А в том турагентстве работала женщина, у которой маленький сын погиб от рака. Она знала историю мамы и девочки и очень болела за них. И переносила их тур столько, сколько надо. Как символ надежды.
Но когда мама девочки пришла и сказала:
– Уже понятно, что мы не сможем никуда поехать, можно больше не переносить нашу бронь. У нас здесь очень много дел… Нам надо выживать.
Женщина из турагентства вернула деньги, а бронь не сняла. Сказала:
– Поедете, когда сможете. Это будет мой вам подарок на выздоровление…
А в фильме том, где у мамы ребенок-аутист, она постоянно находится на грани выбора: уйти с работы и ухаживать за сыном самой или «упечь» его в клинику, которую они там называют «психушкой».
И ее партнер по работе в полицейском участке уговаривает ее не жертвовать карьерой, а искать возможности совмещать работу и уход за сыном.
Потому что вот это мамимо «просто не повезло» – это не проклятие, а мнение.
И жизнь с особенным ребенком сложнее, но радость в ней острее и ярче. Потому что на контрасте.
Тут вообще не про везение, а про психологическую резилентность. Это свойство личности: насколько она может преодолевать стрессы и трудные периоды.
Австрия ничем не хуже Австралии – может, только холоднее. Надо просто научиться в ней жить.
Научиться жить эту жизнь, а не ждать ту, что начнется, когда испытание закончится. Жизнь не заканчивается, она продолжается: сквозь все невзгоды, сквозняки, сорванные отпуска, ненадутые круги и самолеты, приземлившиеся совсем не там, где мы рассчитывали…
Просто найти в себе силы.
Сложно найти в себе силы.
И научиться просто сложно жить.
Просто Валя
Валентин Иванович пришел на психологический тренинг. Держался чуть отстраненно. Даже не чуть, а очень отстраненно.
Там бейджики раздали, попросили представиться.
Все писали «Петр», «Мария», «Ольга». А он написал «Валентин Иванович».
Просто он давно себя чувствует взрослым, с самого детства. Ему еще и десяти не было, а отчество уже было.
И на работе, и на учебе – на «вы» и с отчеством.
Валентин Иванович знает три языка и очень успешно зарабатывает деньги. Всю жизнь. Вот лет с пятнадцати. Это у него лучше всего получается.
Тренинг ему подарили коллеги. Сказали: «Чтобы раскрепоститься, а то вы как человек в футляре».
В принципе, такие подарки совсем не эффективны: человек сам должен захотеть раскрепоститься и потратить на это желание ресурс, например деньги. Тем самым он как бы декларирует: да, хочу. Вот мои деньги в обмен на эмоции.
А вот так взять и принудительно подарить тренинг – это…
Ну, это самим себе подарок.
Он звучит так: «Ты – закрепощенный, нам с тобой сложно, раскрепостись, сходи на тренинг, чтобы нам стало получше и полегче». И оплатили.
Коллеги тем самым как раз и задекларировали силу своего желания. Деньгами. Ибо тренинг стоил недешево.
Валентин Иванович в жизни сам бы такое не купил. Но денег жаль – пропадут, если не пойдет: сертификат именной.
– Это какая-то ерунда, конечно, авантюра, – сказал Валентин Иванович утром перед тренингом жене, надевая брюки и рубашку.
– А мне нравится эта идея, – пожала плечами жена. – Ты и правда как замороженный.
– Да о чем вы все? Может, мне шапку скомороха купить и сплясать на совещании?
– Вот об этом мы. О твоем защитном ерничестве. Даже мысли не допускаешь, что тебе там может понравиться…
В приглашении было написано: «Форма одежды – спортивная».
Но Валентин Иванович надел рубашку и запонки. И пиджак. Не мог же он к незнакомым людям в спортивном костюме идти.
В спортивном костюме он на даче ходит, со своими, домашними. Или в больнице, когда ложится на чекап.
А при чужих людях – в костюме. Ибо это униформа успеха: брюки, пиджак, рубашка.
На тренинге Валентину Ивановичу все сразу стало понятно. Все тут такие… фриковатые, странные. Он тут явно богаче всех и умнее всех. Всех, включая тренера.
Зачем ему тут оставаться? Чему его может научить менее успешный человек? Как скатиться до его уровня?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ему хотелось высмеивать и обесценивать эту шарашкину контору.
Он оказался прав: ерунда.
