работу какого-то далекого огромного механизма. Казалось, что почва под ногами подрагивает, и появилась мелкая рябь на воде.
Но тут в кармане куртки затренькал мобильник. Звонил Чернухин. Включив телефон, ничего не понял, поскольку в трубке что-то булькнуло, и связь прервалась.
«Надо подняться повыше» — решил я и пошел к торчащей над травой каменюке. Оценив высоту в метра полтора и отметив довольно правильную форму валуна, с трудом взобрался на небольшую площадку на самом верху. Телефон вновь зазвонил. Включив его, я услышал веселый голос Чернухина, спрашивающий нашел я озеро или нет.
— Нашел, конечно.
— Ну и как? Клюет?
— Нормально клюет. Уже с десяток поймал. — Ответил я и тут же выругался от неожиданности.
— Эй! Что там у тебя?
Но мне было уже не до ответа. Странное голубоватое марево заплясало в глазах, взорвалось дикой болью в голове. Телефон, мгновенно нагревшись, обжег руку. Я попытался отбросить его, но он как будто прилип к уху и, казалось, выжигал мозги. Вместе с невыносимой болью наплывала на меня какая-то чернильная темь, и последней мыслью было: «Песец! Песец пришел».
Глава первая
Песец! Какой на фиг песец? Я попытался открыть глаза, но получилось плоховато. Нет, глаза-то открылись, даже руками их протер, но ничего кроме плавающих красных шаров не увидел. Да и в голове какой-то дятел поселился. Долбит и долбит. Еще кожа на груди горит, будто горящую сигарету кто-то приложил. Попытался осторожно потрогать болячку, наткнулся на какую-то железку на веревочке. Ощупав ее, понял — крестик. Откуда крестик? В жизни крестиков не носил. Да и в бога-то не верю.
Между тем дятел в моей голове превратился в стахановца с отбойным молотком. Блин! Так и до инсульта, гад достучится. Бывало со мной такое уже, когда голова буквально раскалывается от боли. Средство у меня одно: таблетка «Новигана», после лечь, расслабится и мысленно гнать кровь от головы к ногам. Ну, там ноги становятся теплыми и тяжелыми, теплыми и тяжелыми. Об этом методе давным-давно прочитал в книжке, название которой не помню. Помню лишь автора: Леви его фамилия. Еврей, однако.
Блин! Какая чушь лезет в больную голову. О! Вспомнил — есть у меня таблетка. Она всегда лежит в нагрудном кармане моей рыбацкой куртки. На рыбалке я или где? Н-да…! Похоже, что «или где», поскольку нагрудного кармана нащупать не удалось. Ни левого, ни правого. Попытка разглядеть, во что же я одет, кончилась рвотными позывами. Придется, видно, обойтись без химии. Лег на спину и попытался расслабиться, массируя голову и покалывая ногтями те участки, над которыми особенно упорно трудился пресловутый «стахановец», ну и мысленно гнал кровь от головы в ноги. Довольно долгое время ничего не происходило, но я был настойчив, и потихоньку «стахановец с дятлом» успокоились и покинули мою бедную голову. Даже впал в состояние легкой полудремы.
Очнулся от звука похожего на стук лошадиных копыт, частый и громкий. «Галопом чешет» — подумал я. Открыл глаза и попытался, что-нибудь увидеть и мне, хоть не сразу, но удалось разглядеть, что здоровенная коняга прет прямо на меня, а на спине у нее сидит, безо всякого седла («охлюпкой» появилось откуда-то в голове дивное слово), седобородый и седовласый мэн в серой, длинной, почти до колен, рубахе, в неопределенного цвета, штанах и, что характерно, босиком.
Такой сюр, последний раз, я видел более шестидесяти лет назад, и это был мой дед Денис. Одетый подобным образом, на ногах, правда, у него были старые валенки с отрезанными голенищами, дед, с моим старшим двенадцатилетним братом, гнули полозья для саней, а я, под предлогом помощи всячески мешал им, получая от братца, то легкий пинок, то подзатыльник. Только мой дед был лысым как вождь мирового пролетариата, а гриве этого пейзанина мог позавидовать и сам товарищ Сталин.
Между тем подскакавший старик, лихо спрыгнул с коня и бросился ко мне, схватил и прижал к широченной груди.
— Живой! живой, летна боль! — рокотал он. — А то Архипка прибег. «Леньку молонья убила — кричит — на Ведьмином омуте». Я на Игреньку и сюда. А ты живой слава те Господи!
Я натурально обалдел, и на всякий случай прикинулся ветошкой до выяснения всяких непоняток. Тем более где-то из района моего живота проклюнулась какая-то другая, слезливо-сопливая личность:
— Тятя, я так испужался. — хрипло и с большим трудом просипела личность. Эта малоинформативная речь произвела, на поименованного тятей, очень сильное впечатление. Он на мгновение завис как старый комп под десятой Виндой, потом, шепотом, и словно не веря себе, произнес:
— Заговорил! Слава те господи заговорил! — И снова сжал меня могучими ручищами.
Блин, «молонья» не убила, так этот старый пень придавит. Но совладелец моей тушки лишь всхлипывал, орошая слезами рубаху дедка, и бормотал:
— Молонья грудь обожгла. Больно.
Действительно грудь ощутимо побаливала, и я захотел посмотреть что там, но с удивлением понял: тело мне не подчиняется. Все чувствую, но управлять не могу. Мешает какой-то пацаненок, сидящий в моей голове. Точно совладелец! Я попытался силой перехватить управление тушкой. Результат получился плачевным. Пацан пискнул испуганно и, похоже, упал в обморок. Следом в черный омут утянуло и меня.
Очнулся я в какой-то халупе. Лежал на широкой лавке застеленной тоненькой дерюжкой и укрытый другой такой же дерюжкой. В избушке пахло сушеным сеном, дегтем и свежеиспеченным хлебом. У, занимавшей чуть ли не пол-избы, печи хлопотала допотопная бабулька. «Баба Ходора» — прорезался в голове внутренний голос. Блин! Какой еще внутренний голос?
Между тем Баба Ходора вытащила из печи на широкой деревянной лопате умопомрачительно пахнущий каравай, положила его на стол к трем таким же, и накрыла все это холстинкой. Потом подошла ко мне и, приподняв дерюжку, стала осматривать мою грудь; хиленькую такую с торчащими ключицами, совсем детскую грудь. Не мою. Точно не мою. И руки тоже не мои. Я конечно не Шварценнегер но вполне в форме и, что греха таить, даже несколько толстоват. А тут тоненькие детские ручки с маленькими ладошками. У внука моего такие же. Двенадцать лет ему. «И мне тоже двенадцать». Опять «внутренний голос»? Ага: внутренний голос! Раздвоение личности это называется. Словом — шиза рулит.
— Проснулся Олёшенька. На-тко выпей отварчику. — бабулька подала какую-то деревянную пиалу с горьким пойлом и заставила выпить, приговаривая при этом:
— Пей, пей. Не смотри, что горький. Горький да пользительный. Выпил. Вот и молодец. Сейчас грудь помажем, поспим чуток. А там и дед твой, Софрон Тимофеевич, подъедет. — Говорок ее был успокаивающе плавный, гипнотизирующий. В