Читать интересную книгу Порнограф - Сергей Валяев

Словом, меня вызвали на ковер, лишили премии, ославили во всех средствах массовой информации и выгнали взашей. Правда, последнее произошло после того, как я поведал населению о своей встречи со Снежным человеком. В скверике у памятника пролетарскому бузотеру с булыжником в руках.

Ей-Богу, эта встреча случилась. Моя и Йехуа. В полночь. Когда я вышел из редакции после встречи наступающего Нового года. Вместе с друзьями. Но я их быстро потерял в заснеженной пелене, зато набрел на огромное человекоподобное существо, от которого смердело так, что в скверике никто не задерживался. Кроме меня и гранитного пролетарского дебошира. К запахам я равнодушен, а к скандалам меня тянет, выражусь без изящества, магнитом. Иду по скверу, вижу на лавочке скучает мужик в шубе — огромный, как скала, припорошенная снежком. Я к нему — мол, чего, командир, домой не тяпаешь, к жене и детишкам, Новый год на носу, не дай Бог, отморозишь хозяйство; может, того, вовнутрь желаешь? А он в ответ урчит снегоуборочным агрегатом: «Йехуа» да «Йехуа». Но утвердительно. Открыл я репортерскую сумку — бутылку родной под искрящуюся метель, два пластмассовых стаканчика, мандарины, прикупленные по случаю. Хор-р-рошо! Как говорится, праздник всегда с нами.

Клюкнули мы с ним по маленькой, начали потихоньку понимать друг друга. Шубка, говорю я собутыльнику, классная у тебя, дядя, как натуральная, медведь, что ли, гималайский? Агы, отвечает, из Гималаев я, Йехуа зовут. Них…я, говорю, заливаешь, однако, брат? Не, бьет себя в грудь, в натуре, братан, из самих что ни на есть Гималай. Ааа, значит, Ёхан Палыч, ежели по нашему? Ёхан, блин, Палыч, соглашается мой новый друг. И пришлось бежать в соседнюю палатку. Мне. Чтобы легче осознать, так сказать, контакт между двумя цивилизациями. Наяву. И где? В центре первопрестольной.

Тяпнули ещё одну бутылку; поговорили о международном положении — НАТО на восток, понимаешь, ломится, как теща из Засрайска в неожиданные гости, потом мой новый друг йехуанул к палатке за новым допингом — заложили ещё грамм по пятьсот, начали было о бабах. Мол, стервозы перворазрядные они все от острова Ямал до отрогов Гималай, да ба! Легка на подъеме — супруга Йехуа. От одного вида которой (и запаха), я протрезвел как стеклышко. Во-первых, далеко не красавица, во-вторых — голая, как в бане, но лохматая, а в — третьих, по размерам больше муженька раза в три. Если не в пять. И яростная, словно сопло стартующего на орбиту космического комплекса «Мир». Явилась из новогодней поземки косматой Снегурочкой и без лишних слов, как треснет моего лучшего друга по немытой потылице. Тот — кувырк в сугроб. А я за ним — меня ветром сдуло. От поступательного движения дамской десницы. Размером с палатку, которая соседний ларек с разноцветьем гирльяндных бутылок.

Прости, брат, сказал мой товарищ по празднику, надо идти, бля, в Гималаи, детки арахис в шоколаде ждут и папку, то бишь меня, Ёхана Палыча. Ну, это святое, ответил я, привет им от дяди Вани, то бишь меня, тоже Ёхана Палыча. Заметано, поклялся Йехуа, выбираясь из сугроба, а ты, Ванюха, передавай привет всему цивилизованному человечеству.

— Базара нету, — закричал вслед удаляющейся в сторону гор парочке. Через денек-другой!.. читайте репортаж о вас, родные мои!

Дал слово — держи. Мне повезло — после Нового года коллектив находился в таком состоянии, как мы с Ёханом Палычем, когда улетели в сугроб от затрещины его любезной благоверной. И поэтому мне не составило особого труда тиснуть рождественскую сказку-быль: «Йехуа, брат мой.». Потом наступили трезвые и привычные дни — у стен редакции снова забурлили активисты этого гринписнутого вконец общества охраны всего живого на земном шаре. С обвинениями в адрес репортера, мол, последний экземпляр Снежного человека был им (мной) нещадно одурманен алкогольным суррогатом неизвестного производства. И это вместо того, чтобы пригласить Йехуа с супругой в ресторацию, допустим, гостиницы «Урожай». Под видом чукчей и нанайцев — передовиков оленеводческого колхоза «Светлый Путь Ильича». Естественно, руководство обратило внимание на марш зевак под окнами редакции. Меня обвинили в том, что я в очередной раз показал всему миру неуважение к природе родного края. Я обиделся — и это вместо того, чтобы объявить мне благодарность. За мужество, проявленное при визуальном контакте с представителями из параллельного мира. Да, употребили, но самую малость. Для лучшего взаимопонимания, понимаешь.

