вот о чем: все девчонки только и шепчутся в классе, кто с кем… Ой… — она быстро выдернула руку из-под одеяла и прикрыла ладошкой рот. — А я ведь ничего не знаю и выгляжу полной дурой!
— Так чего же ты хочешь от меня, доченька? Я тебе могу объяснить все в теории, но на деле — уж извини! Я — человек весьма высоких моральных категорий, и практику тебе придется проходить самой.
— А с кем, папа?
— Неужели мальчиков нет? В твоем возрасте уже вполне нормально заводить романы…
Надина нога (точнее, ее бедро) каким-то непостижимым образом скользнуло — случайно, вероятно, по моим гениталиям — я лежал на спине.
— Папа, а ты меня не научишь… Понимаешь, я в инете прочитала такую вещь…
Я стыдливо отвернулся, смутно догадываясь, о чем сейчас пойдет разговор. По поводу дочки я не строил никаких иллюзий, понимая, что она была вполне развитой современной девочкой. Однако сказанное ошарашило.
Она долго мялась, прижимаясь ко мне все сильней. Логика… Наконец сказала:
— Папа, я думала, что онанизмом… Да, онанизмом занимаются только мальчики… А тут на одном сайте прочитала такое…
— Девчоночка ты моя ненаглядная! Ну и почему ты этого стыдишься? Это вполне естественно.
— Но, папа… Ты, конечно, мне не поверишь… Я узнала об этом только вчера!
— Не может быть! Что же, ты никогда не залезала себе в трусики?
— Никогда, папа! И я даже не знаю, как это сделать! Из объяснений я поняла, что есть много способов довести себя до оргазма, но никогда, поверь мне, никогда не делала этого сама! Девушки трогают клиторы (а Анька, Ленка и Светка, нисколько не стесняясь, обсуждают это на переменках — как быстрее кончить), я же чувствую себя безмозглой второклассницей… Пап, может ты меня потрогаешь там? А потом я потрогаю тебя. Ты только объясни…Дальше уж я сама разберусь.
— Понимаешь ли ты, Надюшка, что это разврат?
— Так ведь никто не узнает! Я никому не скажу! И если ты, конечно, никому не скажешь… Особенно маме.
— А почему бы тебе не поласкаться с каким-нибудь парнем? Это было бы вполне неплохим решением задачи.
Видели ли бы вы, как изменилось лицо Наденьки! Это, впрочем, довольно-таки интимные наши дела…
— Ладно, дочь, я тебе объясню, что к чему, но трогать тебя не буду. Стыдно как-то. Ты уж сама, ладно? Если у тебя богатая фантазия (в чем я не сомневаюсь), представляй кого-нибудь, кто тебе приятен. Например, Д. М. из своего класса, или того же Питта …
— Папа, — дочь зарделась, — я, наверно, какая-то неправильная, но дело в том, что мне нравится наша русичка.
Надо же! Классная дама шестого «А» была куда сексульней этой туповатой преподавательницы русского языка с рыбьими глазами, похожей вообще-то на некое членистоногое. Ужас! А вот Галенька Альбертовна, как ее все называли, была ой-ей-ей, и если б не моя старорежимная мораль, кто знает, что в итоге получилось б. Но доченьке запала в ее милую головку Агнесса Ксенофонтовна. Что ж, о вкусах не спорят. Видимо, что-то эдакое в ней было.
— Приступим, Наденька?
Дочь отшатнулась.
— Прямо сейчас?
— Ну а зачем тянуть кота за хвост, дочь? Раздевайся-ка. Ну, снимай трусы. Давай. — Я под одеялом задрал ее ночнушку и погладил по уже успевшему стать выпуклым лобочку. Выпуклости ему придавал относительно недавно выросший пук довольно густых для ее возраста волос. Она не врубилась, сообразил я, что теперь в моде голые безволосые писюшки — в качестве компенсации, видимо, педоистерии.
— А ты! — Дочь рывком выскользнула из-под одеяла. — Говорил, что трогать меня не будешь!
— Да не больно-то и надо! — разозлился я и повернулся на другой бок.
Несколько минут мы лежали в полной тишине. То есть я лежал, а она сидела. Или, вернее, стояла на коленях. Затем я услышал очень тихий вздох, легкий шорох, а затем — шум на грани слышимости летящих на кресло трусиков.
Я перевернулся и внимательно посмотрел на дочь. Она сидела в своей полупрозрачной рубашонке, поджав голые ноги. Ткань сорочки была настолько невесома, что сквозь нее ясно были видны довольно крупные соски начавшихся набухать грудок.
— Что дальше? — мне хотелось задать вопрос как можно мягче, но получилось довольно свирепо.
— Я должна снять это? — дочь приподняла край рубашки, оголив круглые коленки.
Мне хотелось впиться в них зубами!
— Совсем не обязательно. Просто задери подол чуть повыше.
— Ты хочешь увидеть мою письку?
— Да я ее и так вижу, глупенькая! Смотри-ка… — Я взялся за подол сорочки и потянул его вверх. Надя тут же сжала ножки и шлепнула меня по руке.
Ситуация стала меня несколько раздражать. Заснуть сегодня уже явно не удастся, а завтра, хоть и поздно вечером, в 23.55, полет.
— Ну ладно, папа. Я задеру рубашку. Только ты…
Еще одна пауза.
— Что — я?
— Ты мне тоже свою писюн покажи, ведь я стесняюсь…
Я чуть не расхохотался и сдернул трусы:
— Смотри.
Она увидела все, и это произвело на нее, надо думать, изрядное впечатление.
Такого зрелища она, естественно, не видела никогда.
— Ну? — вопросил я. — Не пора ли тебе сделать обещанное?
Надька смело задрала рубашку. Я увидел пизду дочери.
— Совсем снять, папа?
— Снимай совсем! Я тоже трусы сниму!
Некоторое время мы лежали совершенно голые при свете бра. Я не любил солнечный свет — шторы были практически всегда закрыты.
В двенадцать лет Наденька выглядела вовсю распустившейся нимфеткой. Тесно сжатые ножки, отчасти прикрывающие треугольник волос на лобке, немного обламывали кайф.
— Ножки-то раздвинь, что ли. Видишь — я совсем голый перед тобой лежу. Вот мой хуй. Да, детка, это называется мужской половой хуй, хуище, хуила, и не надо выдумывать никаких эвфемизмов. Им ебут. Засовывают в эту щель, что у тебя между ног. Ну раздвинь-ка.
Девочка слегка расставила ножки, но как-то робко.
— Шире, пожалуйста. Еще. А теперь я тебе объясню, что такое девичий онанизм.