Читать интересную книгу Вредные игрушки - Валерий Гусев

Это была тетя Геля со своими племяшами-близнецами. Сорванцами, как вскоре выяснилось.

Колеса парохода замедлили свое «шлеп-шлеп», остановились и зашлепали обратно. Пароход стукнулся о причал, матросы снова сбросили трап. Опоздавшие пассажиры ворвались на палубу, как пираты на абордаж. Колеса парохода снова стали отводить его от берега. Оркестр опять заиграл свой прерванный марш.

– Эх, не к добру, – вздохнул за моей спиной матрос.

– Почему? – обернулся Алешка.

– Пути не будет, понял? – очень доходчиво пояснил матрос и пошел по своим делам, дымя, как пароход, своей трубкой.

А из сигнальной трубы парохода снова вырвался пар, и раздался свист. И все другие теплоходы, катера и буксиры тоже засвистели, загудели и заревели, провожая в дальнее плавание своего собрата-ветерана.

«Илья Муромец» пробрался между ними на чистую воду и все резвее стал шлепать колесами. А родной причал начал отходить все дальше и дальше. Вернее он-то оставался на месте, а это мы отходили от него в далекое плавание.

Мама и папа сильно уменьшились в размерах, но было еще видно, как папа махал нам рукой, а мама то подносила платочек к лицу, а то грозила на всякий случай Алешке пальцем. Мы тоже отмахались изо всех сил и пошли осматриваться и знакомиться с достопримечательностями парохода.

Глава II

ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТИ

Пароход нам понравился. Даже еще больше, чем на картинке в билете. Все у него было по-старинному. Даже двигатель был паровой, и когда кочегары начинали его топить (разводить пары, как они говорили), над пароходом вставали густые и толстые столбы дыма, поднимались к небу и там медленно и неохотно растворялись в синеве. А иногда смешивались с облаками.

Весь пароход был деревянный, даже его колеса. И только поручни у трапов, ручки на дверях и рамки иллюминаторов были медные, начищенные до блеска. И поэтому весь пароход нарядно сиял под солнцем свежим лаком и блестящими медяшками.

На пассажирских палубах везде торчали лавочки для отдыха и тряпочные шезлонги. А поперек самой верхней палубы стояла такая длинная скамья с дырками, а в них – зеленые ведра с водой и с песком. Это была противопожарная скамья. И ведер в ней стояло ровно двенадцать, и на каждом из них белой краской была красиво нарисована буква в старинном стиле. А все вместе получалось «Илья Муромец». Ну, конечно, на ведре между «Ильей» и «Муромцем» никакой буквы не было – просто зеленый бок.

– Ну и зачем? – фыркнул Алешка.

– Так надо, – сказал за спиной матрос с трубкой и выпустил такой клуб дыма, что даже пароход пошел быстрее.

– Это не ответ, – буркнул Алешка с обидой в голосе.

Матрос посопел трубкой и пояснил:

– Нас двенадцать человек экипажа, понял? За каждым закреплено ведро с буквой. Моя, к примеру, буква «Мэ». И я обязан следить, чтобы в моем ведре всегда была вода, понял? И в случае пожарной тревоги каждый хватает свое ведро, чтобы не рвать их в суматохе друг у друга, понял? – И он уже было пошел по своим делам, но от Алешки так просто не отделаешься.

– Не понял. Тут ведь буквы «Мэ» целых две. Ваша какая? Большая или маленькая?

– Конечно, большая! – почему-то обиделся матрос. – А то как же!

Вообще этот «Илья Муромец» был повсюду. На ведрах, на штурвале – мы это разглядели, когда заглянули в рулевую рубку, на красно-белых спасательных кругах, на шлюпках и даже на подстаканниках в кают-компании. А уж на колесах! Они сверху были закрыты такими громадными полукруглыми кожухами, и на них тоже полукругом было написано по «Илье Муромцу» на каждом.

Осмотрев пароход в целом, мы пошли осматривать свою каюту в частности.

Она была маленькая, но с большим окном. И вообще – очень похожа на вагонное купе. Две такие по стенкам коечки – «рундуки» называются. Они в виде ящиков, крышку поднимешь, и можно внутрь запихнуть постельное белье или чемоданы. Между рундуками – столик, точно как в купе. А у входа, по сторонам двери, два шкафчика. Один для одежды, а в другом спрятан умывальник. Ничего, в общем, уютно.

Разобрав вещи, мы пошли в соседнюю каюту, в седьмую, где проживали теперь наши попутчики – племяши со своей тетушкой Гелей.

Она сидела на койке и держала их за руки. А они рвались от нее в разные стороны.

Глядя на них, мы с Алешкой поняли: если кто-нибудь и устроит нам кораблекрушение, то именно эти шустрые племянники.

