Из всего сказанного я понял лишь то, что старик умыкнул библиотечную книгу, да видно совесть заговорила. А самому вернуться в читальный зал «с повинной» ему было стыдно.
— Книга больно хороша, — продолжал он, — жалко будет, если пропадет. Сейчас таких мало пишут. Да… Так вы сделайте милость, занесите ее. — Сосед доел щи, вытер рукавом лоб. — Аж пот прошиб. Жарко в зипуне‑то, — сообщил он.
— Да уж, — заметил я, — не по сезону.
— «Не по сезону…» — хихикнул старик. — В том‑то вся и штука, что по сезону. Нынче в Господине Великом Новгороде морозно.
Я поперхнулся борщом и закашлялся. А мой странный собеседник, как ни в чем не бывало, продолжал:
— Решил я, молодой человек, Ледовое побоище посмотреть, а случится и полезным быть. Войску русскому лишний человек не помешает.
«Так, — понял я, — приехали. — Со многими людьми в своей жизни обедать доводилось, а вот с шизофреником в первый раз. С виду вроде тихий, а там, кто его знает- На всякий пожарный ему лучше не возражать — так по крайней мере советуют».
— Да, конечно, — кивнул я ему, — святое дело.
В том смысле, что я и сам бы ему компанию составил, да вот со временем туговато.
Старик улыбнулся.
— Вы натурально решили, что я душевнобольной, юродивый? Что ж, оно и не мудрено. А держитесь молодцом, спокойно. Знать не ошибся я в вас. — И он посмотрел на меня ясными, добрыми глазами. — Только я это вполне серьезно, о битве‑то. Н — нда… Вот и это, — потрогал он багровый шрам на лбу, — честно заработал на поле Куликовом. Бок о бок с Боброком рубились.
Я не знал, как реагировать на его откровения и поэтому молчал, делая вид, что тщательно пережевываю кусочек мяса, выловленный в борще.
— Ну ладно, — после некоторого раздумья продолжал он, — как говорится, услуга за услугу. Вы мне помочь согласились, да и вообще приглянулись. Вам расскажу. Поймете — не пожалеете.
Официантка принесла мясо, вопросительно посмотрела на старика. Тот всем своим видом показывал, что не замечает ее и кроме книги для него ничего в целом мире не существует. Когда она ушла, он еще некоторое время читал, потом, будто вспомнив обо мне, спросил:
— Вам на море бывать не приходилось?
«Море… Серые с пенными гребнями волны и обжи
гающий холод брызг, рваные языки ламинарий и рыжие пятна морских звезд в зеленой глубине… Покрытые многоцветьем лишайников гранитные острова и гомон птичьих базаров, золотистые стволы сосен и запах хвои и моря… Величие первозданной дикос- ти…
Море… Бесконечная полоса пляжа и прокопченные южным солнцем тела отдыхающих, горячий, нафаршированный окурками и персиковыми косточками песок и разгневанные мамаши, взывающие к совести своих перекупавшихся чад, громады нефтеналивных танкеров на рейде…»
— Приходилось. И на Белом, и на Черном. — Я пытался понять, к чему он клонит.
— И помните, как там было?
— Еще бы. — Реальность только что промелькнувших в памяти картинок не вызывала сомнений.
— Так… Ну хорошо. А на Аляске?
— Что на Аляске?
— На Аляске не были?
— Да вот все как‑то не соберусь, — не выдержал я.
— Ну, это и не мудрено, — не обращая внимания на издевку, продолжал он. — Хотя Джека Лондона‑то вы, верно, читали? Ну, там, я не знаю, «Белое Безмолвие», «Любовь к жизни». В общем, что‑нибудь о Клан- дайке.
— Хм, в точку попали — это мои любимые рассказы. Особенно «Любовь к жизни».
— Тогда вы должны кое‑что из них помнить.
«Кое‑что… Сводящая с ума бесстрастность Белого Безмолвия и — холод… Безмолвие ощутимо физически, оно давит морально, расплющивает сознание, стирает человеческое Я и — холод… Безмолвие, заставляющее замолчать — сильных надолго, смирившихся навсегда и — всепроникающий холод…
Кое‑что… Отупляющий голод и хрустящие на зубах рыбешки с палец величиной… Страх потерять спички и чуть было не пойманная куропатка, убегающая в темноту… Мутный взгляд больного, ошалевшего от голода волка и угасающее желание есть, поддерживаемое лишь одним — желанием жить…»
Ч
— Как не помнить. Такое не забывается.
— Славно. А скажите на милость, в чем разница между вашими воспоминаниями о море, где вы были, и об Аляске, о которой вы только читали?
Подумав минуту, я вдруг поймал себя на том, что принципиальной разницы между ними не вижу.
— Не трудитесь, — предложил он наконец, — я в свое время тоже не смог ее найти. Главное отличие состоит в сознании того, что на море вы были сами, а о Кландайке читали у Лондона. И все. Хотя куда как часто мастерски написанная вещь производит большее впечатление и дольше хранится в памяти, чем собственные воспоминания об иной скучной поездке. Согласны?
Я согласился, выуживая в луковом соусе очередной кусок ароматной говядины.
— Так вот, я начал с того, что четко усвоил это отличие и постарался сделать все, чтобы оно стерлось в моем сознании.
— Интересно, каким это образом, — поинтересовался я, чтобы поддержать разговор: мне показалось, что его рассуждения могут быть прелюдией какой‑то забавной истории.
— Тренировками, мой друг, постоянными тренировками, — продолжал книголюб с энтузиазмом. — Да. Так вот. Первое, чего я со временем достиг, это то, что многое из прочитанного мной переплавилось в недрах моей памяти в мой собственный жизненный опыт. Однако на достигнутом я не остановился. Ведь все это относилось к прочитанному когда‑то.
Человек я одинокий, преклонного возраста, но не совсем еще развалина. Ничего меня не связывает — самое бы время поездить, мир посмотреть. Да куда ж я на свою пенсию поехать мог: разве что с печки на лавку… Вот и оставалось одно — вспоминать свое прошлое. И, повинуясь естественной тяге к новизне впечатлений, я поставил перед собой задачу максимально сократить время «переплава» прочитанного в пережитое. Немало я попотел, прежде чем сумел довести этот разрыв до одних суток. Прочитал вчера, к примеру, рассказ о сафари в Африке, а сегодня я
уже в мельчайших деталях вспоминаю, что там видел, что чувствовал, с кем познакомился…
А со временем, знаете ли, начал за собой интересную вещь замечать: читаю и вроде как сам в книге растворяюсь. Да… А началось с запахов. Скажем, про рыбаков книга — явственно ощущаю запах моря:, свежий такой, йодистый, рыбный дух опять же ноздри щекотит.
Или читаю, а действие в деревне происходит, чувствую — сеном свежим пахнет, пылью дорожной, коровьими лепешками, цветами полевыми… Это в горо- де‑то, на девятом этаже!
Дальше — больше. Идет в книге речь о морозах — замерзаю; про летний зной или про пустыню что — жарко мне, губы от жажды спекаются.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});