Читать интересную книгу После войны - Михаил Кириллов

Напротив нас по лестничной площадке жили Савицкие – семья с тремя мальчиками нашего возраста. Они были поляки. Их бабушка была очень набожной католичкой. В школе было много украинцев. Но все это не имело для нас никакого значения. Однако на самом деле жизнь оказывалась более жестокой и несправедливой.

На лестничной площадке рядом с нами жила семья Четвериковых. Люди были хорошие, дружелюбные, но какие-то тихие и замкнутые. Их отец работал крупным инженером. Той весной он уволился и вышел на пенсию еще не очень старым. Он стал добровольным и неоплачиваемым дворником нашего дома. Каждый день по нескольку раз он убирал мусор, подметал дорожки, посыпал их песком, чинил забор. Он был тихим, аккуратным и очень скромным человеком. Нас – ребятишек – никогда не ругал. Мне он напоминал какого-то героя из рассказов Чехова. Только что закончилась война, дел в стране было много, мужчин мало, а он – видный инженер – ограничился тем, что стал дворником. Мне это было непонятно. Может быть, болел? А может быть, устал от передряг военного времени? В 14 лет я этого понять не мог. Мне было жалко его. Я старался не сорить во дворе, вежливо здоровался с ним. Кто знает, может быть, он всю свою жизнь мечтал тихо работать обыкновенным дворником, в стороне от грохота жизни и зависеть только от самого себя?

Продолжалась демобилизация из армии. В семьи, хоть и редко, но возвращались родные: кто из воинских частей, кто из госпиталей. Вернулся как-то из Германии уволенный офицер, отец семейства, жившего у нас в доме. Через какое-то время к матери прибежала его жена и принесла целый пакет фотографий непристойного характера. В разных позах на них были сняты голые мужчины и женщины. Это ее муженек привез из освобожденной Германии. Мне и раньше изредка приходилось видеть отдельные такие картинки: их приносили и из-под полы показывали на переменах кое-кто из учеников нашего класса. Но чтобы целый альбом – не приходилось. Тайное превращалось в обыкновенную массовую случку в племенном производстве. Женщина посоветовалась с нашей мамой и, несмотря на то, что у нее на руках оставались дети, выгнала мужа из дома и выписала его из квартиры. Суд учел содержание фотографий.

С наступлением тепла зазеленел лес в Измайловском парке. Выросли целые заросли молодой крапивы. Мы вчетвером рванули в лес и, надев перчатки, оборвали ту, что была поближе. Теперь мы были обречены есть щи из крапивы с добавлением картошки и крупы. Это было вкусно, укрепило продовольственную базу семьи и добавило нам витаминов, тем более, что к лету их стало меньше. Крапивы хватило и на последующие походы.

Близость громадного парка добавила нам свободы. Теснота, в которой мы жили последние месяцы, как ни странно, воспитывала в нас умение дружить и коллективизм. Некогда стало грустить. Я даже стал реже вспоминать о маме и выбрался на Ваганьковское кладбище только в августе. Шел мимо еще дореволюционных бараков улицы 1905 года, без труда нашел могилку. Убрал листву. Все здесь было, как прежде. Сверил с мамой свои внутренние часы (совесть), упреков не услышал, значит, я жил правильно. По выходе из кладбища нашел могилу Люсиного отца. Положил цветочек за Люсю. Я так делал потом всю свою жизнь.

В самом начале лета дворовая ребятня и я с ними бегали в район Черкизово (на тогда еще небольшой стадион «Локомотив») – это было не очень далеко.

Весной отец помог устроить Любу в Училище по подготовке чертежников. Это была удача, так как у нее выявился талант к этой работе. Потом она всю жизнь трудилась чертежницей, причем в крупнейших издательствах и учреждениях Москвы. С этого времени она переехала жить к тете Валюше в Дорогомилово. Ей шел 17-й год.

Закончилась учеба в 7-м классе. Мне дали похвальную грамоту. Но на выпускной вечер я пойти не смог. Причина была та же: в семье не было денег, и я не мог внести взнос. Было очень обидно. Но делать было нечего.

Вскоре отец устроил меня на Прожекторный завод, где у него было много знакомых инженеров. Завод располагался на шоссе Энтузиастов. Направили меня в конструкторское бюро, там, в громадной комнате за кульманами, трудились до десятка инженеров. Дали мне втулку с заданием сделать ее чертеж в трех проекциях. Я старался, но получалось топорно.

Все здесь было для меня интересно, но особенно жадно я вглядывался в жизнь завода, с удовольствием ходил по цехам, выполняя отдельные курьерские поручения. Чертить же мне не очень нравилось, хотя я видел, какие чертежные шедевры выходили из-под рук взрослых мастеров. Поражали меня их необыкновенная сосредоточенность и терпение в работе над ватманами. В конструкторском бюро всегда стояла тишина.