И оказались в чем-то правы. В первый же день эти оголтелые малолетние хулиганы переставили пожарные ведра с буквами (а потом проделывали это регулярно, вместо гимнастики), и получилась такая ерунда, что и прочесть было невозможно, а на другой день чуть не взорвали наш пароход вместе со всей веселой командой и веселыми пассажирами. Забрались в машинное отделение, облазили все его углы, все перетрогали шаловливыми ручонками и завернули до отказа какой-то важный клапан.

Хорошо, что старший механик вовремя это обнаружил и вовремя выпустил из котла собравшийся в нем пар. Этот пар со страшным свистом вырвался из трубы и повис над пароходом белым облаком.

После этого капитан стал запирать машинное отделение на ключ вместе с кочегарами. И это почему-то показалось нам подозрительным. Надежнее было, на наш взгляд, запереть близняшек-террористов.

Но капитан сделал еще один решительный шаг и зачем-то запер грузовой трюм, ключ от которого днем и ночью носил в нагрудном кармане и никому из экипажа не доверял. И это тоже показалось нам подозрительным. Потому что в этом трюме ничего особенного, кроме каких-то ящиков, не было.

Тетя Геля тоже оказалась натурой романтической и достопримечательной. Она несколько лет прожила за границей, и все у нее было на иностранный манер. Обед она называла ланчем (ее за это так и прозвали на пароходе), а своих племяшей так: Женьку – Джеком, а Федьку – Теодором, Тедькой, если попроще.

Она и нас с Алешкой сразу же стала называть Томом и Геком.

– Этот пароход очень напоминает мне, – объяснила она, – те пароходы, которые когда-то, очень давно, плавали по Миссисипи. Вы читали про Тома Сойера и Гека Финна? Вы очень похожи на этих славных мальчишек с берегов далекой американской реки.

Том и Гек… Почему бы и нет? Можно еще Чук и Гек. Или Том и Джерри.

Словом, достопримечательная тетушка. Больше всего она любила наблюдать с палубы «вечерний закат».

Лешка как-то раз поправил ее, что утренних закатов не бывает. Тетя Ланч потрепала его по щеке, взъерошила волосы и томно сказала:

– Как ты еще молод, дружок.

Лешка, вообще, частенько посмеивался над ее восторженностью. Но, конечно, беззлобно, по-доброму. Как-то мы плыли мимо какого-то заповедника, где на мелководье бродили большие птицы с длинными клювами – то ли аисты, то ли цапли, а может, и пеликаны. Тетушка Ланч тут же захлопала в ладоши и воскликнула:

– Какие огромные стада диких птиц!

На что Алешка тут же отозвался:

– А на горке бродят целые стаи домашних коров.

И тетя Ланч нисколько не обиделась на него, а только опять попыталась пригладить его хохолок на макушке.

Но в ее восторженности была одна странность. Эти восторги исторгались именно тогда, когда неподалеку находился наш капитан. Или он очень нравился тетушке, или она очень хотела понравиться ему. Мы в это дело не вникали.

Однако признавали тот факт, что самой великолепной достопримечательностью парохода был все-таки его капитан.

Он носил белоснежный китель со всякими золотыми нашивками, высокую фуражку с золотым орлом и якорем и курил длинную прямую трубку с душистым табаком. А под носом у него были тоненькие усики. Как у таракана. – Красавец мужчина! Джентльмен! – сказала про него в восторге тетя Ланч. – Морской орел!

Про нашего капитана вообще бродила среди пассажиров какая-то романтическая история. Тетя Геля-Ланч даже нам ее по секрету пересказала.

Будто бы в одном заграничном порту одна красавица пассажирка забыла в гостинице свою косметичку. И вспомнила о ней уже в открытом море и бросилась со слезами на глазах к капитану.

Тот недолго думая незаметно развернул громадный теплоход и вернулся в порт за маленькой сумочкой. А чтобы никто об этом не догадался, он выпустил всех пассажиров на берег – пробежаться по магазинам.

Самое смешное, что изо всех этих туристов никто и не понял, что они только что покинули этот порт, проведя в нем на экскурсиях целые сутки. Магазины-то везде одинаковые, а достопримечательности шоп-туристам смотреть было некогда.

Но все равно эта романтическая история всплыла, и капитана за такое хулиганство выгнали с международных линий. И теперь он водит по великой реке тихоходный старинный пароход.

– Кавалер! – восхищалась тетя Ланч. – Мужчина! Мушкетер!

И все матросы (это были студенты, подрабатывающие на каникулах) старались походить на него и отпускали тараканьи усики. И все они одевались одинаково: в белых штанах, закатанных до колен, в тельняшках и босиком. А на голове – береты с синими помпончиками. Тоже как-то романтично.