Читать интересную книгу Другая сторона - Альфред Кубин

При этих словах он извлек из кармана небольшой пакет и протянул мне. Я прочел на нем свой адрес, сломал почтовую печать и вынул гладкий кожаный футляр серо-желтого цвета. Внутри оказалась живописная миниатюра — очень впечатляющий поясной портрет молодого мужчины. Каштановые локоны обрамляли лицо с античными чертами; большие светло-серые глаза смотрели прямо на меня — несомненно, это был Клаус Патера… За все без малого двадцать лет, что мы с ним не виделись, я почти не вспоминал о своем школьном товарище. И при взгляде на этот портрет, очень точно передававший сходство, огромный временной интервал словно сжался в моем сознании. Передо мной возникли длинные, желтые коридоры зальцбургской гимназии, я словно воочию увидел старого школьного швейцара с его почтенным зобом, едва замаскированным тщательно ухоженной бородкой. И еще я увидел себя, стоящего среди других учеников, а рядом с собой — Клауса, стесняющегося своей жесткой фетровой шляпы, навязанной ему сумасшедшим вкусом усыновившей его тети.

— Откуда у вас этот портрет? — спросил я, внезапно охваченный радостно-любопытным настроением.

— Я вам уже это сказал! — отозвался мой собеседник. — И ваш страх, похоже, исчез, не так ли? — добродушно улыбаясь, продолжал он.

— Но ведь это же абсурд, шутка, розыгрыш! — со смехом вырвалось из моих уст. В этот момент господин Гауч уже казался мне вполне нормальным и почтенным человеком. Он задумчиво помешивал ложечкой свой чай. Конечно же, это был розыгрыш, и как-нибудь позже я обязательно выясню, кто его подстроил! Во всем виновато мое воображение, причем это уже не в первый раз. Как я мог так сразу принять порядочного человека за сумасшедшего из-за какой-то нелепой истории? В былые времена я непременно сделал бы ответный ход, придумал бы что-нибудь еще похлеще. Как быстро, оказывается, мы стареем! Но как бы то ни было, мне стало легко и радостно на душе.

— Надеюсь, в портрет-то вы поверили? — заговорил Гауч. — Жизнь вашего приятеля, который на нем изображен, была насыщена самыми разнообразными приключениями. Закончив еще несколько классов латинской школы в Зальцбурге, он в возрасте четырнадцати лет сбежал из дома и принялся бродяжничать по Венгрии и Балканам в обществе цыган. Через два года он попал в Гамбург, где сменил свое тогдашнее ремесло дрессировщика зверей на профессию моряка, нанявшись юнгой на небольшой торговый пароход. На нем он попал в Китай. Судно в числе многих других стояло на рейде в Кантоне: все они привезли рис и соевые бобы, чтобы предупредить ожидавшееся подорожание. После разгрузки пароходу пришлось задержаться в гавани еще на несколько дней, так как товары, предназначавшиеся для Европы, — человеческие волосы и фарфор — еще не были готовы к отправке.

В эти скучные дни безделья Патера часто бродил по окрестностям и во время очередной прогулки спас пожилую знатную китаянку, едва не утонувшую в одном из каналов местной реки. Стоявшие на берегу слуги — они же почти все не умеют плавать — только заламывали руки и отчаянно вопили, не осмеливаясь прыгнуть в бурный, мутный ноток. На счастье рядом случился ваш друг, который, будучи первоклассным пловцом и ныряльщиком, не мешкая бросился в воду и после короткой борьбы со стихией вытащил потерявшую сознание даму на сушу. Ее привели в чувство. Она оказалась супругой одного из богатейших людей на земле. Когда ее мужа, немощного старца, принесли на берег в паланкине, он молча обнял молодого спасителя. Патеру привели в их большой загородный дом. О чем они там беседовали, я не знаю, но в конце концов господин Хи Ен, у которого не было прямых наследников, усыновил молодого европейца и оставил его у себя. Через три года, о которых нам известно лишь то, что Патера предпринял несколько путешествий в неведомые, внутренние области Азии, мы застаем его скорбящим по своим приемным родителям: Хи Ен и его супруга скончались в один день. Наследник стал обладателем неслыханного, баснословного богатства…

— И вот тогда пришла очередь царства грез, — подхватил я, окончательно развеселившись. — Идея решительно нова, и если вы позволите, я предложу ее одному из своих друзей-литераторов — из нее может выйти неплохая вещица. Могу я вам предложить? — с этими словами я протянул ему сигарету.

Гость поблагодарил, озабоченно вздохнул и тут же совершенно безмятежным тоном заметил:

— Сдается мне, что вы действительно принимаете меня за шутника или фантазера. Но, в конце концов, я пришел не убеждать вас в реальности царства грез, а с тем чтобы пригласить вас от имени своего высокого покровителя. Покуда я выполнил свою миссию. И даже если вы по-прежнему мне не верите, то я, по крайней мере, сделал все, что было в моих силах, передав вам портрет и приглашение. Весьма возможно, что в ближайшее время я приду к вам с новыми поручениями.

