Читать интересную книгу Леха (СИ) - Закутаев Константин Олегович

Всё это было рядом и далеко одновременно. Когда он после школы часами просиживал в некрасовской библиотеке, то пригороды украинского Луцка времен «брусиловского прорыва» казались ему ближе и роднее брагинских девятиэтажек. В то же время вечером, когда они с пацанами собирались в переоборудованном в «качалку» подвале, обсуждение предстоящего похода «по хореографам училища культуры» с возможностью кулачных стычек с конкурентами захватывало его с не меньшей силой. В школе, ввиду дружбы с подвальными качками, Малыгина уважали и побаивались даже старшеклассники. А когда в девятом классе он занял первое место на городских соревнованиях по боксу и «засветился» в областной газете, то руку ему стал пожимать и сам Александр Андреевич – «главный» учитель физкультуры. К выпускному классу статус Алексея в школе окончательно был сформирован, что позволяло ему без риска репутационных потерь появляться на уроках с фингалом (на тренировке, мол) или в час ночи провожать девочек‑хореографов после дискотеки в общежитие («кто, если не я?»). К слову, заметить, свой первый «судорожный» опыт Леха и получил на скрипучей общажной койке училища культуры. Веселая и пьяная третьекурсница из Костромы, Катька‑Аэропорт, с хмельной легкостью увлекла, пустившего слюни, школяра во временно пустующую комнату, где и расправилась с его рвущейся эрекцией. Правда, гораздо быстрее, чем ей этого хотелось. Надо отдать должное будущему преподавателю хореографии, она не стала хохмить в стиле «Леша, это были лучшие 10 секунд в моей жизни…» и даже периодически подбрасывала, как она выражалась, «любимому десятикласснику» свободное от других, более статусных, мужчин своё любовное время.

Была она в этом плане не жадная и озорная. В случае с Лехой Катька воспринимала себя женским вариантом Пигмалиона, любуясь сухим и жилистым торсом на застиранных простынях с лиловыми печатями. Алексею эти немногочисленные встречи помогли сформировать своё мужское эго, позволившее поглядывать с тайным превосходством на одноклассников и, с гендерным цинизмом, на лиц противоположного пола. Естественно, это был короткий роман и разбитная хореографиня, закончив учебу, умотала в свою Кострому. Лехе же оставалось почти целое лето на подготовку к экзаменам. Идею отслужить в армии после школы он уже оставил и, наверное, сожалел, что обманул родителей, забив на сбор документов в военный вуз. Было уже поздно как‑то исправлять ситуацию и ему пришлось наврать отцу про некоего мифического горе‑прапорщика из районного военкомата, потерявшего, по пьянке, личное дело будущего курсанта Малыгина. А сдача всей необходимой документации закончилась месяц назад. Михаил Петрович, хоть и не обладавший крутым нравом, тем не менее имевший определенные связи, схватил было телефонную трубку, дабы разрулить ситуацию, но отпрыск сдержал его порыв, пояснив, что прапора выгонят из войск без пенсии и прочих средств существования. А у того трое детей. Милосердие, почти по Булгакову, постучалось в сердце Малыгина‑старшего и телефон вернулся на коридорную тумбочку. На дальнейшем семейном совете было принято решение не терять год болтанием без дела и, во избежание грядущего призыва, поступить в какойнибудь гражданский вуз, пересидеть там, а потом спокойно, без дерготни и нервотрепки, направить свои стопы в избранную военную колею.

И здесь не обошлось без принципиальных противоречий. Родители настаивали на любом ярославском вузе, Леха готов был ехать во Владивосток, лишь бы удовлетворить позывы своей мечущейся натуры. Отец настаивал на физтехе, физмате или, черт с ним, факультете физической культуры. Сына же непреодолимо влекло к отечественной истории либо, Бог с ней, юриспруденции. Победил, в конце концов, младшенький, правда, как это и положено при компромиссах, малость уступив. Остановились на Вологде (всего 200 км плюс многочисленные знакомые и родственники) и историческом факультете местного пединститута (по данным старшего, выпускники этого вуза очень часто поступали на службу в органы госбезопасности). Экзамены прошли как по вологодскому маслу, благо количество грамот олимпиад по истории превышали количество медалей, полученных вследствие обмена ударами на ринге.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вот, собственно, так затейливо и непросто Леха оказался 30 августа 1994 года в общежитии Вологодского педагогического института на ул. Горького.

