточно требовательный:

– Уотсон, я буду очень рад, если вы присоединитесь ко мне и уделите мне немного вашего времени.

Было еще темно, и я не сразу понял смысл его слов. Я посмотрел на дверь, из-за которой доносился его голос, и недовольно спросил:

– Мы что, горим? – Я взглянул на часы. – Это безбожно, Холмс! Всего половина пятого утра!

– Я жду вас внизу через десять минут. Помните записку? Клиент обещал быть у нас в пять часов.

– Кто бы это ни был, полагаю, он, как человек воспитанный, явится к пяти часам вечера! – возразил я.

– Друг мой, – шутливо ответил Холмс, – человек, доверивший доставку своей почты Ариэлю[6], никак не может пожаловать к нам в пять вечера! В это время на Бейкер-стрит полным-полно народу, а наш аноним явно вынужден посетить нас под покровом темноты.

Едва я успел присоединиться к Холмсу и последовал за ним, двигаясь на свет, как он поднял руку вверх и весь напрягся, словно афганская борзая:

– Прислушайтесь! Если не ошибаюсь, это прибыл наш клиент. L'exactitude est la politesse des rois[7]. Почти у самой нашей двери остановилось моторизованное ландо.

Крайне заинтригованные, мы метнулись к окну и раздвинули шторы. К тротуару подъехало такси марки «Панар-Левассор», откидной верх которого был поднят из-за сильного ливня. Дверца автомобиля распахнулась, едва машина успела остановиться. Перед нашими глазами предстал субъект самого невероятного вида.

Начать с того, что роста он был преизрядного. Но меня больше заинтриговал его диковинный наряд. Черная маска скрывала верхнюю часть лица до самых скул, а рукава и лацканы двубортного пиджака были оторочены черным каракулем. С богатырских плеч волнами спадал васильковый плащ, подбитый огненно-красным шелком. Сапоги, доходящие до середины икры, с отворотами из дорогого бурого меха, довершали впечатление варварской роскоши.