Гауч встал и отвесил полунебрежный поклон. Должен признаться, что серьезный тон его последних слов никак не вязался в моем представлении с образом мошенника. А этот футляр в моих руках — ведь он же был настоящий! Снова открыв его, я обнаружил не замеченный мною ранее кожаный кармашек, а в нем картонную карточку со словами, написанными от руки: «Если хочешь, приезжай». И вновь передо мной тихо, словно во сне, возник образ из давно минувшего прошлого. Да, именно таким разбегающимся, четким и в то же время неуклюжим и слишком крупным был почерк моего друга — отчаянным, как назвал его один из наших учителей. Правда, эти три слова были начертаны более уверенной рукой, но все-таки это был тот же почерк. Внезапно мне стало не но себе: как холодно смотрело на меня это красивое лицо! В его глазах было что-то кошачье. Моя недавняя веселость вмиг улетучилась, на душе стало смутно и неуютно. Гауч еще стоял у двери и ждал: он, верно, заметил мое волнение, потому что разглядывал меня очень внимательно. Мы продолжали молчать.

3

В сущности, ни один человек не властен над своим темпераментом, который определяет все его жизненные проявления. При моем, выраженно меланхолическом, радость и печаль всегда находились в тесном соседстве. С ранних лет я был подвержен сильнейшим перепадам чувств. Этот своеобразный нервный склад, доставшийся мне от матери, был для меня источником величайших радостей и самых горьких страданий. Я упоминаю об этом единственно для того, чтобы моему читателю было легче понять мое поведение во многих последующих ситуациях.

Я должен признать, что Гауч представлялся мне теперь человеком, достойным полного доверия. Мне стало ясно, что он действительно как-то связан с Патерой и что в его рассказе о «царстве грез» есть доля правды. Быть может, я просто не так понял, воспринял его рассказ чересчур буквально? Мир велик, и мне уже встречалось немало курьезных явлений. Патера, бесспорно, очень богат, и речь, вероятно, идет о некоей причуде, порожденной сплином, о дорогостоящей и масштабной затее капризного миллионера. Мне как художнику такое объяснение казалось вполне логичным. Повинуясь внезапному порыву чувств, я протянул Гаучу руку:

— Извините меня, пожалуйста, за недоверие, но теперь мне многое стало понятнее. Ваш рассказ заинтересовал меня. Не могли ли вы рассказать мне что-нибудь еще о моем школьном друге?

Я снова пододвинул ему стул. Гость сел и очень вежливо произнес:

— Разумеется, я готов рассказать вам более подробно о царстве грез и его таинственном повелителе.

— О, я — весь внимание!

— Двенадцать лет тому назад мой нынешний принципал оказался в горах Тянь-Шаня — их еще называют Небесными, — что расположены в китайской части Центральной Азии. Он занимался там главным образом охотой на редких зверей, которые встречаются только в тех местах. Он мечтал добыть персидского тигра — причем тот его подвид, который отличается относительно небольшими размерами и длинной шерстью. Местные охотники указали ему следы, и как-то под вечер он начал преследовать зверя.

С помощью проводника-бурята ему вскоре удалось настичь тигра, но прежде чем Патера успел выстрелить, потревоженный хищник сам бросился на него. Азиат вовремя отскочил, а Патера был сбит с ног. К счастью, проводник, выстрелив почти в упор, разнес тигру голову. Патера был вынужден надолго задержаться в горах, залечивая израненную руку. За ним ухаживал некий старец, глава удивительного племени синеглазых горцев. Это племя — в нем насчитывалось не более сотни человек — отличалось от соседей намного более светлой кожей. Затерянные среди чисто монгольского населения, отрезанные горами от мира, они не смешивались с соседними племенами и сохранили странные, таинственные обычаи, о которых я, к сожалению, не могу рассказать вам подробнее. Как бы то ни было, достоверно известно, что Патера был принят у них и настолько заинтересовался этим племенем, что перед отъездом сделал им богатые подарки и пообещал как можно скорее вернуться. Старейшины сопровождали его на немалое расстояние, и, говорят, прощание было обставлено весьма торжественно. Наш господин был глубоко этим тронут. Через девять месяцев он снова приехал в эту местность — на этот раз навсегда. Среди сопровождавших его лиц находился знатный китайский мандарин и целая группа инженеров и геодезистов. Вблизи селения синеглазых друзей нашего господина разместился многолюдный лагерь. Местные жители встретили гостей с большой радостью. Я знаю это со слов одного своего знакомого инженера, который до сих нор живет в царстве грез. Развернулась бурная деятельность, в результате которой были установлены границы будущего владения и приобретена обширная территория. Царство грез раскинулось на нескольких тысячах квадратных километров. Досказать осталось немного. Целая армия рабочих-кули трудилась денно и нощно под руководством европейских специалистов. Господин Патера непрерывно подгонял их. Уже через два месяца прибыли первые дома из Европы, все — старинные и обжитые. Они поступили в разобранном виде; их собирали и устанавливали на подготовленных фундаментах. Конечно, многие недоуменно качали головами, глядя на потемневшие от времени и копоти стены… Но золото лилось рекой, и все делалось так, как того хотел господин. Все шло как по маслу. Спустя год Перле, столица нового государства, выглядела уже примерно так, как сегодня. Все племена, прежде заселявшие эту страну, подались в другие места; остались одни синеглазые.