Относились ко мне хорошо, по-отечески, работать особенно не заставляли. Мне нравилось в обеденный перерыв вместе с ними есть свой небольшой завтрак (кашу из обжаренной муки с хлебом), запивая чаем, который заваривался для всех. Завтрак мне перед уходом на работу давала мама. Кашу почему-то называли «кашей Маро». Правда, очень трудно было дождаться этого перерыва, так хотелось есть, а одному есть было неудобно.

В перерывах между маленькими чертежными заданиями я бегал в заводскую библиотеку, благо она располагалась на этом же этаже, забирался в глубокие кожаные кресла и, забывая обо всем, читал Жюля Верна, Фенимора Купера, Майн Рида, Марка Твена. Сотрудники снисходительно и ласково посмеивались над моим увлечением, предлагая мне рассказывать о прочитанном, и я с удовольствием делился впечатлениями. Здесь от меня для них было больше пользы, чем от черчения и затачивания карандашей. Отцу, который иногда забегал на завод, они меня хвалили. Я был очень горд тем, что самостоятельно зарабатываю деньги. Так продолжалось целых два месяца – все лето. А Саша и Володя были в заводском пионерском лагере под Москвой.

Осенью мне пришла повестка с завода о получении заработной платы. Пришлось съездить в заводскую бухгалтерию. Заработанные 50 рублей отдал матери. В своей дальнейшей жизни я очень обязан этой прививке уважения к труду и принадлежности к рабочему классу. И отцу – тоже.

Отец был переведен на работу в НИИ Главного артиллерийского управления Наркомата Обороны. Институт располагался в районе р. Яузы. Начальником НИИ был генерал Неделин (в будущем – маршал артиллерии).

К сентябрю семья территориально разделилась: мама, Люся и Вова и с ними пес Байкал, остались в доме на 3-ей Парковой (к ним смогла вернуться Люба), а отец, я и Саша переехали в поселок Шереметьевский по Савеловской железной дороге, недалеко от Хлебниково. Раз в неделю к нам приезжала мама. Привозила продукты, готовила и стирала. Иногда привозила с собой Вовку. Семью разогнала теснота. Отец стоял на очереди на расширение жилплощади, но скорого решения не обещали. Он снял две комнаты в частном деревянном доме в поселке по ул. Пушкинской у своего довоенного товарища. Отопление было печное. Издалека до нас доносились звуки проходивших поездов. Школа была в 15 минутах от дома. Я пошел в 8 класс, Саша – в 4-ый. Начался новый виток нашей жизни.

Московская область, Шереметьевка, осень 1947 г. – зима и весна 1948 г

Улица Пушкинская протянулась от самого леса до железной дороги. Параллельно ей располагались улицы Пролетарская, Киевская, Станционная и т. д. С обеих сторон улиц были прорыты рвы (кюветы), с мостками к каждому дому. В половодье вода собиралась во рвах, а полотно улиц оставалось сухим. Его ширина позволяла проехать автомашине. Во дворе нашего дома стоял сарай, и в нем жила хозяйская коза, которую кормили хлебом прямо из рук. На половине дома хозяев жила их дочка, Галочка Янина, которая только что перешла в 7 класс, – юркая, худенькая девочка с косичками.

В то время я решал задачи по алгебре как орешки. Сказывалась учеба у Николая Георгиевича Бодунова, по просьбе отца давшего мне весной несколько уроков. Познакомившись с ребятами, я охотно передавал им свой опыт, расположившись в траве прямо на улице. Занятия в школе еще не начались.

Вечерами в темнеющем небе мы наблюдали звездопад. Это повторялось несколько дней. Ребята говорили, что так всегда происходит в конце августа. Зрелище мною ранее невиданное. Наверное, чтобы видеть падающие звезды нужно, чтобы небо было чистым, а в Москве оно чистым не было. Мне это показалось каким-то добрым предзнаменованием. В эти дни как раз исполнился год, как не стало мамы. Уже год прожили без нее, а что будет дальше?

В школе меня встретили хорошо. Усадили на заднюю парту рядом с Женей Кузнецовым, очень спокойным мальчиком. Отсюда можно было видеть всех учеников сразу. Новым оказался смешанный характер комплектования классов – в Москве было иначе. Девочек было больше, чем ребят. А всего 30 учеников. Впереди меня сидела Галя Якимова – приветливая, простая и добрая девочка. В отличие от всех других девчонок, несмотря на веснушки, она выглядела девушкой, хотя, по-моему, и сама этого не сознавала. Впереди от меня сидели Аля Скобелева и Наташа Беляева. Из ребят я сразу запомнил Борю Шеломанова и Юрку Федорова. Большинство ребят были из местного поселка и учились в этой школе с 1-го класса. Но многие из-за войны пропустили 1–2 года.