Сафонов просыпался. Сознание возвращалось к нему медленно, не сразу. Сначала пропадали звуки, и он не слышал, что говорила ему жена и кричали Васька с Мишкой. Потом уходили дети, но он еще долго видел на длинном белом берегу жену. Но вот волны закрывали и ее. Кругом оставались только море и волны. Море и волны. Волны набегали и, как быки, таранили корабль. Вот они все выше и выше. Удары их все крепче, сильней. И вот уже все кругом просто одна волна. Она заполняет легкие и сердце Сафонова, он задыхается, волна разрывает его, вырываясь наружу. Все. Сафонову кажется, что его уже нет. Но вот в тумане проступают очертания домов кишлака. Сафонов мотает головой, стараясь прийти в себя окончательно, и долго еще чувствует на губах своих солоноватый вкус волны. Он встает с крыльца, чуть пошатываясь, и бредет в дом. Дверь он не закрывает, и через дверной проем видно его широкую спину, склоненную над столом. Стол завален бумагами и фотографиями. Вот он выбирает фотографию, на которой снята женщина и двое мальчуганов. Фотография простая, на ней не видно, какого цвета глаза у мальчуганов и какие волосы у матери. Но это та самая женщина и те самые мальчуганы, которых видели дети кишлака. Жена Сафонова и его дети. Он долго и пристально смотрит на них, так долго, что начинают слезиться глаза и он закрывает их. Но и так он видит, и слышит их голоса, и вдруг, забываясь, зовет. Звук его голоса словно пугает образы, что живут в его сознании, и они исчезают.
Первым погиб Мишка, младший. В самом начале войны. Мишка учился в мореходке. Они возвращались из учебного похода. Немецкая подводная лодка расстреляла катер, на котором они шли, в упор, а затем, будто проутюжив море, прошлась прямо по головам тонувших ребят. Не спасся никто. Двадцать восемь человек, и среди них его сын. Остались навсегда где-то в море. Где?
Тогда Сафонов долго стоял на берегу, и временами ему казалось, что сквозь волны он видит тянущуюся вверх руку сына. Нет, этого не может быть, — уговаривал он себя и срывался с места, искал лодку и прочесывал море.
Старший погиб в самом конце. Они всю войну воевали рядом, а вот увидеться не пришлось. Как все случилось, он узнал только после победы. Судно потопили в начале марта. Сафонову рассказали, что сын его отдал спасательный пояс раненому механику. Если бы это было их море — ласковое и теплое!.. Спасатели подошли через два часа, но в море уже не было людей. Мертвые, кругом плавали мертвые. Они все замерзли. Спаслись лишь ранены© на спасательном боте.
Было у Сафонова только два сына.
После демобилизации. жена не хотела, чтобы он уходил в море. Но что значил он без моря? И Сафонов уходил — на Кубу, к Австралии, во Вьетнам. Возвращаясь, знал, что его ждут. Он всегда узнавал ее фигуру на белом берегу, что открывался длинной полосой сразу же за портовым молом. Он не догадывался, жена скрывала от него, что, когда его не было, она часами каждый день стояла на самой крайней точке мола. О чем она думала?
В тот день шторм разыгрался внезапно. Волны уже перекатывались через мол, но ее будто что-то гнало вперед. И ни одна не задела ее: они словно расступались перед нею. Так она и дошла до самого конца мола. Больше ее не видели. Море приняло ее, пропустив к сыновьям.
Сафонов ушел с корабля. Ушел, чтобы быть как можно дальше от моря. Чувство вины не покидало тогда его ни на мгновенье. Если бы не он, не его любовь к морю, может быть, все было бы не так? Живы были бы сыновья и обязательно — жена… Из города, где он родился и где родились его сыновья, Сафонов уехал и несколько лет мотался по стране, пока не очутился здесь, в пустыне.
Сафонову стало вдруг душно. По всему телу, собираясь в струйки, проступил горячий пот. Сафонов повернулся на стуле к двери и подумал, что до крыльца ему не добраться. Чего-то ему не хватало. Чего? Сердце. Он почти не слышал, как оно бьется. И море. Сафонов не хотел признаться себе в этом, потому что признаться значило сейчас простить, а простить он не мог. Сафонову не хватало моря.
— Море! — беззвучно прошептали его губы. Голова его бессильно опустилась вперед, и тело стало медленно сползать со стула.
Гульчара насторожилась. Что-то ей подсказывало, что произошло несчастье. Она на цыпочках поднялась по ступенькам крыльца и подошла к Сафонову. Он лежал вверх лицом, с открытыми глазами. Гульчара тронула его за руку, лежавшую на груди. Рука вначале медленно, а потом все быстрей заскользила с тела и ударилась о пол. Сафонов будто и не заметил этого. Глаза его неподвижно смотрели на Гульчару.
— Дяденька Сафонов, — потрясла она его за плечо. — Дяденька Сафонов! — И только тут заметила, что Сафонов улыбается, а глаза его хотя и открыты, но ее не видят.
Гульчара никогда еще в своей жизни не видела мертвых. Поэтому поведение Сафонова просто очень удивило и испугало ее. Она осторожно, боясь очутиться спиной к Сафонову, спустилась с крылечка. И, все еще не понимая, отчего ей страшно, бросилась бежать. Палка валялась на дороге, Гульчара не увидела ее и споткнулась.
— Умер, — будто кто-то, пока она, споткнувшись, летела на землю, прошептал ей. — Дяденька Сафонов умер! — закричала она. — Дяденька Сафонов умер!
Она и не заметила, как добежала до конца кишлака.
Прямо туда, где начиналось море. Но она бежала вперед.
— Умер! Умер! — кричала Гульчара. — Это все оно, оно, оно виновато!
Гульчара вбежала в море. Стала бить ладонями по волне. Но вот одна, повыше, набежав, свалила ее с ног. Свалила и понесла к берегу. А Гульчара все била и била по волне.
Дети замерли на берегу. Они не верили своим глазам. Робко сбежал с холма один, оглядываясь на остальных. Вот он осторожно босой ногой тронул воду. И уже не оглядываясь, а что-то крича, бросился в волну. Волна приняла его и, будто кошка нашкодившего котенка, бережно, но настойчиво выпроводила на берег. Он встал и вновь кинулся к морю, визжа от восторга и страха. А за ним второй, третий, четвертый… И вот уже все дети кишлака, сорвавшись с холма, барахтались среди волн.
— Море, море! — кричали они, и их крики заглушили то, что кричала Гульчара.
Может быть, это было даже и не море, а просто большое озеро, подаренное им Сафоновым, но в детстве всегда не видишь берегов. И дети кричали «море», потому что они верили, что это море.
Сафонов умирал и думал о нем. О море. Он думал о том, что у него была жена, были дети. И что все это дало ему море. И еще он думал о том, что море — это радость. И нельзя забирать эту радость с собой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});