Я придвинул поближе пепельницу, побарабанил пальцами по столу, поправил волосы - он должен был убедиться, что в руке ничего нет. Пока официант принесет вино и закуску, Ян забудет, что моя рука побывала в кармане. Тогда-то я уроню в его рюмку таблетку, способную самого волевого человека сделать безвольной куклой.
Я заказал бутылку дорогого коньяка - кутить так кутить. Мы выпили по первой, затем - по второй. Ян налил по третьей.
- Длинный посох на длинную дорогу! - сказал я, многозначительно глядя ему в глаза, сковывая его взгляд и, потянувшись за своей рюмкой, уронил таблетку в его рюмку.
Уже через несколько минут я мог убедиться, что успехи психофармакологии в наше время довольно значительны. Глаза Яна утратили блеск, в углах рта появились характерные унылые складки, испарина покрыла лоб.
- Ян, я твой друг, искренний друг твой, лучший твой друг, - начал я ласково, одновременно проводя взглядом две параллельные линии на его лице, как бы соединяя брови и продолжая линию губ до ушей. И только потом, сосредоточившись, я заставил Яна неотрывно смотреть на меня. Я чувствовал, как мой взгляд совершенно свободно, будто скальпель в мягкие ткани, входит в его глаза, в его мозг, погружается в глубину серых клеток - сторожевых пунктов сознания - и гасит их.
- Кто тебя послал?
- Поводырь.
- Задание?
- Он велел сказать, что послан я для вашей безопасности. Поводырь сказал: "Он не поверит тебе, и тогда ты признаешься, что должен убить его и предъявить полиции для опознания. В это он поверит, потому что знает меня и знает, в каком я сейчас положении. Войди к нему в доверие, а затем сделай то, в чем "признался" - убей и труп предъяви полиции. Иначе они поймают его живого. Хуже будет ему".
- Вот как, Поводырь заботился обо мне? - сказал я, забыв, что передо мной уже не человек, а безвольная кукла.
Но почему Поводырь решил убрать меня, не овладев подробной схемой моего аппарата - изобретения, которое могло привести к установлению наивысшей справедливости на Земле? Впрочем, у Поводыря просто нет времени. И у меня тоже...
- Запомни, - сказал я Яну, зная, что каждая моя фраза, произнесенная сейчас, вбивается в клетки его памяти, словно эпитафия в камень надгробия. - Я никуда не уйду из этого города. Буду скрываться здесь. Только здесь. Сделаю себе еще одну пластическую операцию. Я буду ждать, когда все изменится. Ждать буду здесь... Ты посидишь за этим столиком. Когда я уйду из зала, расплатись и ступай к Поводырю. Он будет спрашивать, а ты отвечать.
Ян сидел неподвижно, уставившись на меня, а я, удерживая в своем воображении клейкую нить, связывающую нас, готовился оборвать ее и тем самым снять воздействие гипноза.
Сделал это я только после того, как открыл дверь и стал спускаться в подвал. Ступеньки тянулись вдоль мрачных, вечно сырых стен.
Впереди в полутьме виднелись очертания больших бочек-хранилищ. Я пробежал мимо бочек и попал в лабиринт. Коридоры расходились в разные стороны, только один из них вел в карьер.
Я рискнул включить фонарик. Желтый кружок света заплясал по стенам, остановился на крестике с грубо выбитой надписью: "Помни о друзьях". Она звучала для меня весьма многозначительно...
Я был уже у самого карьера, когда уловил звуки шагов. Они доносились сзади, со стороны входа в подвал. За мной гнались.
Что делать? Спрятаться в карьере? Здесь мог бы укрыться от бомбежки полк солдат. Но пока я буду там сидеть, преследователи успеют перекрыть все входы и выходы и в конце концов найдут меня. Мое спасение сейчас выигрыш во времени.
Держа фонарик в левой руке, а нож - в правой, я побежал на носках, стараясь не шуметь.
Дыхание перехватывало, бежать становилось труднее. Конечно, на ровной дорожке я, несмотря на свои шестьдесят с хвостиком, мог бы одолеть это расстояние гораздо быстрее и без особых нагрузок. Но в подвале было сыро, а в карьере приходилось перелезать через груды обвалившейся породы.
Шагов преследователей я уже не слышал, но это не успокаивало. Если они даже заподозрят, что я укрылся в подвале, пояски вряд ли задержат их надолго. Они скоро сообразят, куда я мог направиться...
Обвалившейся породы все больше. Луч фонарика иногда скользит по сверкающим камушкам. Они будят воспоминания. Недалеко отсюда, ближе к центру города, другой ресторан - "Рог пастушки", где мы праздновали День встречи друзей. Там стены были отделаны плитками из ноздреватого камня, добытого в этом карьере, и в нем вот так же сверкали вкрапления минералов. Там я подарил женщине рубиновый браслет. Я был здорово пьян, а она всячески пыталась выведать мою тайну. Но я был начеку. И когда она предала меня, я успел вовремя скрыться. Меня всегда преследовало слишком много гончих - политики и полиция, фанатики разных мастей, недоразвитые с рождения ублюдки, завистники. Меня предавали друзья и союзники, но я всегда имел крохотный выигрыш во времени - и он неизменно спасал неудачника.
Я перепрыгнул через рельсы, по которым когда-то толкали здесь вагонетки, и снова побежал. Дышалось легче, не давила сырость, и дорога была ровнее. Но я почти выдохся, даже моя ненависть притупилась - слишком много преследователей: и тех, которые всегда разделяли мои убеждения, но торопились сейчас принести меня в жертву, дабы отсрочить собственную гибель, и тех, которые никогда не понимали меня, провозглашая непримиримым врагом. Нечего и думать о победе над всеми ними. Разве что они сами перебьют друг друга в какой-нибудь грандиозной войне.
Деревянные мостки. Выход из карьера. Я перешел на быстрый шаг. Начинались улицы окраинного квартала. Смесь пыли, бензиновой гари, испарений асфальта. Квартал населяли в основном метисы-акдайцы, потомки двух рас - черной и желтой.
Интересно было бы посмотреть в зеркало. Наверное, меня сейчас трудно отличить от акдайца из-за красноватой густой пыли, осевшей на мне в карьере. Может быть, это пригодится неудачнику?..
Оглядываюсь - и как раз вовремя. У высокой бровки напротив церкви останавливается шевроле.
Неужели они напали на мой след?
Локтем резко ударяю в живот ближайшего человека в маске. Когда он рефлекторно сгибается от боли, срываю с него маску, напяливаю на себя и скрываюсь в толпе. Пробиваюсь в самую гущу. Теперь течение толпы само несет меня в церковь. Кто-то подносит к моему рту бутылку с касфой самодельной водкой из семян сорго, кукурузы и земляного ореха. Машинально делаю глоток-другой. Огненная жидкость обжигает гортань. Движение головой - и бутылка уходит от губ.
В голове начинает шуметь от криков, визга, от нескольких глотков касфы. Если еще вспомнить, как ее делают, как акдайские женщины пережевывают орехи и выплевывают кашицу в котел, где она будет бродить, - может стошнить. Но мне сейчас нельзя ни на миг отвлекаться. Я должен помнить, что секунда забытья может оказаться последней в моей жизни. Даже легкое опьянение для меня опасно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});