Странно, эти доводы, равно как и обнаруженный мной в сумке кусок смердящей йехуанской шерсти, который я пихал под утонченные носы своих упрямых оппонентов, не дали никакого положительного результата. Меня вытурили взашей. Широко распахнув, кстати, окна — надышались бедняги в полное свое удовольствие, а каково было мне?.. Неблагодарная эта роль выступать в роли полноправного представителя всего цивилизованного человечества. Сначала современники обвиняют во всех смертных грехах, а после — памятник. Из тугоплавкой, блядь, стали. В назидание потомкам.

Что и говорить, желание приступить к новой жизни у меня было самое страстное. С понедельника. То есть с завтрашнего дня. А точнее, утра. Подъем — в шесть. Нет, в семь. Или в восемь. И трусцой вокруг дома. Опыт бега у меня имеется. Частенько приходилось давать стрекача из всевозможных экзотических местечек.

Однажды нас, репортеров из нескольких СМИ, десантировали в Центральную клиническую больницу № 1, чтобы мы донесли до как бы трудящихся и колхозных масс состояние Царя-батюшки. Отбор в «группу избранных» был почище, чем в отряд астронавтов, отправляющихся с глубокой разведкой на ипритный Меркурий. Разумеется, моя противоречивая фигура вообще не рассматривалась. Даже в кандидаты. Постоять у забора клиники.

— Господа, — торжественно известил главный редактор Щусев на производственном собрании коллектива. — Нам оказана огромная честь. И мы её должны оправдать. Предлагаю выдвинуть из наших недр, так сказать, самого достойного из достойнейших.

Не трудно догадаться, кто оказался самым достойным, чтобы лицезреть Государя после оздоровительных лечебных клизм и процедур. Коллектив смирился, а меня черт дернул подойти к Василию, личному шоферу нашего Главного. Мы обсудили сложное международное положение о все том же беспардонном передвижении НАТО на восток, потом как-то само собой случилось — я смахал в соседнюю палатку… Через час мы с водилой без проблем уговорились: ежели успешно проводим акцию, ящик водки — его. От всей моей души.

— Да, на хрена тебе все это, Ваня? — не понимал.

— Вася, одново живем, — отвечал, пытаясь объяснить причину своей производственной суеты: когда ещё возникнет шанс увидеть венценосца в натуральную величину, как Йехуа.

— Ты чего ругаешься? — не постигали меня. — У нас демократия-девка, но за Помазанника Божьего я т-т-тебе…

— Йехуа — это имя, Василий, — объяснился, отбирая гаечный ключ. — Ёхан Палыч… по-нашему.

— Ааа? Это твой д-д-друг?

— Д-д-друг! После тебя!

— Тогда в-в-выпьем за дружбу!

Уговор — дороже денег, это про нас. Так мы живем. Это наш, простите, менталитет. Дал слово — держи его пломбированными зубами, как гимнаст свою вращающуюся юлой жену под куполом цирка.

На следующее утро я напомнил шоферу об уговоре, и он взялся за голову — это безумие, Ваня? А что — мы уже не поём «песнь храбрым», Вася? Поём, вздохнул водитель и отправился к автомобилю, чтобы очистить багажник от канистр с бензином. Местечко для меня. Такой был план наших действий. Оригинальный, неправда ли? Что-что, а я сначала думаю, потом делаю, и только после всего скребу потылицу и недоумеваю:

— Ёхан Палыч, как же это получилось?

То есть, как яркий представитель своего народа, я люблю поучаствовать в нашей общей национальной потехе, которую мы все называем: «Русская рулетка», где главный принцип: авось, нелегкая, блядь, вывезет.

… В багажнике редакционного «Мерседеса» я пристроился вполне комфортно и чувствовал себя, как в материнской утробе. (Редакция — мать родная?) Шум фордовского мотора и движение укачали меня и я прикорнул. И увидел странный сон. Будто я оказался в кремлевских палатях на некоем помпезном фуршете в честь независимости государства Фасо-Бурсо. (Или Бурсо-Фасо?) Улыбалась себе великосветская публика — дамы полусвета и кавалеры в мятых костюмах мышиного цвета. Столы ломились от яств. Могу пересказать пищу, но лень, да и не следует смущать понурый и голодный народец палтусом в собственном соку, сусальными цыплятами из Бостона, грушами с хересом, кремовыми пирожными «корсар» и так далее.

Как утверждают господа философы: кому раковый супчик, а кому всю жизнь рачком-с. Какая у нас самая привычная поза для как бы трудящихся и колхозных масс — верно, рабоче-крестьянская. Для приема пищи властителей дум народных.

Однако вижу: никто не приступает к приему. В чем дело? Ах, ждут первых лиц, то есть первых жоп текущего политического момента.