Читать интересную книгу Анка - Василий Дюбин

— Поедем, Паша, к середке ближе. Там опаски меньше.

Они достигли угасающего костра, остановились. Григорий распряг лошадь, бросил ей сена. Когда он развернул брезент, чтобы соорудить шалаш, Павел уже развожжал свою лошадь, отпустил чересседельник и супонь. Вдруг сильный порыв ветра вырвал из рук Григория брезент, захлопал им, поволок по льду. Пугливая лошадь Павла рванулась в сторону, Павел бросился следом. Ослабевшие гужи выпустили дугу, и лошадь сама собой распряглась, оставив сани у края ополони. Слышно было, как у нее хрустнули, проламываясь, передние ноги и она, хрипло простонав, легла на лед, вытянув шею. Тонкий лед не выдержал, затрещал. Лошадь судорожно забилась, замотала головой и погрузилась в воду.

Григорий встретил Павла, впрягшегося в сани, неподалеку от ополони. Бросив оглобли, Павел обхватил Григория, сильно потряс его и заплакал.

— Дядя!.. Звезда под лед пошла. Что скажет отец?

Григорий обнял его.

— Не беда. Дома другая кобыла есть. Чего ты…

Павел оглянулся, но ничего не увидел. Перед рассветом тьма плотнее жалась ко льду. Он взял оглобли и поволок сани. Григорий подталкивал сзади. Ветер дул им в лицо, задерживал, изматывал. Вскоре лед задрожал с такой силой, что они оба повалились. Опять пронесся гул, похожий на оглушительный взрыв. Кругом затрещало, заскрипело на все лады. У ног Павла огромной черной змеей пролегла трещина.

— Стой! Вода! — закричал Павел, подавая сани назад.

Когда Григорий подполз, он увидел уже не трещину, а канал метров в пятнадцать. На другой стороне, отрезанная водой, дико ржала его лошадь. Вскоре ее ржанье потонуло в гуле разбушевавшейся стихии. Их ледяной плот, грохоча и лопаясь, помчался, гонимый бурей. Григорий и Павел уцепились за сани и, сопротивляясь напору ветра, старались удержать их. Сани вдруг скользнули вперед, опрокинулись. Павел схватил две железные кошки, вонзил крючья в лед, привязал веревки к полозьям.

— Заякорил?.. — задыхаясь, спросил Григорий.

— Есть, дядя. Укрепил! — Он разыскал среди сеток бузлуки и пару передал Григорию.

— В руках держи. Надежнее так, — посоветовал Григорий.

Они легли под сани, укутались сетками. Павел пытался свернуть цигарку, но ветер рванул из рук кисет и бумагу, рассыпал табак.

— Брось, Павлуша. Не закуришь. — Григорий помолчал и добавил: — Тримунтан не даст…

Тримунтан — холодный, свирепый и самый опасный для рыбака ветер. Он стремительно налетает с севера, кромсает в куски лед и, кружа и сталкивая льдины, гонит их к Керченскому проливу. Он подхватывает огромные глыбы и разбрасывает их по сторонам или, нагромождая, строит из них небоскребы. С быстротой полета птицы гонит он по морю целые громады льда и вдребезги разбивает их одна о другую. Он крапивой сечет по лицу, прожигает нестерпимой болью все тело, смешивает небо с морем, горячую кровь с холодной водой и мягкое тело с хрупким льдом. Он, подобно стае прожорливых мартынов, свирепо нападает на свою жертву и в мгновение уничтожает ее.

Тримунтан — неминуемая гибель.

Павел свернул кисет, сунул за пазуху. Плотную тьму пронизали огненные нити. Он протер варежками глаза, всмотрелся. И сейчас же мимо него пронеслись искрящиеся шарики, ударились об лед, рассыпались алыми снежинками, угасли.

«Костер рассыпался», — подумал Павел и невольно стал сравнивать с этими угасшими во тьме искрами свою жизнь. С тоской и болью подумал об отце, вспомнил покойную мать, потом перекрестился, ткнулся головой в сетки…

Григорий почувствовал себя неловко. «Вот грех… И как я брезент не удержал?» — Потянулся к Павлу, тронул за плечо:

— Паша… Павлушенька… Не слабь сердце. Крепись.

— Я ничего, — отозвался Павел, не поднимая головы. — Ты, дяденька, если уцелеешь, Анке скажешь… мол, завсегда она была у меня в думках… — и он хотел перекреститься.

Григорий схватил его за руку:

— Брось молиться. Ни к чему это. Пословица есть верная: «А кто бы им помог? — Конечно люди, а не бог». Так и нас, может, кто вызволит. Крепись, говорю.