Валентин Иванович сел в кресло в углу и наблюдал, как другие люди… раскрепощаются. Танцуют, прыгают, кричат, сценки какие-то играют. Все, что просил тренер.
Детский сад, а не тренинг, ей-богу. И тренер, известный актер вроде, а скачет и скоморошничает вместе со всеми. Тьфу просто. Какой уж тут личностный рост – так… рассадник компромата.
– Вам комфортно? – спросил его тренер.
– Yes, – ответил Валентин Иванович, почему-то на английском языке. Ему вообще хотелось почему-то говорить на чужом языке, как бы абстрагироваться от этого балагана.
– К нам не хотите?
– No.
– Может, дать вам футболку переодеться? Жарко же в костюме…
– No.
– Пить хотите?
– No.
Валентин Иванович хотел пить. И переодеться хотел. Но он упрямо отвечал «нет» и не мог понять, почему врет и почему на английском.
Ему будто хотелось выпятить свой успех, свое знание иностранного языка, свои деньги. «Вы хоть знаете, кто я? – хотелось ему сказать. – Устроили тут…»
Но он этого не сказал. Ничего не сказал.
Потому что этим людям, раскрепощенным, счастливым, ярким, было совершенно очевидно плевать, кто он…
– Как тренинг? – спросила вечером жена.
– Фрики какие-то, не тренинг, а ерунда.
– Сопротивление, отрицание, все по плану, – вздохнула жена. – Ужинать будешь?
– Буду. Ужас, за что люди платят деньжищи такие. Чтобы поорать, потанцевать.
– А ты поорал? Потанцевал?
– Нет, конечно. Я же не идиот.
– Ясно. Не смог.
– Не хотел.
– Не смог, Валь, не смог. Не хотел бы – ушел бы. Но ты остался. Ты был там весь день, ты смотрел, как другие могут то, чего не можешь ты.
– Орать и плясать?
– Быть живым. Быть по-детски… разжатым.
– Они тоже не могут то, чего могу я. Например, зарабатывать столько, сколько я.
– Если они захотят научиться этому, они придут к тебе на тренинг. Но они, представляешь, не хотят. Немыслимо, да? Не хотят быть миллионером, не хотят того, что, по твоему мнению, должны хотеть все.
– Хотят.
– Да-да, я помню, – усмехнулась жена. – Ты не бываешь не прав. Хотят-хотят. Но на тренинг к тебе не пришли. А вот на этот, актерский, пришли. То есть пока все наоборот. Ты у них на тренинге. У этих скоморохов. А не наоборот.
Валентин Иванович рассердился на жену, оттолкнул тарелку и ушел к себе в кабинет.
ЖЕНА ПРОСТО СФОРМУЛИРОВАЛА ТО, ЧТО ОН ПОНЯЛ ТАМ, В СВОЕМ УГЛУ, В СВОЕМ ПИДЖАКЕ, В САМОМ КОНЦЕ ДНЯ: ЧТО ОН САМЫЙ БОГАТЫЙ, САМЫЙ УМНЫЙ, САМЫЙ КРУТОЙ, НО САМЫЙ НЕСЧАСТНЫЙ ИЗ ВСЕХ.
Потому что он даже не может разрешить себе подурачиться. Просто побыть ребенком. Ну вот тем, которым он так и не побыл, потому что повзрослел в пять лет. И он правда не может, а не не хочет.
А они – хотят и могут.
Ночью Валентину Ивановичу приснился странный сон.
Будто он в составе саперной бригады занимался разбором завалов разрушенных домов в зоне бывшего фронта. И вот он в этих развалинах мальчика находит, лет четырех. Маленький, тощенький и в какой-то тряпке, чуть ли не в наволочке. И он его, разумеется, забирает. И весь сон переживает, что даже завернуть его не во что – кругом бетон. Но при этом он знает, что так – развалины и безысходность – не везде, что где-то нормальная жизнь, и смех, и карусели, и мороженое, и он своего мальчика туда обязательно заберет и отведет.
Валентин Иванович за завтраком рассказал этот сон жене. Она выслушала его с улыбкой, сказала:
– Как я рада, что ты на тот тренинг ходил…
– А он-то тут при чем… тренинг этот дурацкий?
– Он не дурацкий. Вон он… помог тебе твоего внутреннего ребенка найти. Откопать, достать из-под руин акций, костюмов, успехов. И хорошая перспектива вывоза этого мальчика в обычную мирную жизнь – очень радует…