Глава 2

Первый этаж общежития напоминал о своём предназначении разве что коридорным форматом расположения дверей. В его полутьме навстречу Лехе попадались какие‑то сильно небритые кавказцы в кепках, на дверях белели куски картона с надписями типа «ТОО Глория» или «ИЧП Махарадзе», колени бодали острые углы деревянных ящиков.

С грацией пьяного бегемота Зинаида Полуэктовна оплывала препятствия, успевая при этом матюгнуть беспорядок или многозначительно мигнуть очередному кепконосцу. Воз‑несясь на пятый этаж, Леха, ведомый комендантом, остановился около, аляповато окрашенной в убогий зеленый цвет, деревянной двери с цифрой 18, исполненной мелом. Первое что бросалось в глаза, это литровые и пол‑литровые банки возле каждой двери в комнату. Забитые, где до отказа, где наполовину окурками, они, очевидно, исполняли роль пепельниц. А прокуренное пространство коридора – место для курения. Так как искомая комната находилась в конце коридора, то самой дальней точкой Алексей разглядел дверь с анахроничной надписью «Место для курения».

– Заходи, – комендант толкнула незапертую дверь, – здесь твоя обитель… Ик!

Служение при высшем учебном заведение наложило свой отпечаток на речь Зинаиды Полуэктовны, не сумев, правда, совладать с её манерами.

– Повезло тебе, костромской, – обозрев четыре панцирные кровати, стоявшие по углам запущенной комнаты, ухмыльнулась Зинаида Полуэтовна, – вчетвером жить будете.

– А как ещё бывает? – помещение произвело на Леху гнетущее впечатление.

– Вдесятером! Я могу, ведь, и вьетнамцев подселить… Такая вот я, кавээнщица…

Зинаида Полуэктовна, оставив Алексея одного в раскрытой пасти студенческого логова, балетно (в её понимании) упорхнула в сторону лестницы.

– Матрас получишь послезавтра, когда выйдет кастелянша! – д онеслось от лестничного пролета, – и не бухать!

Леха никогда не был маменькиным сыночком, но в этой ситуации растерялся. Комната представляла собой мышиную нору, элементами цивилизации были разве что кровати и плакат «Рокки 4» на внутренней стороне двери. Всё остальное могло служить объектом археологических раскопок. Шкаф, подернутый паутинкой, двое разношенных кроссовок 45‐го размера, обе на левую ногу, картонные коробки, практически во мху, доверху забитые какими‑то бумагами. Венчали «образцовый порядок» лужицы засохшей блевотины в дальних углах нового лехиного пристанища.

– Черт побери… – коротко – горестно резюмировал Леха и опустился на ближнюю койку.

Панцирная сетка, ослабленная за годы нещадной эксплуатации, безвольно сопроводила задницу до пола, при этом приложив усталого путника коленями в нос.

– Черт! – уже в сердцах чертыхнулся Леха и выбрался из эмбрионального положения.

Дурацкое полупадение привело его в чувство. Обозлившись на свою, давшую сбой, координацию, он бросил сумку на кровать и решительным жестом взялся за створку облупленного шкафа. Найти веник, швабру, тряпку. Провести полномасштабную генеральную уборку и постараться жить в санитарных условиях. Руководимый этим благородным порывом, он рванул дверцу.

Всё что, видимо, не принимали в пункты стеклотары, горным оползнем обрушилось на новоиспеченного студента. Квадратистый «Ройял», нелепая «Ламбада», пузатый «Слынчев Бряг», нерусская «Кремлевская», смуглый «Амаретто» и еще какая‑то экзотика, накрыла запашѝной просроченной консервации. Да и хрен‑то с ним, с запахом, но стеклянный поток вывалился со всех полок. Пустая тара звонко саданула по макушке, чувствительно пронеслась в области паха и пребольно челомкнулась по колену. А приземлившись, алмазно разлетелась на искрящиеся осколки.

Леха, схватившись за набухающую на голове шишку, отступил к «Рокки 4». Дурацкое «это крах» вертелось в загудевшей голове. Помимо воли, затряслись губы, и захотелось домой. К маме и папе. Сдерживая эмоции, выбитые стеклянным углом «Ройяла» в краешках глаз, он вышел в коридор. Постояв перед дверью в свою комнату, направился в сторону общей кухни. Сменить обстановку и успокоиться.