Павел не слушал его. Он повернулся на спину, запел вполголоса:

— Мачты гнутся, сарты рвутся,Отбило руль мне полосой…

Григорий ворочался, поджимал ноги, упираясь коленками в Павла, хлопал руками, стараясь не уснуть. Он чувствовал подбирающуюся к нему опасную теплынь. От нее млеют тело и кости и быстро клонит в глубокий непробудный сон, особенно голодного и усталого человека. А у него силы были на исходе. И подкрепиться нечем. Водка и продукты остались в санях, унесенных в море. Григорий двигался, нарочно толкал Павла, чтобы не дать ему уснуть.

— Ах ты, мать моя родная,Зажги костер ты над горой.Это будет мне приметой,Я буду знать, где дом родной…—

сквозь зевоту пропел Павел и смолк.

Григорий потряс его за плечи:

— Паша, слышь, не спи. Замерзнешь.

— Мне тепло, дядя.

— То-то что тепло. Не спи, говорю. Светает. И ветер слабже стал.

Павел поднял голову, осмотрелся. Они плыли на льдине метров двести шириной — все, что осталось от четырехкилометровой громадины. Ветер налетал порывами, кружил их по морю. Павел снова вынул кисет, но, не успев развернуть его, широко раскрыл глаза. Навстречу белым медведем шла огромная льдина. Она ступенчато сходила вниз.

— Человек! — вскрикнул Павел, роняя кисет.

Григорий увидел размахивающего шапкой рыбака. Он стоял на предпоследней ступени и что-то кричал им. Когда льдина подошла вплотную, рыбак надел на голову шапку и прыгнул. Раздался оглушительный треск. Льдина, на которой находились Павел и Григорий, краем скользнула на первую ступень встречной. От нее откололся большой кусок, взлетел на воздух, ударив неизвестного в живот. Он взмахнул руками, переломился в поясе и, на мгновение повиснув на льдине, скатился в воду.

Льдины постояли в раздумье и разошлись. На том месте, где упал человек, медленно кружилась на воде черная лохматая шапка.

Григорий и Павел не могли определить направление ветра. Он гонял лед в разные стороны. На рассвете они шли на запад, а теперь, с наступлением дня, неизвестно куда. Кругом были вода и лед, берег не показывался. Они поставили сани, положили в них сети и брезент и укрепили кошками.

Григорий зарылся в сети, укрылся брезентом и вскоре захрапел. Павел тряс его изо всех сил, кричал то в одно, то в другое ухо, но разбудить не мог. Ветер опять усиливался, быстрее гнал льдину. Павел снял с Григория брезент, приподнял его голову лицом к ветру, потрепал за уши. Григорий не просыпался. Павел бросил его на лед и стал колотить. Вдруг его швырнуло на Григория, он перекувыркнулся и схватился за голову. Ему показалось, что над морем разразился гром, а его кто-то ударил с такой силой, что зазвенело в ушах. Он вскочил и замер от удивления. Впереди возвышалась ощетинившаяся груда льда, на которую наскочила их льдина. Резкий толчок сорвал с кошек сани, и они умчались в море. В полукилометре на острых гребнях льдин стояли люди, махая шапками, а за ними близко-близко чернела земля. Павел задыхался, не мог говорить. Он подбежал к Григорию и прохрипел:

— Берег. Берег видать. Пробудись, что ли!

Но Григорий не проснулся. Павел поднял его, вскинул на плечо и пошел. Он оступался, падал, карабкался по льдинам, но Григория не бросал. Голоса приближались, становились отчетливее. Павел пошел быстрее, ловко перескакивая с одной льдины на другую. Потом резко остановился и зашатался.

— Прямо. Прямо держись. Бечевку лови!

Павел не расслышал. У него захлопало в ушах. Ноги стали погружаться в воду, зябко занемело тело.

— Скачи на другую крыгу. Жарь ползком…

Он слышал крики, но ничего не понимал. Веки темной ночью опустились на глаза. И эту темноту вновь пронизали огненные нити. Ему показалось, что его подхватила разбушевавшаяся стихия, с невероятной быстротой понесла в черную холодную бездну.

Он качнулся и упал на другую льдину.

Первым пришел в себя Павел. Его напоили горячим чаем, покормили, и он уснул. Григорий очнулся позже, но больше не засыпал. Открыв глаза, осмотрелся и улыбнулся. Лежал он рядом с Павлом на земляном полу, в тесной хижинке с низким потолком. Посреди — столб, подпирающий толстую потолочную балку. Два маленьких окошечка. Деревянная кровать, почти голая, стол и две скамейки. Больше ничего он не заметил, кроме жарко полыхавшей печи. За столом сидели старик и старуха, упершись руками в подбородки.

— Очухался? — спросил старик.

— Да я-то что… Паренька жалко.

— Не жалкуй. Он крепче тебя. Водки дать? — и, не дожидаясь ответа, старик достал из-под скамьи литровку.

— У самого, видать, под ложечкой засосало, — проворчала старуха.

— Молчи. Бывал и я в погибелях. Знаю, как…

Григорий выпил полкружки, облизал усы и опять улыбнулся.